Поленька

Она взяла мальчика и стала за кустом кормить высокой грудью. Она кормила и думала, чего это через такой прогал времени нежданкой налетел Горбыль. По работе? А разве раньше не было работы? В прошлом году? В позапрошлом?

Долго рыскал он вокруг Поленьки, чужого лакомого пирожочка, да откусить и крошки не подсчастливилось. Однако он всё ещё на что-то надеялся и уже не надеялся. Он искал эту встречу, ловил момент свидеться. А как? Открыто не подкатишься. У неё семья… Сам ты комсомольский районный шишкарь. Столькое двинуть на кон? Восемь лет Поля замужем за другим. И за все восемь лет он не женился, всё для Поли держал себя в узде. Он бы и дальше держал себя для Поли, не дал бы воли сердцу, но после вчерашнего разговора там… Ночь он не сомкнул глаз, всё думал, как поступить, и – решился.

Уже на первом свету усталь разломила его, он задремал.

И приснилось ему…

Ночь.

Ночь придавила, придушила вокруг всю жизнь.

Темно в кабинете, темно за окном.

Не пошёл Сергей домой, к дальним родичам, у кого снимал койку, всё сидит в своём кабинете, без мысли таращится в звероватое, чёрное окно.

Откуда ни возьмись входит криушанский старик Долгов, следом Поля с Никитой.

– Так ты комсомолистый секретарь? – с порога допытывается старик.

– Нет. Пока заведую организационным отделом.

– Раз заведуешь – верховод! Бугор!

– Он самый.

– Ты трудно пробивался к своему креслицу?

– Ох, трудно, дедо. Был пастухом по найму. Коровьим генералом. Обслуживал кулаческий класс. Хлебопашествовал в своем хозяйстве. Колхозник… В красной армии служил. Стрелок. Ме-еткий… Бригадир-полевод. Зав избой-читальной. Борьба с кулачеством. Крепенько кулачиков потрошил. Эта борьба и выхлестнула меня сюда…в районный комсомолитет…

– Значит, кулаки подмогли тебе завладеть этой высоткой!? – старик кольнул взглядом стул под Горбылёвым. – Выходит, кулаки не вороги тебе, а всплошь друзьяки!?

– Они самые! – хохотнул Сергей.

– Вот я и пришёл к тебе как к другу… Тут ты самый первый?

– Хочется тебе так считать – самый первый. Пока ночь…

– Само главно в жизни попасть к первому номеру, товарищ Горбылёв…

– Верно говорите, товарищ Долгов.

– Вот мы и потоваришували… Я с чем так поздненько… Лежу я, товарищ Горбылёв, лежу и нипочёмушки не засну. Неспячка[38 - Неспячка – бессонница.] напала. Да как жа я могу расспокойнешко спать, ежле я всё ещё в комсомолий ишшо не вбежавши?!

– Ты что же, дед, пришёл в комсомол вступать? – прохладновато наводит справку Сергей.

– Вступа-ать! – с апломбом выкрикивает радостный дед.

– Не рановато ли?

– В самый разушко!.. Нетерпица сбила… Не дождамши по-людски утра… Мне дожидаться уже опасно… Могу и не дождаться… Шесть десятков да сверху набавка ишшо четыре – это не шашнадцать кругом! Я как понимаю… Наша нонешняя жизня – это роднющая советская власть плюс сплошная комсомолизация всей страны! – вскинул указательный палец. – Всей! А у тебя, товарищ Горбылёв, где в районе сплошная? Не сплошная, а дырчатая! Одни дырьи! Я мимо комсомолия… Эти мои подлетки, – показал на Полю с Никитой, стояли рядом, – тоже мимо… Это правильно?

Сергей замрачнел.

– Комсомол, дед, дело святое, а не зубоигральное.

– А какие ишшо за?игры? Я серьёзнушко.

– Но и я не шучу. Ты чего подкусуешь дорогую Софью Власьевну?[39 - Софья Власьевна – советская власть.] Чем об комсомоле кукарекать, ты б лучше в свой колхоз забежал. Он у вас хорошо называется. «Безбожник»!

– Нетутка! Мы с колхозом вразнобежку! Что я в том «Безбожнике» забыл?

– Свою долю. Между прочим, счастливую.

– Счастьюшка там вышей ноздрёв! Захлебнёшься!.. Сведи туда всю свою живь, свези всё из амбара и – складывай гробно ручки на пупке? Колхозную ж счастью не то что люди – скотинка не сдюжит. Вон, – пошёл глазом к Поле, – ейный батечка на той неделе наезжал, так говорил… Отдал он под колхоз «Стальной конь» свою коровушку. Из череды она не к «Стальному» – домой бежит ревучи. Дома и живёт, покудушки снова не заберё. Раз сам председатель Сапрыкин, преподобный Иван Алексев, забирал и сказал: «Похлестал ты, Владимир Арсеньич, чуток молочка и хватит!» Председатель тащит её, а она ревёт, ревёт. Это надо!.. Сдал сваток «Стальному дураку» и своих овечушек. Так вечером они с луга тоже бегуть не на обчественный баз – к свату бегут к калитке рыдаючи!

– Так то овца… Глупь…

– Другой овцу Бог не сделал… И меня другим забыл сделать. Костьми паду, а к колхозу ни на волос!

– Уй-ё-ёй! Ты, дед, уважаемой Софье Власьевне не грубиянствуй! Кончай этот грубёж. Наша власть культурная, не любит грубости. Она ещё чуток на тебя посмотрит-посмотрит да и молча свернёт тебя окончательно в бараний, извини, витой рожок. Что-то ты слишком быстро всё подзабыл… Ты сколько лет сидел?

– Не сидел… Отдыхал…

– Видать, мало отдыхал на сибирском лесоповале. Мало ему три года! Нашенская власть добруха. Ещё подсыпит!

– За что?

– А чтоб ты ещё где за Полярным кружочком культурно поотдыхал и дозрел до колхоза. Упёрся быком…Не пойду, не пойду. А ты не упирайся. Не бычок же ты деревянный… Наша власть не любит непочтительности. В твоём положении…

– Я не баба, я в положение не заскакиваю! – вкрикнул дед.

– В твоём положении побеждает тот, кто полностью проигрывает! Ты уступи, ты сдай на хранение свою дурь колхозу и смирно преклони себя перед колхозным обчеством.

– Знаем мы это ваше ёбчество…

– Пристынь… Приглохни… И ты на коне!

– Я и сейчас на коне!

– Тебе кажется.

– Что я забыл в колхозном ёбчестве? Работников никовда ни одного не держал. Всё сам, сам… Своими руками, своим горбом, своим задом упираюсь… Всёшко сам!

– Всё сам, сам и заехал в куркули! А кулак на деревне враг номер один!

– Вот мы и сошлися номерами… Первый секретарь… Первый кулак…

– Твой номерок, дед, уже гопачка не пляшет! Доволе… Сколько вы, кулачьё, покуражились? Сколько положили советского люду? Лично меня только то и спасло, что отлежался под койкой! В окно палили!.. С-с-суки!..