– Я не хочу ситра, – отодвигает мама рюмочку. – Оно тэплэ.
– А холодненькое, – трясёт Григорий трёхлитровую бутыль со спиртом, – Вам ой нельзятушки. Горло застудите. Пейте тёплое ситро. Как я. Я разогреваю своё пойло до девяноста шести градусов. И доволен.
Мама ест простоквашу:
– Гриша! Намахай и Толеньке спирту.
– Толька не пьёт. Баптист!
30 августа 1992
И лопатой не накидаешь!
Лишь сегодня я заметил, что у козы Гальки занятные рога. Две костяные кокетливые кудельки лились по лицу, и один рог изгибом упирался под глаз.
Нарешил я эту загогульку срезать.
Как же!
Вон олень сбрасывает рога, сбросит и она.
Стал отпиливать ножовкой. Выбугрилась густая кровь.
Мне стало плохо. Я бросил эту хирургию.
Гриша замазал рог зелёнкой. Кровь перестала течь.
– Не получился из тебя Пирогов, – вздохнул Григорий. – Может, выйдет хоть рядовой трудяшка. Айдайки в поле на наш огород рвать фасольку.
По пути забрели в колхозную кукурузу.
Сдёрнули несколько кочанов.
– Колхозное брать можно спокойно и с достоинством, – разрешил Гриша. – Как своё родное. Всё равно бросят. Сгноят на корню. Но поймай здешняки вора на своей картошке, уроют на месте и на могилке выложат крестик из картофельных листьев.
– А если ночью?
– Не советую. Когда намылишься спионерить какой пустяк, рули на колхозное поле днём. Как в народе поют? «Всё вокруг колхозное. Всё вокруг моё!» Днём ты просто культурно берёшь. Почти своё. А ночью ты уже тать и надо тебе накидать по всей катушкиной строгости.
Я хотел рвать фасолюшку с корнем.
А Григорий против:
– В корнях удобрение. Да… На будущий год нам сунут огород в другом месте. Нечего беречь кому-то удобрение. Дерём с корнем!
Набрали два чувала.
Подвёз на мотоцикле весёлый наш соседец Алёша Баркалов.
Дома я сварил кукурузу.
Гриша отщипывает понемногу зернинки и подаёт маме. Она лежит на койке.
Мама улыбается:
– Толька, поглянь-ка… Гриша отпускае мне тилько по две зернятки.
– И то ладно! – вскинул руку Григорий. – Даю! А то вон… Сын и мать ругались. Мать укоряет: «Я ж тебя, чёртов жеребяка, с сосочки, с ложечки кормила!» А сын в ответ: «Так зато тебе и лопатой не накидаешь! Словно в печь: сколько ни вали, всё ничего нет!»
Мама гордо восклицает:
– Яа-ак хороше! Три сыночка – сразу три лопатищи! В Воронеже Гриша носил меня в больнице на руках аж на четвэрту этажуху!
Григорий не любит, когда его ухваливают, и тут же гасит похваленье нежданным сердитым попрёком:
– Ма! Как же не цвести Вашим полипам в желудке, если поститесь по четыре дня подряд? Во рту ж ни крошки!
30 августа 1992
К счастью – под конвоем!
Мама ест борщ и жалуется:
– Рука болит… Как жуёт. Лежу, як коровяка. Ничё не роблю. Ну целыми ж днями валяюсь с открытыми глазами и ловлю мух! Хиба цэ дило? Или я придумляю себе разные болячки?
Ладошкой она отгоняет муху от лица:
– Ото у нас мухи! Пока ложку борща от миски донесёшь до рота, всё из ложки выхлёбають! А я вот молодец. Гриша намахал повну мисяку борща, и я его напропал домолачиваю!
– А в мисяке полстакана, – уточняет Гриша.
Мама вздыхает:
– На дворе жара. Не продыхнуть. Травичка вся попривяла… Когда прошло оно, наше время? Днём или ночью? Не видали. А все стали вжэ старые та больные… «Как же долго нас вели к счастью под конвоем…»
30 августа 1992
Молитву и курица слышит
Маме кажется, что гостейку всё не так потчуют.
– Гриша, – тревожится она, – та шо ты напал на петухов? В них же мясо резинное! Зарубай хоть одну курицу!
Гриша сопит.
Больной маме не возрази. Слова поперёк не кинь. И согласиться он не разбегается. Каждый же день по петуху отстреливает! Два-три кило свежатинки на двоих! Сама мама мяса не ест. Не то что петуха, бульона в рот не вотрёшь!
Все дни, что я здесь, мама пристаёт к Григорию с курицей. И все дни он твердит одно: