Собрание сочинений в 15 томах. Том первый

1500 экз.

Катаев писал свой «Парус» безо всяких черновиков. Сразу набело. В течение всего двух-трёх месяцев повесть была написана и в том же году издана.

Невероятно быстро!

Такие темпы вгоняли в краску Анатолия Санжаровского. Ведь от своего романа «Оренбургский платок» он не отходил более сорока лет!

Хотя… Эко невидалище! Великий Кобзон вон пятьдесят раз перезаписывал песню «Мгновения»!

Ещё в 1979 году Анатолий Никифорович отправил на суд свою вещь Виктору Петровичу Астафьеву, когда был готов первый вариант.

Виктор Петрович ответил:

Дорогой Анатолий Никифорович!

Повесть хорошая… Прочитал я её с большим удовольствием, многое было для меня ново и внове. Дай Вам Бог и далее удачи, здоровья и радости в работе, а Вашим близким всякого добра.

    В. Астафьев
    27 августа 1979 г.
    г. Вологда.

Казалось, имея такой отзыв Мастера, можно было бы спокойно ставить на работе над сочинением точку.

Но работа продолжалась.

По слову, по предложению, по абзацу, по главке… Произведение значительно увеличилось. Переросло рамки повести и вошло в «ранг» романа.

Последняя точка была поставлена лишь в этом году в канун восьмидесятого дня рождения автора.

Горькую жизнь поднесла ему судьба. Родился он 10 сентября 1938 года в семье ссыльных переселенцев в заполярном селе Ковда на Кольском полуострове.

Его родители, воронежские крестьяне, не вступили в колхоз, их незаконно репрессировали в 1934 году и выслали на спецпоселение. На лесоработы в Заполярье. Заодно с родителями, за четыре года ДО рождения, репрессирован был и будущий писатель. И лишь в 1996 году его полностью реабилитировали вместе с уже покойными родителями. Он перенёс шестьдесят два года незаконной репрессии.

По университетскому образованию А. Санжаровский – журналист. Долгое время работал на телевидении, в газетах и журналах. Три года был редактором в центральном аппарате Телеграфного агентства Советского Союза (ТАСС).

В юбилейный для писателя 2018 год издательство «Вече» выпустило несколько недель назад однотомник «Оренбургский платок» в серии «Урал-батюшка».

Пуховый платок – визитная карточка Оренбуржья. Ещё в позапрошлом веке Европа высоко оценила чудное творение оренбуржек на Великой Всемирной выставке промышленных работ всех народов. Было это в Лондоне в 1851 году. Через четыре десятилетия платок добрался до Чикаго, до «Всемирной Колумбовой выставки в память 400-летней годовщины высадки Колумба».

Итог – шесть медалей с дипломами.,

В одном было написано:

Американские Соединённые Штаты по постановлению Конгресса уполномочили Всемирный Колумбов комитет при международной выставке, устроенной в Чикаго в 1893 году, выдать медаль госпоже Рыковой (Оренбург, Россия) за присланные на выставку платки. Выставленный материал состоит из козьего пуха, искусно подобранного и расчёсанного рукой, отличается необыкновенной лёгкостью и шелковистостью. Изделия замечательны по своим оригинальным и богатым узорам, что свидетельствует о большой опытности в ручном вязании.

Через четыре года – выставка в Нью-Йорке. Самая крупная газета США «Нью-Йорк таймс» 12 декабря 1897 года писала об этой выставке:

«…нет ничего более замечательного, чем талантливая работа российских крестьянок… Пуховязальщицы живут в Оренбургской провинции, по имени которой и называют платки. Они сделаны из тончайшего пуха коз, выбранного из шерсти. Далее прядется тонкая пряжа, и платок вяжется двумя обычными вязальными спицами. Четыре месяца требуется женщине, чтобы связать 4-ярдовую паутинку. Она настолько мягка и тонка, что сразу три таких паутинки можно пропустить через обручальное кольцо. А чтобы связать палантин длиной 10–12 ярдов и шириной в пол-ярда, нужно работать всю зиму… Эти изделия очень прочны и их можно носить веками».

Анна Фёдоровна Блинова – главная героиня романа, человек с трудной и высокой судьбой. Она настольно овладела искусством вязки платков, что сумела создать свой Блинов узор. Образное, живое повествование в романе ведётся от её имени. Это придало произведению неподражаемое очарование, поскольку автор считает, что «трупно писать о талантливых пуховницах грешно».

Вот Анна Фёдоровна возвращается из оренбургской больницы в своё Жёлтое. И так об этом рассказывает:

«От Лукерьи, с кем вожу я короткую дружбу с коих-то пор, не с детских ли ногтей, правлюсь я к себе к домку.

Иду себе да иду и подмечаю, что пошла я не прямушкой, не ближней дорогой, а взяла кружью, подалей как. Стосковалась бабка по своему по Жёлтому в больнице. Потянуло свидеться с ним, исходить своими ноженьками если не всё, так больший клок. Хоть одним глазком глянуть, ну как тут оно без меня…

Путешествие по селу, где увидала свет и в пепел изжила свои богатые, долгие годы, странствие по селу, разлука с которым к тому ж долгохонько таки томила, изводила тебя, – дело для дувввши и тяжкое и светозарное.

Тяжкое оттого, что сознаёшь, что этого путешествия могло уже и не быть, а в лучшем случае сидела б ты без сил под окном и всего-то тебе свету толенько и было, что в окне, всё б и было твоё царствие, что видать поблиз окна, а всё то, что за поворотом улицы, – навсегда от тебя отсечено, потому как туда ты уже ни под каким видом не уловчишься дойти, раз ноги не держат, и всё то, что деется там, теперь деется помимо твоей воли, там ты больше ни хозяин, ни гость, ни даже просто прохожий; тяжкое ещё и оттого, что всемучительно ясно вдруг чувствуешь, что круг замкнулся, колесо твоей жизни сделало положенный тебе полный оборот, и теперь ты с опаской щупаешь палкой стёжку, тащишься уже по колее детства…

Природа уравняла в цене и старого и малого.

Припоминаю, доверху радости было, как выскочишь тогда, в детстве, в таком далёком за годами и в каком-то призрачном, вроде его вовсе и не бывало, вылетишь мигом, как чёрт из-под кочки, на угол улицы, куда прежде не занашивали ноги – всё внове, всё восторг, всё загадка, всё вопрос, толпа вопросов…

Та же светозарная радость одолевает меня и сейчас, когда каждое коленце сонной, кроткой древней и чем-то всегда обновлённой улоньки сводит меня с давностными друзьями: людьми, домами, деревьями, колодцами, с цветущей под окнами сиренью, цветущей богато, так что крепкий её дух кружит голову».

Бажовская музыка письма завораживает, пленяет. И становится грустно, когда дочитаешь исповедь старой платочницы: не хочется расставаться с нею.

Роман-озарение «Взвихрённая Русь» переносит нас в другую плоскость будней. Тут нельзя не привести короткое предисловие автора:

«1990-ый.

Май.

Грозовой канун распада Союза.

Взвихрённая Россия шумит сходками, митингами, демонстрациями.

Я бывал на них, записывал лозунги, призывы, с которыми народ вышел и на улицы столицы, в том числе и на Красную площадь.

Кажется, мне повезло. В какой-то хоть малой мере мне удалось записать то, что составляло суть жизни нашей страны в трудный, переломный момент.

У этого романа есть неоспоримое преимущество. Он рождался в те дни, когда происходили описываемые события. Событие ещё варилось, а начало его уже лилось на бумагу.

Меня могут упрекнуть, что я утемнил краски.

Ну а где видано, чтоб смутное время было сиропно-розовое?

Каюсь.

Человек я тщеславный. Всю жизнь хотелось нравиться.

Правде».

Разлом Союза…

Явление крайне нелепое. Но оно таки свершилось. Можно ли было его избежать?