Поленька

– Да они все на меня таращатся, – конфузливо шепчет мальчик.

– Если б на тебя ещё все пятерки так смотрели, как яблоки! – съехидничал Глеб и щёлкнул братца пальцем по макушке, выходя из комнаты.

– Отвянь, Чапля! – ворчливо отмахнулся Антон.

Мама наклонилась к столу, зачем-то полезла в его недра, гремя сковородкой.

Другого такого момента не выждать. Никто не видит!

Антон торопливо переплавил из сумки под подушку букварь, тетради, карандаши. И стал основательно рыться в корзинке с яблоками, выдёргивая и перекладывая к себе в сумку наикрупные, с краскобрызгом.

Вернулся с крыльца Глеб:

– Малёха! Ты ещё долго будешь ковыряться в корзинке? А то Юрка Клыков, Вовка Слепков – все первоклашки уже побежали наперегонки за первыми двойками. Смотри, все расхватают, тебе не достанется!

– Ты опять за свое? Опять за кильку гроши? – осаживает мама Глеба. – Нашёл игрушку лобом орехи щёлкать! Охолонь. Шо это ты взялся насмешничать? Брось… Лучше вот Вам на дорожку, – подала каждому по пирожку. – Идить с Богом, хлопцы Вы мои. Хай лэгэсэнька будэ Ваша путь…

Пирожки тут же, ещё в комнате, братья съели.

По старой детсадовской привычке Глеб молча, не глядя кинул назад Антону руку, тот её привычно поймал, и вот так, держась за руки, они пошли, тихие, чуточку в торжестве ликующие.

Поля постеснялась хоть немножко проводить своих парубков и сразу пожалела, едва дверь за ними со вздохом прикрылась. Вылетать воследки не рука, припала к окну. Каких шагов пять за Сапетино крыльцо видела. А дальше как ты ни выворачивай глаза, как ни дави в блин нос по стеклу, ни граммочки не видать кавалерушков. Стаяли… Пропали, слились из виду. Как будто из жизни ушли!

Она вдруг растерялась, вдруг ощутила какую-то пустоту в себе. Боже правый!.. Созрело, Полька, десятое твоё зёрнышко – она рожала десять раз, – выпало, ушло в люди. Ушло и унесло частицу её всей понемногу: и сердца, и нервов, и боли, и горя, и редкой куцей радости. Слёз её волна отлилась с новой жизнью, выросла вот эта жизнь, оторвалась, выкатилась из неё, оставив в ней холодящую пустоту.

Какой-то испуганной полоумкой выскочила она из комнаты, хлоп шалыми глазами вдогонку сынам. Они уже проминули всех соседей по дому: Грачика, Простаковых, деда Яшку Борисовского, Карапетянов. Подымались в горку по красному бугру. Внутренне они почувствовали её, обернулись с улыбками. Неясный страх отпустил, ушёл из неё, однако она застыла с протянутыми руками к сыновьям, со светлой тревогой на лице.

Вышла на крыльцо Аниса, всполошилась, увидевши Полю с простёртыми руками вослед парням, которые ушагивали по бугру уже мимо бетонного бассейна с дождевой водой на пожарный случай.

– Полька! Да на тебе лица нету! Что с тобой?

Сквозь смирные слёзы Поля посветила улыбкой, будто беду с плеч столкнула.

– Антошик… осеньчук[87 - Осеньчук – петушок, родившийся в сентябре.] мой… в школу… пошёл… А!.. Пошёл!..

Повела взглядом к сынам – покачивались в ходьбе, были видимы за бугром лишь верхами.

– Когда-тось жил в тебе, тукал ножками под сердцем… А тут те глянь – уже и в школу! Не заметила за слезьми, как вырос хлопец, – сказала Аниса и себе за компанию пустила росу. Без плача у бабы дело не вяжется.

– Кажись, и не плачу, а слеза бежит… – пожаловалась Поля.

Она видела себя такой же маленькой, как Антоня, видела, как первый раз сама шла в школу… То видела себя под венцом, то при первых родах… То видела, как сама принимала вот в этом феврале роды у старой козы Райки. Видела, как коза ела свой послед-рубашку… То видела себя с багром в Заполярье, на лесозаводе… То видела себя на свидании с Никитой за Кобулетами, где стояла на пополнении после жестоких боёв его часть…

За слезами насмотрелась на себя, как в кино. Только то кино больше никто и не увидит…

Наглотались бабы вдосталь тихих слёз, всласть отметили первый сентябрь послепобедный да и побрели с Богом на плантацию добирать стареющий в осень грубый уже чай.

В школу – она была за четыре версты в центре чайного совхоза «Насакиральский» – Антон тащился без аппетита. Остро жгла плечо полная сумка яблок. Мальчик то и дело припадал отдохнуть. Сумка вконец умаяла его, и он сделал поползновение поработить Глеба, попробовав навялить её братцу.

– Не тупи!.. Буду я ещё твоё таскать! – отбоярился Глеб. – Может, ещё захочешь, чтоб я за тебя и уроки отвечал?

Антон не знал, что это за невидаль уроки, а потому не лез в разборы и раз за разом молча усаживался на обочинке на камень покрупней.

Глебу зуделось в этот первый путь хоть как-то потесней сплести братца, – он дичился всех и вся, – с одногодками, с кем будет в одном классе. Надо, решил про себя Глеб, идти вместе с Юркой и Вовкой. Может, ещё уговорю по дороге и кто-нибудь из них сядет с Антоном за одну парту.

Глеб набавил шагу и, догнав мальчишек, весело крикнул:

– Слава доблестным перводвоечникам!

Живоглазый, вертоватый Юрка широко улыбнулся, так широко, что, казалось, улыбка тронула и красное родимое пятно на левом виске. Но плотный снулый молчун Вовка никак не ответил. Наверное, он дремал всё время, даже когда шёл.

– Ребя, – продолжал Глеб, – я что хочу сказать… Вы да Антон… Только вы трое с нашего района будете в первом классе. Всем вам надо держаться кучкой.

– Давайте держаться, – спешко взял за руку Антона сонный Вовка.

– Да не обязательно за ручку, – сказал Глеб. – Просто надо быть в школе всегда вместе… Так всем вам будет лучше. Кстати, никто из вас не хотел бы сидеть за одной партой с Антоном?

И Юрка и Вовка любопытно взглянули на Антона.

Смущение толкнуло его за Глебову спину.

Юрка с Вовкой переглянулись и заулыбались.

Он тихонько вывинтил свои пальцы из Вовкиного прохладного кулачка и пискнул:

– Глеба! Давай сотдохнём!

– На каждом повороте – отдых? – засердился Глеб.

– На каждом. А то пропущенный поворот обидится…

Антон присел на обочинке.

Он уловил, что Юрке с Вовкой не терпелось побыстрей прибежать в школу. Ну и летите! Не хочу я с вами, с такими быструнами, кучковаться! Мне спешить некуда. Глеба меня не бросит, хоть я у каждого камушка отдыхай!

Юрка с Вовкой посмотрели-посмотрели на Антона, махнули разом руками и отлипли, убежали вперёд.

За свои бесконечные привалы Антон был наказан.

Когда они с Глебом вошли в улей-класс, пустых парт вовсе не осталось. Глеб загоревал. Куда же приткнуть своего дикуна?

На камчатке, у окна, одиноко, как палец, сидел незнакомый пузырик. Глеб обрадовался его одиночеству, подбежал.

– Ты один?

– Ага.

– А вот я привёл тебе дружка.