Говорила мама…

– Как дух, как пух, как милое счастье!.. Мягкие! Вкуснотенища!.. Толька, ешь сырники. А то на горизонте скоро дно блеснёт!

Его рука с сырником застывает над тарелкой.

А взгляд прилип к окну – показалась мама:

– О! Наша странница вернулась! Под сырники!

Мама и через порог ещё не ступила, Гриша шумит:

– Ну!? Как поход? Удачный?

– Очень. Народу наявилось… Як на Паску! Там молодёжи у церкви!..

– Что интересно, молодёжи от семидесяти до девяноста? – подкалывает Гриша.

– Молодьше. От тридцати до сорока.

Я:

– Мы не подходим. Гале ещё нет тридцати. Мне уже за сорок.

Гриша:

– Где кочемарили?[37 - Кочемарить – спать.]

– В караулке.

– Во сколько легли?

– Там часив нэма.

– А что ели?

– Хлеб с помидорами… А ты, Толенька, всё пишешь?.. Галя! Да не давай ты ему денег на тетрадки!

Я зову Галинку на пруд.

Мама возражает:

– Не ходите, Галя. Проезжала мимо… Там ни одной ляльки.

– Мы сами ляльки! – хвастливо пальнул я.

– И всё равно не ходите. Не надо, на ночь глядя. Сёгодни праздник. Годовой! Яблоки святять… Второй Спас…

– Мам, – с горчинкой в голосе роняет Гриша, – два дня впроголодь… На одном хлебе… Садитесь поешьте Галиных сырничков. Во рту тают. Как конфеты!

– Меня тут долго не надо упрашивать.

– А я Вас срочно прошу… – тянет Гриша. – Ну что Вы так… Вам не семнадцать. В церковь с ночёвкой в караулке! За сорок километров от своего дупла! В Ваши-то годы…

– Будь тута церква, я б и не каталась в Девицу… А то тута властюра в церкви сгандобила то гараж, то клуб… Это дело? А шо ездю туда… Цэ судьба. А от судьбы не уйдёшь и не уедешь. А покорно поклонишься и пойдёшь…

Мама поела сырников. Похвалила.

Ест арбуз и говорит:

– Без Бога и до порога не дойдёшь. Кто даёт дождь? Пшеница стоит сухая. Пропадает.

– Чего ж он не даст дождя? – усмехнулась Галина.

– А того, что пятеро молятся, а пять тысяч хулят!

– Вы его видели?

– Его и ангелы не видели. А вы хотите видеть. Ты, Галя, женщина. А доказываешь хуже мужчины. Я думала, ты за мою руку. А ты против?

– В чём выражается помощь Вам Бога?

– В здоровье. Мне восьмой десяток. А я хожу. А есть в тридцать-сорок ходять-ковыряются.

– Мы помогаем друг другу… Помогаем конкретным людям. А Вы верите Богу. Его кто-нибудь видел?.. Что ж… Вы принесли ему свою веру, здоровье, себя. Приехали молиться прошлой зимой, только отшагнули от автобуса и упали перед церковью. Что ж он песку Вам под ножки не плеснул?

– Лёд как стекло був.

– Для всех! И для верующих, и для неверующих. Что ж ему не помочь, как человек человеку?

– А у тебя мать молится?

– Нет.

– Она шо, у тебя генерал?

– Ма, – сказал я как можно мягче, – любовь к Богу живёт в любви к ближнему. Зачем же Вы обижаете её мать?

– Извинить… Одна смерть праведна. В суде можно откупиться. А от смерти не откупишься. Не такие столбы валились…

19 августа 1981

Братья

Мама проговорила в грусти:

– Наш род пропадае…

– Да! – подхватывает Григорий. – Что ж мы делаем? Надо думать о будущем. Надо кидать кусок наперёдки. А кидать-то и нечего! Нас три брата. Три бегемота. Толик молчит о своих детках. Гриша засох на корню! А Митька… Копилку[38 - Копилка – живот.] откормил ого-го! А браконьер злостный. Мазила! Бракобес! Две девки и ни одного парубка! Фамилия пропадает… Да и кто вырастил тех девок? Вы, мам. А благодарность какая? К Вам, как к стенке, Лидка обращалась. За всю жизнь ни матерью, ни по имени – отчеству и разу не назвала.

Мама припечалилась: