– И не приставай! Ни за какие тыщи не сяду. Я, сынок, поганый бачила сон.
– Ну и что? А кто говорил, воскресный сон до обеда? Не Вы? Не Вы? Да? Ничего не стряслось до обеда. После обеда уж и подавне не стрясётся!
И тут мама подала отвагу. Села ко мне на раму.
Скрипучий наш паровозишко под силой невероятной тяжести зло набирал с угорка движение. Ветер холодил лица.
– Как барыня… Панствую… Сижу и ножки свесила.
Мама вызывающе смотрела на стянутое проволокой переднее колесо. Испуганно-восхищённо обронила:
– Ох и прёт зверюка! Ты ему посломи сатанинский гон.
– Нечем-с. Тормоза с год уже на пенсии. Не держат.
– То ж погибель верная!
– Откуда такие точные сведения? Лучше свободней сидите. Ну, отпустите чуть руль. Ухватились клещом… Утопающий и то легче за соломинку держится. Совсем править нельзя!
Мама не отпускала руль, тянула своё:
– Тихше… Убьюсь… Загудим, як горшки!
– Боженьки ещё наобжигают.
Крыла нет на переднем колесе. Cтупнёй упираюсь в шину.
Ход скис.
– Ну, во! – перевела мама дух. – Теперь ще поживэм.
– Недолго думано, да хорошо сказано!
Я снова распустил вожжи.
Мама и вовсе легла на руль. Как прикипела. Страх закрыл ей глаза.
– Вы что? – кричу.
Мама молча надвинула козырёк косынки на брови.
– Что с Вами?
– Становь драндулетку! Слезу!
– А на вагонных дверях зачем пишут чётко: «Не выходите из вагона до полной остановки поезда»? Пол-ной!
Мы вылетали на финишную прямую. Последний поворот под гору.
– Сосчитайте до тысячи прежде чем надумать что. Считайте. Не теряйте время.
Наверно, маме было больно сидеть. Она заёрзала, сносная нить движения оборвалась. Велик заходил под нами как пьяный.
– Да сидите Вы Христа ради!.. Смирно!
– Как же смирно?! Что я, сижу на подсудимой лавке?
В тот самый момент, когда я, сообразуясь с законами велосипедной езды, мастерски клонил наш поезд влево, сердитая мама мудро вдруг дёрнулась всем корпусом вправо. Для полной надёжности крутнула и руль вправо. Подправила. Решила, что лишь так и надо. Произвела порядок. И единым махом сокрушила сук, на котором мы так славно устроились.
Пыль покачивалась над нами ядовитым облаком.
Я подбежал к маме, взял за плечо.
– Вы живы?
– Не знаю… Вот так мы-ы… Накрыла-таки невезень… Будь у нас мозги, погано пришлось бы. Выскочили б… А так нечему выскакувать… А сон и посля обеда настигае…
Она осторожно наклонила голову к груди, затем смелей, уверенней, резче подняла вверх. Сжала, разжала пальцы.
Усмехнулась:
– Всё навроде гнётся… Не скрипит… Ничего не цепляется…
Я не выдержал:
– Ну, ма, раз связь не нарушена, можно считать, – подладился я под Левитана,[125 - Юрий Левитан – диктор радио.] забасил, – полёт прошёл удовлетворительно!
– Эгэ, удварительно… Тебе б так!
– Будто я падал на царь-перину.
– Твои молоди костоньки враз ссохнутся. А тут рассыпься, ввек до кучи не стаскать.
– Слава Богу, Вы не мешок. Не рассыпались.
– Шо ж он так у нас кувыркнулся? – осуждающе посмотрела мама на велосипед, лежал на обочинке.
– Вашими стараниями…
– А шо я такого сделала?.. Лисапет стал клониться вправо. Я быстро дёрнула за руль и повернула его влево.
– Тем самым Вы тут же и свалили нас обоих на землю!
– Как это? Я ж тилько чуть-чуть подправила лисапету путь. Ты, друже, думаю, куда клонишься? Тебе надо влево… Я и подправила…
– Понимаете, у вела свой нрав, свой обычай… Вел ещё тот гусь со бзыками!.. Стал он клониться вправо, надо на миг какой ещё сильней повернуть вправо… Надо уважить его каприз. На миг на какой сильней повернуть дальше, как ему хотелось, вправо и тут же вывернуть его на прямой путь. И тогда б он уже не лёпнулся с нами на горбу. А Вы… Всё наоборот!
Мы заполошно накатились горстями угребать кукурузу назад в мешок. В спешке я ненароком прихватывал и пыль.