– Как тебя… Ты хороший, добрый… Бросили бы вы меня оба! Я б пошла учиться… Не могу я с одним долго…
– И до коих ты собираешься прыгать от одного к другому? Допрыгаешь до тридцати лет, а там уже с тобой не побегут. Выбери и остановись…
– Конечно, на тебе?
– Не возражаю. Человек должен приказывать себе, своим страстям, иначе он рискует остаться ни с чем. Конечно, один букет цветов долго свежим не будет, но бегать всё время в поисках новых цветов – очень утомительно и рискованно. Цветы проходят, как и годы. Обогрей своей любовью человека. Твоя красота поднимет его на большие дела…
– А какие у тебя дела? Сто двадцать рваников в месяц. Голодать?
– Это как подойти. Будет не хватать и тысячи, но будет хватать и сотни. Скажи, что ты любишь в Риме? Его достаток и манеру разбрасывать деньги?
– Неправда. У него свои достоинства с тысячью но. Когда провожал меня сегодня до поезда, – я ехала к тебе – я спросила: «Будешь ли ты хорошим отцом и мужем?» Ответил: «Первое – да. Но зачем второе?»
– Как же мне хочется дать ему в хряпку![264 - Хряпка – лицо.]
– Только посмей. Тогда я тебя не знаю!
– Почему ты о нём жужжишь мне без конца, а обо мне ничего ему не говоришь? Боишься расстроить? Да, тебе приходится по-своему расплачиваться за южные набеги.
– Замолчи.
Я смолкаю.
Навязчивые строки вертятся на языке: «Сквозь жизнь мою пробита брешь любовью».
– Вы молчите. Потому что каждый делал своё. Он платил за южные радости, и ты честно, как в магазине, платишь ему собой. Да через год с омерзением вы разбежитесь!
– Через месяц.
– Как гнусна столичная любовь… Ей нужны его деньги, ему нужна её молодость. Я выбрал тебя, потому что ты из деревни. Оттуда и я. Там любят без расчёта возвышенно и целомудренно. Ты слишком быстро забыла, как любили твои деды, родители. Не от большого ума. Тебя не угнетает тревога ума?
– Представь, нет.
– Как быстро забываем, откуда мы. А забыв это, мы забываем, кто мы, зачем мы. У нас нет лица.
– Ладно, ладно. Скромной деревенской девочкой я больше не буду.
– Это не восстановить.
– Будто я собираюсь восстанавливать! Я юна, свежа, несексуальна, и мои стройные ножки перешагнут ещё не через один труп.
– На каком-то и споткнёшься.
– Только не на твоём.
– Дай слово времени. Оно не ошибается.
Согнутым в колечко мизинцем беру её мизинец:
– Дай слово. Что бы ни случилось, ты никогда не оставишь меня.
– Слово я могу дать. Но завтра же и забуду.
– Ничего. Я напомню.
– Хоть я и говорю – отвали, мне, честно говоря, жалко тебя терять.
– Не пускаешь и ближе… Что я, про запас? На всякий пожарный случай? Я понимаю всю низость твоего ялтинского выбрыка, но уйти вот так просто от тебя не могу. Что-то привязывает меня к тебе. Слегка лишь убаюкивает мою бдительность финская песенка: «Если к другому мотнула невеста, то неизвестно кому повезло».
– Тебе!
– Может быть.
Я поехал её провожать.
Савёловский вокзал. Я в электричке.
– Ну, иди, – тихонько толкает она меня.
– Пожду чуток…
Выхожу. Навстречу прут. Я выпрыгиваю. Одна нога уже на перроне, вторую зажало дверью.
Двое разжали дверь, да я не ушёл. А снова вернулся в вагон.
– Еду! Если уж так угодно судьбе, – бормочу себе под нос.
Кажется, она немного обрадовалась, что я снова иду к ней, и сказала:
– Хоть ты и ушёл, а я всё равно тебе место берегу! Чувствовала.
Вот и Лобня.
Час на морозе. Жду электричку на Москву.
Было уже поздно, когда я доскакал до Курского вокзала.
Первая моя электричка будет только в шесть утра.
Ждать на вокзале? Глупо. Дуну-ка я пешочком. На своём одиннадцатом номерке!
Три часа ночи. Пара целуется у театра Охлопкова. Пришла послушать петуха. Ровно в три на театре трижды громко пропел петух, послышались голоса зверей. Молодые приходили слушать петуха.
Домой я причерепашился лишь в пять утра.
14 ноября, воскресенье
Под вечер припожаловала Надежда.