Эх, хорошо в Стране Советской жить. От Сталина до Путина, от социализма до капитализма

Эх, хорошо в Стране Советской жить. От Сталина до Путина, от социализма до капитализма
Анатолий Панков

Эта книга о советском прошлом, которое, как известно, непредсказуемо. Каждый оценивает его в зависимости от своего опыта и мировоззрения. Я позволил себе высказаться по разным сторонам жизни в СССР, потому что многое видел, многое узнал. Родился в Москве, но жил также и в Якутии, Аджарии, Латвии, а в трудное послевоенное детство – на родине предков, в тамбовском селе Сергиевка. Я – журналист с полувековым опытом (работал в разных редакциях: от «МК» до «Курантов»), писатель («По скользкой дороге перемен. От стабильности Брежнева до наследства Ельцина»), путешественник («Оймяконский меридиан», «Жемчужина БАМа»). Эта книга не о героях, она состоит из зарисовок о выживании простых людей, попавших в историческую круговерть; о том, как и чему нас обучали; как мы играли; как выбирали профессию; как, служа в армии, крепили оборону в «окружении врагов»; как я своим скромным трудом «ковал базис коммунизма»: на заводе, в комсомоле, на стройке, в школе.

Предисловие. В 21-м веке о советском лете

«Можно всё заветное покинуть,

Можно всё навеки разлюбить.

Но нельзя к минувшему остынуть,

Но нельзя о прошлом позабыть!»

    Константин Бальмонт

Я разменял девятый десяток своих лет. Это много. Это – долго. Особенно, если вспомнить, через какие эпохи я прошёл и какие эпохи прошли через меня.

Марк Туллий Цицерон, рассуждая «О старости», предупреждал:

«…Не надо жаловаться на то, что после приятного весеннего времени пришли лето и осень; ведь весна как бы означает осень и показывает, каков будет урожай, а остальные времена года предназначены для жатвы и сбора плодов. И этот сбор плодов состоит в старости… в полноте воспоминаний и в благах, приобретённых ранее».

Для меня созревшие плоды и приобретённые блага – прежде всего накопленные наблюдения, зачастую зафиксированные не только в голове (очень ненадёжное место для безупречного хранения), но и на бумаге. И благодаря этому я могу говорить о прошлом достаточно компетентно. Пусть и субъективно, но со знанием реальностей. Я его знаю лучше, чем настоящее. И не могу (и не хочу) прогнозировать будущее, даже ближайшее. Но, может, мой опыт, мои знания, моя информация, мои ошибки и поиски помогут кому-то в грядущей жизни, в выборе гражданской позиции.

Россия, как известно, страна с непредсказуемым прошлым. У каждого из нас свои личные оценки ушедшего советского времени, а именно об этом периоде моя книга. Зачастую абсолютно противоположные, даже если мы учились в одной школе, бывали на лекциях в одном вузе, живём в одном городе, на одной улице, в одном доме и на одной лестничной площадке. Почему бы и мне не внести в эту разноголосицу свою лепту? Я тоже свидетель этого непредсказуемого нашего прошлого.

Итак, я родился в СССР. За год до начала Второй мировой войны. Во время сталинских репрессий. Правда, страна тогда выскользнула из «ежовых рукавиц», поскольку вместо Николая Ежова, «верного сталинца», внутренними делами по воле вождя стал заправлять другой сталинский подручный – Лаврентий Берия. Но репрессии, хоть и поутихли, продолжали терзать население. Спасибо судьбе, они не коснулись меня персонально, поскольку не коснулись моих родителей.

Я рос за железным занавесом, в стране, которую со всех сторон окружали враги, да и внутри они кишели под разными марками – шпионы, диверсанты, дворяне и их потомки, священники и их дети, крестьяне-кулаки, сторонники лозунга «Обогащайтесь!», «рабочая оппозиция», «безродные космополиты» и прочие «отщепенцы»… Это не важно, что некоторые из этих названных сгинули до моего рождения. Воздух страны была пропитан запахом смерти невинных «врагов народа», запахом костров советской инквизиции, уничтожавших всех подряд, невзирая на заслуги перед страной и властью… И флюидами страха. Этот ядовитый воздух впитался в бумагу книг, которые мы «проходили» по воле преподавателей или читали добровольно – то, что было разрешено читать.

Я рос, не зная поэзии Есенина, Мандельштама, Цветаевой, не читал запрещённых Булгакова, Замятина, Платонова, не смотрел фильмов, упрятанных в архивы киностудий, не слушал «буржуазной» музыки. Я рос без генетики и социологии, подрывавших марксистско-ленинскую идеологию. Рос с фальшивой историей государства и с выдуманными героическими поступками. Рос, долго не ведая, например, что есть на свете бананы (про ананасы Маяковский нам загодя сообщил, спасибо). Рос без телефона, телевизора, холодильника, автомашины, даже без велосипеда, зубной пасты и туалетной бумаги…

Но я рос. Крепчал физически, что само по себе даёт радость жизни, вопреки всем невзгодам, политическим катаклизмам. Я влюблялся, в меня влюблялись. Рос я и духовно: под влиянием и вопреки существовавшим в моё время режимам – Сталина, Хрущёва, Брежнева, Андропова, Горбачёва, Ельцина, а также Путина, чья власть ещё висит над моей головой. Я рос, потому что истинную культуру, как бы её ни приспосабливали к текущим политическим задачам, «не задушишь, не убьёшь». Она, как и вековая человеческая мудрость, пробивалась сквозь толщу запретов в сказках – русских, Андерсена и братьев Гримм, в книгах (даже в адаптированных, отобранных для «правильного» воспитания) – Пушкина и Лермонтова, Гоголя и Салтыкова-Щедрина, Льва Толстого и Чехова…

Что кроме простого проживания этих долгих лет, в том числе полвека в советский период, даёт мне право поделиться своими биографическими фактами, мыслями? Моя активная позиция при любом пережитом режиме: я защищал, очищал, боролся, сопротивлялся. Делал это искренне, невзирая на возможные печальные последствия. Не без ошибок, так как до поры до времени «колебался вместе с партией». Но я не прятался от судьбы, не прозябал, не был премудрым карасём. В общем, жизнь била ключом, и порой по моей голове, как любого активного человека и в любые времена.

Это не совсем хронологические мемуары в общепринятом смысле. Не перечисление событий по годам, а тематические эскизы разных сторон моей жизни – довольно продолжительной частицы жизни страны, пережившей за годы моего осмысленного существования гигантские перемены. Это семейные корни и образование, развлечения и выбор профессии, служба в армии и работа в самых разных сферах – от технолога и крановщика до учителя и журналиста, объездившего многие регионы Союза…

Я сожалею, что не расспросил старших родственников об их прошлом, о наших предках. То не задумывался об этом, то они во времена «социалистической демократии» боялись рассказать правду, то я опасался или стеснялся спросить о самом сокровенном, то мне было некогда из-за повседневной суеты, то им было не до меня. Они ушли. Ушли навсегда, унеся свои факты, свои эмоции и оценки, свою родословную, нашу родословную. Подумаешь, кто-то усмехнётся, – «царская династия»: да, я не сын учёного с мировым именем или знаменитого писателя, героя-полярника и просто героя… Не в этом дело: они ушли из мира, и пропал кусочек невыдуманной лично-семейной истории, которая в некотором роде и есть История страны… Как сказал поэт Павел Антокольский: «Каждая человеческая жизнь – фрагмент, оборванный на полуслове» (телеканал «Культура», 12.10.2017 г.).

Я долго, неторопливо, стараясь быть точным, писал эту хронику одной жизни, прошедшей в разных, по сути, странах, в разных городах, в разных обстоятельствах и в разной роли. Мучительно выгрызал из памяти факты, лица, события… Мне помогали сохранившиеся документы, старые газеты, письма, записные книжки, которыми я начал пользоваться с 1950-х годов. Писал с надеждой, которую так образно высказал земляк моих предков, поэт Евгений Боратынский:

«Мой дар убог, и голос мой не громок,
Но я живу, и на земле моё
Кому-нибудь любезно бытиё:
Его найдёт далёкий мой потомок…»

Семейное древо в государственной роще

«Времена не выбирают,

В них живут и умирают».

    Александр Кушнер

Довольно долго я считал, и очень убеждённо, что меня воспитала школа, советская школа. Только по здравому размышлению, набравшись жизненного опыта, понял: накачивание идеологией и создание характера – это разные сферы, хоть и соприкасаемые, даже переплетающиеся. Конечно, учителя говорили, что не надо ругаться матом, курить, драться, обижать маленьких, делать зарядку, чистить зубы и тому подобные прописные истины. Но всё же школа главным образом лепила меня в соответствии с идейной линией системы и нанизывала понятия коммунистической морали на нравственные устои, которые я впитывал, как говорится, с молоком матери, в семье, даже если семья и не очень-то заботилась о моём воспитании. Идеология – это одно, а характер, повседневное поведение, привычки – это совсем другое. И материться или нет, курить или не курить – это в большей степени определялось средой вне школы, прежде всего в семейном кругу.

Но разве любая семья – не часть и суть государственной системы, не система в миниатюре? Разве семья – не отражение сложившегося миропорядка? Материальное положение, здоровье, карьера – на всём этом сказывается влияние государства, оно или поднимает человека, или, как трактор, прокатывается по его судьбе.

Так-то оно так, только в каждой семье сохраняются какие-то глубинные, генетические, заложенные поколениями предков, течения, которые, хочешь ты того или не хочешь, сказываются на твоём поведении, на взглядах, на моральных критериях, на судьбе, наконец. И мне до сих пор непонятно, почему я мальчишка с рабочей окраины, из семьи, где книжек практически не читали, и вообще их было в доме несколько штук, вдруг решил стать литератором. Но откуда-то это желание взялось?

И разве почти любая семья, какой бы она ни казалась самой обыкновенной, приземлённой, без особых заслуг, не отражает историю страны?! Покопайтесь в прошлом вашей династии, и вы такое откроете, сами не поверите…

Столыпинская реформа, разрушение монархических устоев, восстание тамбовских крестьян – антоновщина, коллективизация, индустриализация, ГУЛАГ, Вторая мировая война, гибель коммунистической системы – всего этого так или иначе коснулись мои ближайшие родственники. Или такие детали: моя бабушка была служанкой у Чичериных, а мой дед должен был после большевистского переворота сохранять для потомков их усадьбу, построенную Баратынскими! И это только те грани Истории, о которых я точно знаю, не вдаваясь в глубину веков и в потаённые тонкости личной жизни…

Моё семейное древо напрямую не связано с властителями, не влияло на их интриги и распоряжения – на то, что вписывается в учебники истории страны. И не ворочали капиталами – собственными или государственными. Мои предки – это низшее сословие. Это та масса, которая или движется вслед за полководцами Истории или существует сама по себе. Но именно в этой «серой» среде рождается та главная человеческая составляющая страны, которая и определяет ход истории – своим малозаметным на первый взгляд трудом, или бунтом, или «безмолвствием»… Без понимания того, что происходило в этом социальном слое трудно понять советское время, ориентируясь только на жизнь лидеров и решения правящей партии – КПСС.

Почему – Анатолий? Что в моей судьбе стало «восточным»?

«Как корабль назовёшь, так он и поплывёт».

    Древняя мудрость

Насколько я осведомлён, я был у родителей не первым ребёнком. Это можно судить и по документам. Их брак был зарегистрирован ещё в 1934 году. Кстати, зарегистрирован в Воронежской губернии. Это позже родина родителей – село Сергиевка (ныне Умётского района) – отошла к самостоятельной Тамбовской области. Так вот, а я появился на свет только в 1938-м.

Это было для России обыденно: рожали много, выживали лишь некоторые. До меня один ребёнок погиб в утробе. Хотя мама была на восьмом месяце, но ещё работала в колхозе. Вообще тогда в декретный отпуск отпускали чуть ли не перед родами. Тем более в деревне этот срок не слишком-то соблюдали.

Шла уборка колхозного урожая. И что-то там произошло: то ли мама упала со стога, то ли сделала чрезмерное усилие, то ли не во время расшалилась молодёжь (а маме, когда вышла замуж, и было-то лишь девятнадцать лет – ещё в девках могла бы побегать). Получился выкидыш.

Второе дитя появилось-таки на свет. Нарекли его Александром, но вскоре он умер.

Я родился уже на московской земле. Формально – в посёлке Владимировка Ухтомского района Московской области. Но, тем не менее, я – коренной москвич. Потому что, во-первых, этот посёлок давно уже, ещё в 1930-е годы, преобразовался в столичные Владимирские улицы. А, во-вторых, на свет я появился в роддоме, что был в Немецкой слободе (это район Госпитальной площади).

Хотели и меня назвать Александром, да, видимо, побоялись повторения трагедии.

Почему-то в те годы имя «Анатолий» стало очень популярным. Дядю моего, маминого брата, тоже так звали. И среди сверстников было много тёзок. Чем этот всплеск тогда был спровоцирован, непонятно. Нередко на выбор имени оказывает влияние какая-либо очень популярная в данный момент личность: лётчик, учёный, артист, космонавт, литературный герой… Но я не знаю, какой знаменитый тёзка был в чести у моих родителей. Ну, не Анатоль Франс, вряд ли о нём были осведомлены выходцы из сельской глубинки.

А может, революционно-пропагандистская популярность «матроса-партизана Железняка» сыграла свою роль? Того самого, что командовал вооружённой группой солдат и матросов, которая должна была следить за порядком во время заседания в январе 1918 года первого в истории нашей страны всенародно избранного демократического парламента – Учредительного собрания. Того самого Железняка, что по своей идеологии был анархистом, но примкнул к большевикам. И как анархист, он вообще неодобрительно относился к любой власти. А как новоявленный большевик, был недоволен волеизъявлением россиян, отдавших на выборах предпочтение эсерам и другим социалистам. Потому он легко прихлопнул зарождавшийся российский парламентаризм одной фразой: «Караул устал!» За это Анатолий Железняков (вопреки популярной песне он не партизанил и с махновцами не воевал) был прославлен большевистской пропагандой в названиях улиц и пароходов, в фильмах и книгах… Хотя вряд ли – в честь «Железяка»: мои родители не очень-то славили революционные деяния большевиков.

А может, героическое спасение челюскинцев в 1934 году повлияло: один из прославившихся тогда лётчиков – Ляпидевский Анатолий.

Но, мне кажется, ближе к истине – церковный вариант, связанный с именинами. Что обычно и влияло на выбор имени. Близко к дате моего рождения были именины в честь православного святого Анатолия – патриарха Константинопольского, который в пятом веке первым в Византийской империи короновал правителя.

Впрочем, случается, что в погоне за оригинальностью, многие семьи начинают склоняться к одному и тому же «редкому» имени. И получается, что мода ходит по кругу. Правда, мода на «Анатолий» больше не возвращалась. Никакого всплеска позже я не заметил.

Своим именем я вполне доволен. Оно хорошо согласуется с фамилией. И не давало моим сверстникам повода для обидных кличек. Кто-то фамильярно обращался: «Толян». Но это – редкость. И это не обидно. Другого бытового искажения придумать не смогли.

Доволен и тем, что родители не поддались на моду первых лет советской власти называть детей в честь политиков и горячих событий того времени. Такие имена, как Сталина (была в юности у меня такая знакомая), Ленина, Лениан, Виленин (В. И. Ленин), Велор (Великая октябрьская революция»), Вилор (В. И. Ленин и Октябрьская революция), Мэлор (Маркс, Энгельс, Ленин, Октябрьская революция), Каленин (Калинин и Ленин), Октябрь, Октябрина, Ремир (революционный мир), Ким (коммунистический интернационал молодёжи), Варшавянка (в честь революционной песни), Зарница, – это ещё цветики. А вот Лагшмивар («лагерь Шмидта в Арктике», который вынуждены были создать в Северном Ледовитом океане из-за катастрофы ледокола «Челюскин»; правда, это имя зафиксировано лишь в пьесе Эдварда Радзинского «104 страницы про любовь») – это покруче!