Поленька

Опешила она, пристыла на месте. Подойти? Иль убраться к свекровке, подальше от трезвона? У нас же всякая травинка видит, всякая пылинка говорит. На полземли слыхать.

Поля рывком повернулась уйти.

– Варакушка, – догнал её повинный, горький голос, – пожди…

Как резко пошла, так резко и остановилась. Повернула лишь голову. Кинула с плеча:

– Ну, стою. А дале шо?.. Чего ты по чужим по задворьям слонов слоняешь?

– Будто я и себе отвечу на такое… Спроси попроще что…

– Ищешь летошний снег? Ну!? Пустыня у тебя в голове! Зачем ты сюда?

– Вот зачем. – Сергей тряхнул узелком. – Бери.

– А что там за отрава?

Боясь, как бы и впрямь не навязал ей эту узлину через силу, она унесла руки за спину.

– Вчера… после… примчался в Калач. В аптеке взял, что нужно к такому случаю, и назад. Свечерело уже, череда отпылила с пастьбы… Крутился вокруг вашей хаты до ночи. Думал, Боженька вышлет тебя, так отдам. Не выслал… Ни с чем и уплёлся…

– А-а! Так это ты баклуши сбивал? Свекруху мою смутил… Пока конишка на бегу, летел бы с глаз. Он у тебя ученый, за тобой пеше ходит. Вчера видала…

– Учёный…

– Да… По городам не только люди ученые. Там и кони все прохвессора…

Сергей уловил насмешку в её словах, насупленно буркнул:

– Как нога?

– А шо нога?.. Приложила свежего пирога коровьего… Видишь же! Мало подёргивает, да это нанедолго. День какой, два. А там и засохнет, як на собаке. А там и пляши польку, Полька…

– Возьми узелок. В нём всё такое от ранения…

– Чего удумал… У нас свои травки, баня… А этими лекарствиями сам свои городские правь болячки. Во всем роду в нашем никто и разу не забегал в больницу… Уж лучше сознайся, внарошке, в отместку чесанул по ноге иль всё ж по нечайке?

– Ничего себе нарочно! Да я в смерть напужался. Вот уж где ваньзя! Всю жизнь жил в деревне, а косу даже не умею держать!

– Посказал! На кой тебе коса? Ручку удержишь с пёрушком? Удержишь. Ручка и прокормит. Что тебе, грамотнику? Не нашего ты поля ягодка теперь. Городского. Калачеевского.

Сергей воткнул нос в землю.

«Это ни в какую гору не складёшь… Р-раз и пересадила меня в городской огород кверху корнями. Живо-два отсадила от своего сердца… Из-за проклятой школы невзлюбил меня твой батяня. И всё равно сунься я раньше сватать, отдал бы. Ну куда б он делся? А тут… Только на девятнадцатый годок взлез, ан слышу донесению: Польку выдали в Криушу в Новую… Умылся Серёжик… Не оставляй, горюша, свою любинку ни на день, если хочешь, чтоб она от тебя не ушла. Нестойкий элементишко женщина. Кто поманил быстрей, жалостливей, туда и побежала козлица капустку грызть?»

Его молчание подпекало Полю.

– Чего молчишь? – спросила она. – Иль у тебя язык ниточкой перевязали? Подхвались, об чём твои думки?

– Да думка одна… Куда ни кинь, всё клин, а рукав не выходит… Взяла б узелок.

– Зачем? Принеси в дом, як запоють? Где? Шо? У кого? Догадки пойдуть. Клубок такой свертится, шо и окаянцу тошно станет, сорвёт.

– Я вёз тебе, неприступа… Ты не берёшь… Так я его здесь и похороню. – Сергей набутусил губы, швырнул узел невдальке от тропинки, где стоял, в крапиву, и уже оттуда, из крапивы, узелок смотрел сиротливо, заброшенно.

Сергей почему-то сравнил себя с пропавшим узелком в крапиве, подумал о себе: отваленный, никому не нужный ломоть. Ему стало жалко себя, обидно за себя. Годы бегут, бегут скрозь пальцы, как вода, а в горсти жизни ничего не зацепилось, пустота.

Маятно и вместе с тем восхищённо-завистливо покосился на мальчика, – на четвереньках ползал по краю платка и не решался перескочить через толстенькие прядки бахромы.

– Как назвала бало?вушку?

– Митя.

– Воинственный… Дмитрий Донской… Богатая ты, счастливая. У тебя уже сын, продолжение твоё.

Откровенная его радость как-то разом обожгла Полину колкость, умягчила.

– Один сын, – зарделась она, – не сын. Это мне так говорила свекруха. Два сына – полсына. Кабы их три сына – полное хозяйство. А уж коли шесть сынов – три царя, три батьки!.. Не помирай мои соколики, небо б подперли…

– У тебя ещё были дети?

– Были… Да Господь посетил, шестерых прибрал сыночков. Длинней месяца ни один не жил…

Слёзы без спросу покатились у неё по щекам. Они собирались на подбородке. Поля тихо качала головой, слезинки бегали по его ободку, вытягивались и белыми копьешками сыпались в траву.

– Шо я про себя да про себя. Ты-то як там, в городе? Як склалась жизня?

– А никак, Полюшка… С кем складывать-то?

– Парубок ты на лицо гарный, стати высокой… На такой работе да не найти кого под пару?

– Работа… Ну, на людях всё время. Правильно. Ну и что? Без тебя ненастье на сердце, так и в вёдро дожди бьют… Вроде и хорошие встречались… А гляну раз, гляну два – нет, не могу и не хочу. Не лежит душа, хоть убейся… Коварная дама жизнь. Не даёт сполна радости. В одном, кажись, уступила, лишку даже, может, плеснула. Так на другом так тебя ахнет, едва не всё выплеснет из тебя. Судьба не любит своего терять. Вот я. Ворчал на меня прилюдно твой отец. А так, в глубине, привечал. И присватайся я раньше Никиты, взял бы в зятья. Не вскозырился б, не упёрся бы против твоего желания. Было б, как ты хотела.

Поля грустно кивнула.

– А вкружило в комсомолий… Я ж в хуторе у нас не первый ли комсомолишка… до озверения активный… Двум радостям в одной душе не ужиться. Потерял тебя. На том и сел.

– Подай волю, я б ждала тебя, як обещалась. Но батько напрямо сказали: не пойдешь за Никития сама, отдам за столб, а в девках рассиживаться не дозволю. С-под батько-вой воли иль выскочишь?

– Ты довольна сейчас? В радости живёшь?

– А ежли б щэ знатьё, шо оно такое радость… Есть-пить вдохват, домяка царский… Всего до воли кругом. Наши все на коготочках передо мной. Так бы в грудной кармашек вместо цветка посадили да носили… Мне всё это в м?ку. Я, правда, не показую, да от самой себя разь укроешь?.. И на золотую подушку слезе не заказано падать… Стороной слышу-послышу, как промеж собой молодайки говорят. Радуются не нарадуются со своими мужиками. А у меня по-ихнему ничего и близко не ложится. Всё ровно, всё прохладно, с какой лаской ни разбегайся ко мне мой. А чего я к нему такая, кто бы мне и отолковал? Он добрый, больной на работу… Дорогой любви сто?ит! Понимаю я то разумом, да сердцем того дать не могу. Не сердце, ком ледяной… Сердце у меня в мачехах… Твердили, стерпится – слюбится, стерпится – слюбится… Что же не стерпелось?.. Устала я. И чёрт так в ступке не утолкает… Устала от своей нелюбви, устала от брехни и себе и ему. Тольке молчу… Молчу, молчу, а там и вымою подушку слезьми. А там и поплыла моя подушенька с-под лица на моих на горьких…

– Эх, варакушка, затерялись мы с тобой две бездольные былинки в пустом тёмном поле. Какому ветру не лень всяк нас долу гнёт в дугу. А стань мы рядом, стань союзом, не ровнее бы стояли? Ровнее, крепче! Вдвоем мы крепче! Вот влети мы в тот хмельной апрель, на ту лесную стёжку, снова ускреблись бы домой разными дорогами? Разными?..

Медленно, твёрдо Поля повела лицом из стороны в сторону.

– Не знаю…