Он схватил мячик, подлетел к нашим воротам (там, где должны бы быть стойки, горбились вороха штанов-рубах), отсчитал одиннадцать шагов.
Погладил, поцеловал всем нам назло мяч. Установил.
– Ты ещё в воротах поставь!
Юрка выдернул мяч, отсчитал свои одиннадцать и торжественно – ну-ка подступись! – сел на мяч.
Против Француза стало вдвое дальше от ворот.
– У тебя не шаги! – крикнул Каурый. – Кенгуриные прыжки!
– Сам знаю, что у меня. Не гугнявь… Тюти! Пенальчика тебе не видать, как своей бороды!
– Пе-на-ал… Пе-на-ал… – ныл Француз. Как патефон, его заело на одном слове. Он устал просить, но отстать уже никак не мог. – Пе-на-а-ал…
– Что вы говорите!? – передразнил Юрик и себе заговорил в нос. – А хо не хох-хо? – подпихнул под нос дулю так плотно, что подушечка большого пальца въехала в ноздрю Французу.
Французик обиделся на столь бесцеремонное вторжение в его владения и примирительно, назидательно шлёпнул Клыка по протянутой руке.
Это был сигнал к потасовке? Или так, частный выпад?
Ни одна из стенок не поняла намёка.
Клык-дипломат простительно-виновато улыбнулся и, нежно глядя Французу в самые зрачки, так саданул того коленкой по коленке, что тот едва не свалился с копылков и, приседая, заскрипел последними редкими гнилыми зубами.
Мы все ушки на макушки.
Если Французишка ударит – мордобой обеспечен.
Все выжидали.
На всякий случай Клык скрестил лепестки ладошек чуть ниже пупка.
– Ты слишком впечатлительный, – сказал я Юрику и стал между ним и Каурым. – Не увлекайся.
Тут подлетел Василий.
– Эту партсобранию прекращай! У нас таковского нету вопроса в повестке!
Он щёлкнул кнутом – кнут у него был вместо свистка, – властно ткнул кнутом в глубь поля. Пятый, бей свободный!
– Ка-ак свободный?! – шалеет Каурый. – Ладно, я согласный на свободный. А сначала дашь пенал?
– Опять за рыбоньку грошики?! Какой пенал? Мы и так вывалились из графика, как птенчики из гнезда. Время, время жмёт! А этому чумрику подавай на блюдечке пенал!
– Пе-на-ал!..
– Иле ты шизо?.. Так и есть… Ресницы сипаются… Примолкни анафемец! Иля я бросю полоскать Петровичем воздух да разок от души жигану тебя!
– Разве это по правде? – У Каурого прорезалось поползновение к морализаторству. – Век тебе не бывать Тофиком Бахрамовым![133 - Тофик Бахрамов – судья международной категории по футболу. Известен своей объективностью.]
– А вот за поношению уважаемого лица судьи поди с поля! Много знашь! Поганая мудилка с поля бр-рысь! – тычет кнутом за край поля. – К такой матери! Отдохни за воротьми, успокойся да погладь бороду Катьке!
Упрямистый Французик было взвился на дыбошки:
– А вот возьму и не успокоюсь!
Дело добежало до большого.
Василий вскинул кнутище.
Французик знал принципиальную его последовательность дел за словами, отпрянул на безопасное расстояние.
– Не гони… – сломленно запросился Французик. – Я больше не буду. Я просто так…
– Думаешь, я за гденьги? Пошёл, подрейтузная перхоть, от греха на заслужёнай отдых. Пшёл, козлоногий!
31
А может, Млечный путь – это звезды на пиджаке какого-нибудь гиганта.
В. Колечицкий
Каурый с разбегу хлопнулся на руки, пробежался на четвереньках и тукнулся лбом в мягкие Катькины губы.
– Ме-е-е-е! – ересливо прокричал он.
– Не хами! – сказала Катька. – Молод ещё.
Каурый обомлело привстал перед ней на колени.
– Ты, коза, говоришь по-людски?
– Эка невидаль. Я ж не сдивилась, что ты, человек, заблеял, как какой кислый муж козы?.. Ну что, толдон, не слепились с Василием характерами? Ты не серчай. Он добрый. Напылил. А бритый не успеет побриться, он и отойдёт. Подзовёт ещё играть.
– После игры?
– Почему же… Он отходчивый… мягкий… Повидло! Я-то плотно знаю его. Лучше всеха. Знаю со своего рождения. Ты послушай его ушибленную жизню…
– Да что мне его жизня? Нечестный ваш главкокомандующий!
– Не мною сказано: на Руси честных нету, но все святые.
Каурый отмахнулся от неё и сел, сел спиной и к ней, и к полю. А век бы не видеть этого святошу!
Прямо перед глазами в бузине лежали козы. Видны одни рога да чуть-чуть головы.
Одни равнодушно жевали, устало смежив реснички. Другие сквозь листву, как из засады, застывше слушкими взорами пялились на поле, где непонятно зачем носился с криками их Василий.