– Он бы нам сгодился. Гринчику для прогулок.
– А шо? Завяжи маленького, положи в коляску и гуляй. Дырки нитками позаплутать… Я с Григорием побалакаю… Гри-иша! – крикнула она в комнату за жёлтыми шторами в дверном проёме, где вечерами Григорий смотрит телевизор и одновременно спит. В комплексе. Господин Универсалкин наш!
Григорий выглянул из-за шторки.
– Григорий свет Батькович! Цэй платок трэба аннулировать. Хай в нём малэнький Гриша гуляе по Москви!
– А большому Грише в Нижнедевицке уже и дышать не надо?! У меня ж радикулитище! Как закрутит спина, я натру спиртом и хоп в платок. Два дня поношу и зверюга боль отбывает на покой. Оставить большого Гришу без платка… Да Вы что?
– Ха! – щёлкнул я себя ногтем в ладошку. – Я тоже как-то выбился в радикулитики. Шерстяной платок таскал под поясом. Побежал к врачуну. А он: «Ты чего маешься дурью? У тебя свой кулак с собой? Не потерял?» – «Пока без потерь». – «Растирай и пройдёт». И помог я себе кулаком. А у тебя кулака нету?
– Нету! – рубнул Григорий.
– Так на мой! – в подсмехе мама подаёт свой сухонький кулачок, сине перевязанный жилками.
– Оставь себе, бабунюшка. В хозяйстве сгодится.
Сердитый Гриша уходит во двор.
А мама в шутку грозит ему в спину кулачком:
– Мы тоби, генерал, дамо прочуханки!
Мама трудно поднимается, тихонько идёт в Гришину комнату, к шкафу, и возвращается с клубком шерстяных ниток.
– Оюшки! Малюсенькому на носочки хватэ! Если б я не лежала, я б и… Пух есть. С козы Гальки… Есть из чего вязать. Я б сделала. Да здоровье мое бастуе. Голова совсем сама в отставку ушла… Даст Бог, подлечимся. Голову надо держать. Без головы не будешь работать.
Она подала мне клубок и тут же забрала:
– Дай я перекрестю.
Крестит и шепчет.
Всех слов я не разберу.
– … дай Бог ему счастья и здоровья на далёких дорогах его жизни, во всех его работах… Помоги и спаси нас, Господи, грешных… Постой, я встану, начну ходить. Шо-нэбудь придумаю…
Она долго молчит и роняет, ни к кому не обращаясь:
– А мне наша завалюшка наравится. Притерпелась…
– Как могут нравиться эти блошиные хоромы? Тесно. Всё гнилое… Вы ж не видели, как люди живут.
– Где ж я жила? Шо я бачила? Восемь десятков лет не то прожила, не то промучилась… Не то проплакала, не то пробедовала. Не знаю, где я и була восемьдесят лет…
– Как Вы рассказывали, сколько себя помните, столько и работаете каторжно…
– Да. Без труда не выхватишь и рыбку из пруда. А ловить трэба кажный божечкин день.
– Ма! У Вас полипы в желудке. Это с голода. Вы едите часто?
– Часто. Кажную неделю.
– Запоры бывают?
– Бувають.
– Простоквашку пейте по утрам.
Я подогрел ей стакан простокваши из холодильника.
Она выпила.
– А не простоквашу, так масло пейте растительное.
– А где возьмёшь то масло? Уже год его у нас в магайзине нэма… Ноги болять…
– А чего им не болеть? По цементу ходите в одних шерстяных носках. Далеко ли тут до простуды? А за диваном валяется целый бугор тапочек.
Второй день мама понемногу пьёт подогретое кислое молоко.
Начала вставать.
Выходит посидеть под окном на лавочке.
28 августа 1992
Большая стирка
Гриша стирает в корыте на табуретке.
С койки мама горько глядит, как он это делает.
Гриша заметил, что на него возложили глаз, и так расстарался перед мамушкой, так осатанело раскипелся-разбежался в усердии, что сам чёрт позавидовал и кинулся помогать ему по полной схеме.
Корыто не выдержало пламенного старательства двух горячих, чумовых гигантов и с гордым вызовом перевернулось.
Вода со змеиным жестоким шипом раскатилась по всей кухоньке.
– Э-э! Прачка! – шумнула мама. – Ты нас затопишь!
– Не бойтесь, Пелагия Михална! Я в запасе держу хорошие багры. Спасу! – смеётся Григорий, ловко схватывая тряпкой воду с полу.
Баптист
За обедом Гриша наливает мне и маме ситра.
А себе спирта.