– Всё больше будет, – выразил я своё мнение насчёт пыли.
– Оно не так бы надо…
– Так не так, а перетакивать некогда. Мы ж не нарочно падали!
– Оха-а!.. – пыхнула мама. – И чего ото молотить шо здря? Самого чёрта перебрешешь! Тилько кто за тебя будэ соображать той кумекалкой, шо на плечах? Лей, да не через край. С какими глазами торгувать пылюгой? Да нам ею глаза закидають!
Из мешка она вывернула всю кукурузу в кошёлку и на раскинутую в канаве по траве косынку стала веять.
Она старательно переливала зерно из ладошки в ладошку, дула изо всех сил.
Жиденький короткий ручеёк золотом горел на разомлелом солнце.
Я повздыхал, повздыхал да и прилип помогать.
Наконец я снова водрузил мешок на багажник.
– Ну что, фрау, битте? – подставил я раму.
– От тоби дрытте с маслом! – Мама с горькой усмешкой поднесла к моему носу кулак в связке сине проступающих жил.
«Очень жаль. Кому этот жест добавит лавров? Он понимается и как отсутствие присутствия благородных манер, и как – хуже того – вульгарный выпад: на` кукиш, на базаре на него что хочешь, то и купишь. Вы хотели, но, к Вашей чести, не показали дулю, едва-едва удержались. Да кто не знает известное: задуманный проступок пускай и не стал явью – все равно проступок?»
Скажи я это и вслух, мама всё равно б пропустила мимо ушей мой туманный десант в проповедь.
Она с огорчением смотрела на редкие зёрна в пыли, не могла отойти.
– Шо ж мы скрутили? Скоко зерна мимо дела шмыгнуло… Яки деньги?!
– Мозольные.
– Всё тебе кортит со своим глупством в чужой монастырь завернуть. Хлеб кидаем!
И она села на корточки, выщелкнула из пыли все до единого зёрнышки.
– Идите садитесь.
– Опять сиди, як мытая репа? Накаталась на дурничку… Я пеше… Петушком… петушком…
– И долго курочка собирается пробыть петушком?
– До самого места.
– Смотрите. Моё дело предложить, ваше дело отказаться.
Я поехал медленно.
Мама семенила рядом.
У плетня, при дороге, стоял красавец петух. Наклонил голову вбок, скучно разглядывает нас.
– Гарный петушака. Як нарисованный. Хвост дыбарём!
– Ему что… На базар не бежать.
Потные капли устало гонялись друг за дружкой по низу разгорячённого мамина лица. Капли сшибались, сбегались в одну величиной c горошинку и, не удержавшись, падали, терялись в пыли.
Мне как-то не по себе.
Я, гаврик-лаврик, еду, как кум королю и сват министру, а мама скачи в поту?
Я слез, молча иду рядом.
– Ты поняй, поняй. Я настигну. От только… – Она села на обочинку, стащила хромовые отцовы сапоги в гармошку. Они длинные, ну по самое некуда. – Это надо? До крови ноги намуляли! Скаженно жмуть да ещё скрипять!
– Такое пекло… А Вы вырядились в сапоги?
– И не спрашуй. Кинулась обуваться – нема одного тухля. Я туда, я сюда. Нема! Може, мыши под скрыню затащили? Не глянула… Некогда… Я и надёрни батьковы чёботы… Бач… Батька война не отпустила. А чёботы его живуть и живуть…
– Говорите культурно. Не чёботы – сапоги.
– И-и! Чего б ото присикаться к словам? Мне без разницы. Абы голыми пятками не сверкать на людях.
Теперь мама шла босиком. В той и в той руке по сапогу. Козырёк косынки прилил ко лбу.
– Упарилась, отогрелась бабка…
Она сдула пот с верхней губы, над которой чуть дрогнул и кустик пшеничных волосков, что рос на коричневой, будто от густого загара, горошине родинки.
За речкой Натанеби, уже в городских лопухах, мама обулась.
Сапоги важно скрипели под ней.
Прохожие останавливались послушать и улыбались.
Вот и рынок.
– Базарь застановлен людьми хороше, – довольно сказала мама. – Продамо!
Покуда мы пропихивались к кукурузному месту, чего-чего не услышишь!..
– А! Григорей! Тёмнай друг… Здорова!
– Здоровеньки! Может, по старой дружбе поздороваемся в губы?
– Да ну лизаться!.. Никуда не ходишь, божий человек?
– Под старость лет куда… Доползёшь ель до мил подружки коюшки. Эхэ-хэ-э… Ёлки-палки хрен Моталкин… Живи, живи, ещё и помирать надо. Из Нижнядявицка пишут… Примёр мужик. Вырыли яму. Привезли хоронить – ан набралась грунтовая вода. Не рой яму на ночь! Когда хоронить, тогда утром и рой. Бабы говорят: идите в крайний дом, попросите ведро и вылейте. А мужики, что рыли, морды пьяные, говорят: трупу всё равно преть. Стали закидать, а вода покрывает землю. И так вышла из могилы. Не захотела вода умирать… Сосед, Машкин батько, восемьдесят лет на одном месте живёт, пел: не было воды никогда и ста граммов. А сёдни двести вёдер из погреба вылил. Снег упал на талую землю. Надумал таять и вода пошла по жилам. Подтопель такая!.. Всё навскружке затопила…