Поленька

Анис всё косил на воду, влюбовинку наблюдал, как его напарники мыли в речке лошадей. Не утерпел, похвалился:

– Лошадушку накорми, искупай – вид даёт. Вид!

– А Вы почему свою не купаете?

– Уже отбанил…

Рядом была конюшня. Из неё послышалось придушенное короткое ржанье.

– Иду! Иду! – открикнул Анис и пояснил Глебу с дежурным: – По голосу всегда узнаю своего Верного. Может, – сказал Анис Глебу, – пойдём познакомлю тебя со своим Верным?

– Пойдём!

Но тут из-за угла вышла мама и позвала к себе Глеба рукой. И, не дожидаясь Глеба, торопливо засеменила к отцу. Он уже расчёсывал своему конику гривку своим гребешком, стоя по щиколотку в речке.

Глеб слышал, как мама окликнула отца. Видел, как они обнялись в реке, и мама выронила свои гостинцы в соломенной кошёлке. Но никто из них и не обратил на это даже внимания.

Видел мальчик и то, как стремительная ясная вода не удержала узелок на своей гладкой спине, зло горбящейся на камнях, вжала в себя и хлопотливо покатила по дну вниз, к морю.

Выронил Глебка корзинку с виноградом, со всей силы побежал к отцу с матерью.

Отец подсёк бегущего Глебку на руки, прижал к себе и – заплакал…

– Спасибо, что приехали, – благодарно зарокотал баском Никита, присаживаясь с Полей тут же на траву и поудобнее пристраивая Глебку у себя на колене. Глебка крепко обнял, венком положил руки ему на плечи…

… Уже перед расставанием Никита спросил Полю:

– А парубки наши слухняные растут?

– Разные… – уклончиво ответила Поля.

– Это как, Глеба? – спросил отец. – Ты слушаешься?

Глебка опустил голову и повинно шепнул:

– Не во все разы…

– Так-то, – сказала мама, – вроде стерпимо, а часом… готова ремешка не пожалеть…

Глебка ещё ниже угнул голову. Ему непонятно, ну зачем мама присочиняет? Да, под ералашный случай она хватается за ремень, только воли особой не забирает с ним. Взмахнуть взмахнёт жарко, зато опускает уже как тряпочку скомканную, без силы. Размах на рубль – удар на копейку! Не подымается душа бить. От её ударов не больно, а щекотно. Она только на словах дерётся. Зачем же сейчас наварила каши на постном масле?

Однако вслух Глеб не стал ей перечить.

– Гле-еб, что это такое? – шатнул Никита мальчика.

– Я, па… с сегодня… исправлюсь…

– Всеконешно, таковски оно способнее, вертушок! – вскинул отец руку с золотыми чубчиками на пальцах. – А словко своё удержишь?

Глеб торопливо покивал.

– Ты и тем казачкам, Мите да Антону, передай моими словами, чтоб крепко слушались маму.

– Я, па, передам… Мы, па, изо всехских силов стараемся слушать. Да у нас, па, не всегда получается. А так, па, мы слушаемся…

Сыновий щебет мажет душу мёдом.

Отец тесней прижался к Глебке и с его плечика увидел корзинку с виноградом.

– Гостюшки! Дорогушики! А погляньте! Чего сам водяной нам подал! Не было ж секунд назад – теперь вон стоит!

Мама и Глеб посмотрели, куда показывал отец.

– Ну да! – гремел отец. – Подарок товарища водяного! Вынырнул! Ходить по суше не может. Он и выставь корзинку на траву у самой воды. Со спеху свалил на бочок…

Мама и Глеб оторопело уставились друг на дружку.

– Шо ж мы, Глеб, за лахудры? – кисло ворчит мама. – Я свой гостинец в речке втопила. А ты с каких далей тащил, тащил, а два шага до батьки не дотащил?

– Я как бежать к Вам в речку, – покаянно бормочет мальчик, – поставил корзиночку на берегу. А перекувыркнулась это она уже сама…

Глеб вихорьком слетел с отцова колена. Вернулся с виноградом.

– Это, па, – в радости подаёт, – Вам подарок от тётеньки бицолы.

– Ты эти провокаторские подношения брось! Нигде у меня нет/*9+-у никакой тётеньки. У меня на веки вековущие одна-единственная от Бога тётенька – наша мамушка! – Никита весело приобнял Полю.

– Никиша! А малы?й с правдонькой к тебе, – сказала Поля. – В самушком деле, була и я у той бицолы. Там проста, як трава!.. Ну-к, Глеба, доложь про свои патишествия с Митенькой за цим виноградом. В кратких словах…

Коротко не получается. Подробный запальчивый рассказ сына трогает отца. Глядит он на Глеба, видит себя таким же вот в семь лет. Отцово детство было такое же горькое. В ту пору отец отца тоже был на войне, бил того же немца. Дома одна мать с табором малышья, как Поля сейчас.

«Боже мой, – думает Никита, – да выросло на Руси хоть одно поколение без войны? – Подгребает к себе сына, жмётся к худому личику. – Бедная ты моя травинка, какие ветры тебя будят по утрам? Какие дожди умывают? Какие грозы кормят бедами? Какие бури клонят головку твою под германский топор?..»

Сжимаются тонкие губы, взбухают желваки.

В совершенном безмолвии он скорбно вышагивает к своим товарищам, что облепили в молчаливом курении высокий толстый камень на берегу, припали к сиротскому осеннему последнему теплу голыми спинами. Ставит перед ними на камень корзинку, говорит отрывисто, надсадно:

– Смалюки! Кончай травиться! Атакой налетай на витамины… Витаминищи! Прислала грузинская вдова. Наказывала: сколько в корзине ягод, стольких гадов и должны порешить те, кто виноград этот съест. Ни пули-ягоды на промах! Ешьте и помните о наказе.

Уверенные руки тянутся вверх, к корзинке. Отщипывают по ягодке.

Ненастный Никита возвращается с пустыми руками.

«Шо же ты себе не взял ни гронки? – укоряет его взгляд Поли. – Даже не попробовал?»

Вслух спросить она не решается. Вспомнилось, обнесли гостинцем и Семисынова.

– Глеба, шо ж мы скрутили? – жалостно роняет она. – Мы ж дядьку Аниса даже не угостили виноградом!