– Да вроде пока нет.
– А что тогда так много?
Я скромно опустил глаза:
– У меня всегда королевский барыш.
– Молодец. Хватко продаёшь. Я и то никогда не брала такой цены за мацоню. У тебя молочко в сапожках щеголяе. Не то шо у Митьки.
С базара Митечка жёг в книжный. Ой, все люди в шапках, один этот чёрт в колпаке. Накупит вагон книжек, что на него глядели. А взгляды у них дорогие, пускай и ласковые. Что оставалось от тех взглядов, то и добегало до портретницы. Чаще добегали дырки от бубликов.
Но хоть одну книжку братка-книгоед уберёг? Мыши не все ли слопали?
– А всё ж, хлопче, меня терпение разрывает… Скажи, ты чего сёни так рано приспел?
– Пристали… Да послемайский мор на учителей! Поди, наздравствовались… Не понятно?
– Не понятно… Что они у вас, забастували?
– У них и спрашивайте. Нам начальство пока не докладывает.
Я подхватил корчажку с мешанкой и побежал в сарай к кабану и курам. Иначе не отвянет полохливая матушка с расспросами. Неужели она догадывается?
Я стараюсь не думать о школе.
Лучше про мельницу.
Сегодня мне нести молоть кукурузу.
Мне нравится ходить на мельничку к Теброне.
Пока мелется моё, я могу спокойно учить уроки. Пускай культпоход в школу на завтра и отменен. Или я ради пана дира бегаю в ту школу?.. Я учу, а надо мной похаживает солнышко. Странно…
Обычно на уроки остаются ночи. В двенадцать выдёргивают ток. Я зажигаю пузатенькую чумазую лампёшку, и она уныло, слеповато постреливает до первого света дня, словно жалуется, как же ей спать охота.
А тут – солнце!
Надоест долбёжка, паду на каменную стенку ларя с водой, откуда она бьёт стальной струёй по колесу и зло вертит его. Кинешь руку в воду… Бурун рвёт, ввинчивает руку в тёмное дно холода…
По лестничке спустишься под мельницу. Колесо сердито разбрасывает брызги. По перекладинам, как по Невскому, суетливо прогуливаются небритые, усатые крысы. Вечно они куда-то спешат, и брызги с колеса в зной им что благостный душ.
Отработанная вода растерянно отваливается от колеса, одурело стоит в пене на месте – так устала, так умаяло её чумное круженье. Робко лопаются на ней последние пузырьки и, притихлая, какая-то поруганная, разбитая в матёрой пляске с колесом, она медленно, надрывчато скатывается снова в речку Скурдумку и пошатало её дальше, к морю.
Во мне все каменеет.
Мне жалко эту обиженную воду. Такое чувство, будто её выжали и выбросили. Но разве можно выжать воду из воды?..
Вернулась мама, пихнула пустой тазик под койку.
Только распрямилась – звонок.
– И-и, девка!.. В такой обед дулю с маком токо и успеешь сгрызти. Ото жизнюка нас накрыла! Некогда зажевать… – Она бросила в корзинку жёлтую плиточку пластилинового хлеба из кукурузы, луковичку, соль в газете. – По дороге сжую… Когда ж ты, гарна житуха наша, и похужаешь?
– Ма! Вы не забыли, что мне на мельницу?
– Оно и ты забудь. Глеба побежит в школу, по пути занесёт.
Наскочил топор на сучок!
– А если забудет? – выгораживаю я себе мельницу.
– Го-осподи!.. Кобыла жеребится, а у нашего мерина брюхо болит! Что ж он, с чувалом в школу поскачет?.. Всё. Я пошла. Тебе раскомандировку даю на чай.
– Как же!.. Бегу!
– Только не упади.
Я не нахожу себе места. Мельницу – Глебуне! А ты на проклятущий чай. До ночи раком торчи!
Помалу обида во мне притухает.
Делать нечего.
Вытащил корзинку из-под крыльца, поплёлся за всеми.
Сзади послышался неумелый хриплый свист.
Я оглянулся.
– А, Тань…
– Салют, заместитель жениха!
– Салют, незаменимая невеста!
Она надбежала, на ходу воткнула, как матрёшку в матрёшку, свою корзинку в мою на плече.
– Эксплуататорша ты, Танюта.
– Молчи вези. Неча с вашим братом панькаться. Нахалюги!
– А я при чём?
– При том. Все вы смирненькие, покуда спите зубами к стенке!
– Так точно. Копим силы хулиганить с барышнями.
– Ну, у тебя, небось, чепурная городская меленка[93 - Меленка – ветряная вертушка с трещоткой для отпугивания птиц.]? Ногти на ногах красит… А шею моет хоть по праздникам?