Полярные чувства

На допросе Весников рассказал о возвращении в квартиру за ботинками. Изначально, желая сильнее запутать следствие, он хотел, чтобы Петров использовал обувь большего размера и приволок собственные ботинки, но вовремя спохватился, отказавшись от этой идеи. О том, что псих может сохранить листовку, тем самым приведя полицию по верному следу, он и не подумал.

Так же сознался в подстрекательстве Петрова и в подмене лекарственных средств. Сообщил, будто сам психически болен и этим объяснил совершенные зверства, однако собранная психологическая комиссия наличие каких-либо заболеваний помимо партенофилии не обнаружила.

Присяжные вынесли приговор, обвинив бывшего опера как минимум по двум статьям – ему светил приличный срок. Когда старика выводили из зала суда он кричал, что Василиса должна была стать седьмой по счету, но первой по значимости жертвой, напоминая, что его бывшая жена обожала цифру семь, говорил, что все равно отомстил всем ментам за свое увольнение, а столкнувшись взглядом с некогда любимой женщиной бросил, что никогда не простит ее за то, что она родила другого ребенка, предав тем самым память об их Владике. Александра, стоявшая рядом с Клавдией Евгеньевной тяжело вздохнула – теперь все карты раскрылись. В памяти тут же воскресли слова старушки Агаты Кристи: «У старых грехов длинные тени»

«А у мести длинные пальцы», – подумала она, глядя на уводимого охраной старика.

После заседания Александра помогла Алексею усадить в машину бледную еле волочащую ноги старуху, в которой с трудом угадывалась та женщина, что еще недавно готова была броситься в самое пекло ради спасения дочери, дождалась, пока такси отъедет и только после этого направилась к остановке.

На душе было мерзко. Все закончилось хорошо, однако ей казалось, будто ее вымазали в чем-то отвратительном и липком. Эта история далась Селиверстовой нелегко. Одно дело ловить психа и совсем другое – здорового человека, изъевшего себя самого мечтами о мести до такой степени, пока сам не превратился в монстра. По правде говоря, в его психическом здоровье, несмотря на заключение медиков, она все еще сомневалась.

Расстраивало детектива и другое – собственная роль во всей этой истории. Роль главного ума, коим она всегда себя считала легко перешла к Рукавице. Он оказался намного продуманнее, чем она предполагала, что, безусловно, не могло не радовать, но он не посвятил ее во все тонкости дела, пустил можно так сказать на периферию, в то время как они с Соколовым, оказавшись приятелями, продумывали хитроумный план. Вот это огорчало. Бесило. Выводило из равновесия, заставляя задуматься о собственной значимости в рядах все еще родной полиции. Что она для них значит? И так ли им необходимы ее умозаключения, раз Владимир Андреевич с такой легкостью выполнил угрозу, запретив сотрудникам привлекать ее по каким-либо вопросам. Удостоверение он оставил, но пообещал легко это исправить.

– До следующего прокола, – сказал он, когда они встретились у здания суда, – я могу сделать так, чтобы твою контору обходили стороной.

Он был очень зол.

Да, она подвела, не уследила за «подопечными», но разве только она отвечала за операцию? Почему все шишки только ей? Он сам будто и ни причем!

Зазвонивший телефон вызвал одновременно раздражение и апатию, граничащую с депрессией. Александра знала, кто звонит. Соколов был настойчив.

– Суд закончился? – начал он издалека.

– Шестнадцать минут назад.

Вздох:

– Как Алексей со свекровью?

– Держатся.

– А Василиса?

– Я звонила ей утром. Она рассказывала о новой шляпке и с аппетитом жевала пирожное с кремом и соленым огурцом.

– Автобус. Мне пора.

– Подожди!

Наступила тишина. Она проследила взглядом за приближающимся транспортом и уже собралась отключить связь, как услышала:

– Нам надо поговорить. Нет смысла делать вид, будто все в порядке. Подъезжай сегодня к двум. Я буду ждать на Поцелуевом мосту.

– Издеваешься?!

Ответил он совсем тихо:

– Саша… я прошу, – и повесил трубку.

Мороз пробирал насквозь. День выдался холодным. Ветер бросал в лицо снег, словно, издеваясь над и без того угрюмой Александрой, колол щеки, проникал за воротник. Мыслями она была далеко, уставившись в замерзшие воды Мойки. Александра не сразу заметила Соколова. Он стоял в паре метров от нее. Затем решительно направился вперед.

– Привет! – сказал громко, привлекая внимание.

Она подняла рассеянный взгляд:

– Привет.

– Саша… Я должен извиниться за то, что сразу не ввел тебя в курс дела. Это было нечестно. Мы все-таки не чужие.

– Не чужие?

– Я думал…

– Что легко обойдешься без моего ума и дурацкой интуиции? – перебила его Селиверстова, – что ж. Тебе это удалось, – она отвернулась, – крутой детектив все раскопал. Браво. А знаешь ли ты, кому изначально принадлежала идея блога? Марыхину. Это он предложил Петрову записывать собственные переживания и иногда посмеивался, прочитывая признания любви к Василисе. А потом очень удивился, прочитав о «глазах, похожих на льдинки». Марыхин знал, брат туповат для подобных фраз. Он догадался о взломе. Это совпало с визитом в «Благодатную». Весников признался, что удалил ненужные записи и начал блог как бы заново. Петров ему доверял и рассказывал многие личные вещи, поэтому сразу никто и не задумался о возможном подвохе.

– Но только не ты.

– Только не я.

– Молодец. Мы с Владимиром Андреевичем догадались только после твоей наводки. Он подозревал предателей в отделе и не верил в причастность одного лишь Петрова, но о блоге не задумывался. Ты помогла.

– Кстати, блог удалили, а по поводу комментариев развернули бурную деятельность. Кто знает, нет ли среди них еще одного маньяка.

– Преступник пойман. Может, пора поговорить о более важном?

– О доверии?

– В том числе.

– И почему же ты ничего мне не сказал? Почему оставил «за бортом»? Ты говоришь, мы не чужие, но тем не менее утаил важную информацию о расследовании.

– Но я рассказал о себе правду! Неужели это для тебя ничего не значит?

Она натянула шапку пониже, но уши все равно мерзли. Мерзла каждая частичка ее тела. Каждая частичка души. Он не понимал, какое место в ее жизни занимает работа. Что для нее значит расследовать, докапываться до истины, проникать в преступные замыслы. Выигрывать. Соколов опять все сводил к личному. А разве можно иметь что-то личное с тем, кто тебя не понимает?

– Не молчи, Саша! Черт возьми, скажи хоть что-нибудь! Между нами что-то есть или все это было от скуки?

– Что-о-о?! Это уже оскорбление. Как ты смеешь говорить со мной в таком тоне?! Кто ты такой, чтобы обвинять меня хоть в чем-то?

– Я и хочу понять, кто я! Кто я для тебя, черт возьми? Кто?

На его крик обернулись немногочисленные прохожие. Все спешили спрятаться от удушающе холодного ветра. Хотели оказаться дома, почувствовать тепло и уют. Никому не было дела до разворачивающейся сцены на мосту со столь красивым названием. Обернулись и продолжили путь, как ни в чем не бывало. Глаза Селиверстовой между тем жгло от слез. Никто на нее не кричал со школы. Никто не позволял подобного обращения. Она чувствовала себя ребенком, который провинился, только не понимала в чем.

– Ответь! – продолжал наседать Соколов, – ответь! Может, ты любишь Резникова? Тогда все объяснимо. Я должен знать, что между нами. Саша, я имею право! Ответь!

Она молчала. Соколов зашвырнул горсть снега в небо, затем приблизился вплотную и вжался губами в ее губы. Это не было похоже на поцелуй. Скорее на печать «Ты – моя». Александра растерялась, разозлилась и… обняла его за шею. Сейчас ей было хорошо. Не существовало никаких вопросов, сомнений, правых и неправых. Были только он и она, и их обветренные губы. Она бы хотела продлить это мгновение, но также резко как все началось, так же внезапно и закончилось. Соколов отодвинулся.

– Саша, ты поедешь со мной?