Грань искупления

Урод пытается осесть на корточки, рыдая от адской боли и неожиданности. Слюни, слезы, сопли смешиваются с кровью, делая его отвратительное лицо таким склизким и мерзким. Он уже стал мертвенно-бледным, словно вот-вот потеряет сознание, но у меня другие планы. Я хватаю его за волосы, поднимая обратно.

– Теперь-то ты точно хорошо услышишь мои слова, ведь никакой посторонний шум не отвлечет тебя, – шепчу я около второго уха, пока он завывает, как раненый зверь. – Никто не имеет права оскорблять мою женщину.

Одной рукой я хватаю его лицо в свои тиски, крепко сжимая щеки. Его губы надуваются, а слюни вязкими ниточками стекают на мою кожаную перчатку. Большими пальцами я чувствую очертания его нижних зубов, и с огромным удовольствием бы вырвал их. Запах пота, крови и слюней врезается в нос, и я делаю глубокий вдох прямо около его лица.

– Не закрывай свои глазки, мы еще не закончили, – тихо шепчу я, пока он мычит и пытается издавать крик с надрывом. – Это твои последние минуты жизни, понимаешь, да? – Я начинаю смеяться, пока его глаза горят от ужаса и страха. – Будешь лежать мертвым всю ночь, а об этом не будет знать никто, потому что ты никому не нужен. Жалеешь, что не успел стать хорошим сыном, другом и мужем, да?

Одним рывком я кидаю его на пол, впечатывая лицо в ковер, на котором остались следы моих грязных ботинок. Он пытается отползти, нелепо перебирая ногами, но я наступаю ему между лопаток и давлю, пока не слышится хруст. Хватаю за щиколотку и переворачиваю, а он снова начинает орать, прося прощение. Смотрю на эту жалкую картину, пока улыбка разрывает рот от его мучений. Чувствую себя долбанным дирижером, который руководит этим оркестром слабости.

Мне хочется аккуратно разрезать его брюхо и поиграться с тем, что найду внутри, но свист Доминика предупреждает о том, что пора сваливать. Хватаюсь за шею ублюдка, поднимая его к себе, и снова впечатываю в стену, ударяя затылком.

Четырьмя пальцами я залезаю ему в рот, нащупывая напряженный язык, который увеличился в размерах. Обхватываю его, стараясь как можно сильнее вытянуть наружу. Из-за давления, которое я оказываю на его корень, глаза урода наполняются слезами, а рвотный рефлекс начинает срабатывать: он кашляет и издает отвратные звуки, пока его губы кривятся в мерзкой манере. Я не хочу мараться в луже чужой рвоты, поэтому быстро отрезаю ему язык одним стремительным кривым срезом по середине от всей длины.

Как только я делаю это, ублюдок начинает захлебываться в своей крови, и я толкаю его на пол спиной вперед. Грузный хлопок оповещает о том, что в самое горло этого шакала начинает заливаться собственная кровь, перекрывая ему дыхание. Его глаза расширяются и начинают закатываться, потому что уроду нечем дышать. Паника накрывает его тело, потому что он пытается заорать или сделать хоть что-нибудь ради спасения, но не может даже пошевелиться. Я начинаю топтаться прямо по его ребрам, вкладывая в удары пяток все свои силы. И пока я делаю это, в моей голове проносится то, как он позорил и высмеивал Зиару перед толпой своих жалких подчиненных. И никто, ни один гребаный человек, не вступился за мою женщину.

– Все смеялись, пока ты, кусок дерьма, оскорблял маленькую и тихую девушку. – Я начинаю пинать его по животу и паху, пока урод захлебывается кровью. – Нельзя так обращаться с ней, сука! Никто не будет издеваться над ней!

– Адриан, твою мать, заканчивай! – шипит Доминик около окна. – У нас больше нет времени.

Ублюдок уже давно отключился, но моя агония только набрала обороты. Я не могу просто развернуться и уйти, поэтому приседаю перед ним на корточки, и плюю прямо в открытый рот. Затем быстро перерезаю его вены вдоль на обеих руках, просто потому, что хочу изуродовать и клеймить его всего.

– Никто не будет повышать голос на Зиару Грейсон.

Я разворачиваюсь к комнате и с кулака врезаюсь во включенный телевизор, на котором все это время шел какой-то фильм. Роняю его на пол, топчась и прыгая в самом центре экрана. Переворачиваю постельное белье, выкидывая подушки на пол. Открываю шкаф и вываливаю оттуда вещи, топчась на них. Я создаю эффект ограбления, чтобы головы копов были забиты хоть какой-то работой, когда утром им поступит вызов о найденном трупе.

Закончив, я, словно тень, быстро выпрыгиваю из окна, больно сползая по стволу дерева.

Глава 5

Адриан

Март, 2022 год.

Город Трэйси, штат Калифорния.

Пока Серхио безжалостно выжимает педаль газа, увозя нас подальше от места убийства, Доминик голыми пальцами аккуратно достает маленькие осколки стекла из моей кожи на пояснице. Я же наслаждаюсь острой пульсирующей болью, которая окутывает всю мою спину, от лопаток до самого копчика. И это удовольствие настолько сильное и терпкое, что я начинаю смеяться, запрокидывая голову назад. Это искренние звуки счастья. Звуки высшего наслаждения от того, что моя кожа поранена и кровоточит.

Я продолжаю истошный смех, который граничит с истерикой, и сжимаю рукоятку ножа. Острое лезвие еще хранит в себе запах прошедшего убийства. Я подношу его к лицу, начиная плоской стороной проводить по щекам и губам, чувствуя, как остатки чужой смерти остаются на моей коже. Я оставляю следы крови на лице, нарекая себя убийцей.

Монстром.

Демоном.

Я обнажаю свою отвратительную сущность, от которой нужно прятаться.

С самого детства мне все говорили о том, что я чертов психопат, которого должны изолировать от людей. Хотя я всегда был добрым ребенком, мне всегда всех было жалко. Я старался подружиться с самыми убогими и тихими детьми, но в итоге именно эти дети находили себе друзей и вливались в коллектив, а я оказывался за бортом общества.

Всегда один. Везде. Где бы я ни находился, рядом не оказывалось людей. Даже в интернете я не мог ни с кем завязать простой диалог. В детстве это очень сильно угнетало меня, особенно когда каждый день перед глазами мелькали компании ребят, которым весело и, сука, не одиноко.

Страшно вспоминать, как много раз я плакал маме в плечо, не понимая, что же делаю не так. Почему меня не принимают соседские мальчишки в игры, почему в классе все убегают от меня, как от чумы. А мама всегда целовала меня, вытирая собственные слезы боли за сына, и говорила, что дело не во мне.

Моя мать ошиблась. И позже она поняла это. Большая часть моей личности всегда скрывала в себе тьму и мрак, видимо, дети это чувствовали сразу же. А я познакомился с ней впервые в тринадцать лет. В тот злополучный день я разозлился настолько, что бил ногами по лицу своего одноклассника, который всегда смеялся надо мной громче всех. И, самое главное, – я не почувствовал ни капли вины и раскаяния.

После этого меня положили в психиатрическую больницу на месяц. И вот там внутренний зверь стал только громче, злее и кровожаднее. Забавно, что в клинике меня должны были успокоить и излечить, но вместо этого искалечили еще сильнее. Я вышел оттуда новым человеком, сломанным и разбитым. И после этого драки и грабежи только увеличились, я постоянно примыкал к уличным бандам. Тьма начала поглощать весь свет.

И сейчас, облизывая губы от чужой крови, я еще раз убеждаюсь в том, что мое существование отравляет и убивает всех вокруг. Иммунитет имеют лишь мои братья, которые тоже испорчены. Именно поэтому мы вместе, в своем собственном мире, в котором не существует хороших и светлых людей. Дышим ядовитыми парами друг друга и передаем по воздуху энергию убийств и крови.

– Тебе нужно обработать раны, – говорит Доминик у меня за спиной. – Они небольшие, но их до хрена.

– Ударь меня по спине, – яростно говорю я, видя, как изо рта вылетают слюни. – Ударь так сильно, как только можешь, чтобы у меня остался фиолетовый синяк в форме твоей ладони.

После каждого убийства я проецирую боль на себе. Раню, бью или даже обжигаю кожу, чтобы оставить невыносимые шрамы на теле. Я нуждаюсь в отметинах, как в физических, так и в моральных. Мне нужны рубцы, которые будут напоминать о каждом грехе. Я не хочу забывать своих жертв, я должен помнить их всю чертову жизнь.

Доминик с тяжелым выдохом лупит меня по пояснице, оставляя горячий шлейф и громкие хлопки после себя. Я начинаю смеяться, прося еще об ударе. О серии ударов по кровоточащим ранам, в которых еще остались мелкие осколки стекла. И он делает это, хотя я знаю, что не хочет. Я знаю, что Доминик ненавидит себя в этот момент, но продолжает бить, потому что это пытка, которую я обязан пройти.

Кончиком ножа начинаю проводить короткие ровные линии по своим запястьям и кистям. Я вижу, как кровь крупными каплями начинает проявляться сквозь порезанную кожу, что еще больше подстегивает желание искалечить себя. Я орудую ножом, словно художник кистью, – легкие и броские взмахи руки, которые оставляют следы на воображаемом мольберте. В голове сразу же всплывает образ Зиары. То, как она увлеченно рисовала, сидя на моих коленях. Я любил отвлекать ее своими прикосновениями и поцелуями, но она всегда упорно продолжала творить. Ни одна живая душа не могла отвлечь Зиару от искусства.

Я обожал ее картины, в которых чувствовалась жизнь. В них всегда кипели эмоции и ощущалось дыхание, которые я пропускал через себя. От образа ее чистого и светлого лица меня начинает тошнить. Я хочу перерезать себе вены, лишь бы выгнать ее очертания из своего тела и разума. И я начинаю тыкать по самому краю запястья, но, словно из пустоты, появляется рука Серхио, которая грубо вырывает у меня нож.

– Хватит, мать твою! – орет он, пытаясь вырулить. Из-за того, что Серхио перегибался через сидения, машину немного занесло в сторону, поэтому я навалился спиной на Доминика. – Ты уже достаточно искалечил себя.

– Я еще не закончил, – кричу, как раненый зверь, пытаясь отобрать нож у Серхио. Дом хватает меня за руку и вталкивает обратно на сиденье, врезаясь кулаком в нос.

Пульсирующая боль и тихий хруст отрезвляют. С носа начинает капать кровь, которую я тут же слизываю с верхней губы. Я тяжело дышу, пока Дом отталкивает меня в сторону. Машина погружается в оглушительную тишину, которая сквозит тревогой, стрессом и сопротивлением. Я достаю влажные салфетки из бардачка, и громко выдыхаю весь воздух из легких.

– В себя приди, идиот. Хочешь убиться, выходи на хрен из машины, и прыгай под колеса на трассе, – выплевывает Доминик, хватая меня за шею сзади.

Отталкиваю его, вытирая кровь из носа салфеткой. Всю спину жжет так, будто это раскаленная сковорода. Пальцы на ногах поджимаются, а во рту скапливается слюна из-за невыносимой боли, которую я начал чувствовать только сейчас. Левая рука немеет, а кровь уже впиталась в плотную ткань черной толстовки.

Я опускаю голову вниз, зажмуривая глаза, сквозь ресницы которых чувствуется влага. В ушах отдаленно звучит крик того ублюдка, которого я убил. У всех жертв есть одна особенность: когда они понимают, что надежды на спасение нет, то их взгляд меняется. В глазах появляется смирение, приправленное мольбой. Только эта самая мольба направлена не на пощаду, а на то, чтобы я закончил быстро. Они все, как один, просят отобрать их жизни без мучений. Я никогда не проникаюсь этим, продолжая кромсать их тела и свою душу. И может показаться, что я обожаю убивать, но нет. Я ненавижу это. Я терпеть не могу ту власть, которая оказывается в моих руках. Но в момент убийства я ловлю какой-то приступ невыносимой тяги к чужим страданиям. Мне нравится искать самые больные точки, прощупывать те части тела, которые особенно приятно резать. Еще ни разу я не останавливался. И никогда не остановлюсь. А все потому, что все, кого я убиваю, заслуживают этого в той или иной степени.

– Все, – тихо говорю я, когда потрясение и боль отступают. – Я все.

– Чертов псих. – Доминик приоткрывает окно со своей стороны, позволяя ветру и мелкому дождю остудить салон машины. – Тебе надо завязывать со всем этим, Адриан. Это ни хрена не нормально.

– В нашем мире все ненормально.

Дом громко чиркает зажигалкой вместо ответа. До носа долетает табачный запах, и я вытягиваю левую руку к нему. Доминик дает мне подкуренную сигарету, и я делаю глубокую затяжку, пропуская дым сквозь стиснутые зубы.

– Серхио, долго еще? – мой вопрос звучит хрипло из-за осипшего голоса. Горло невыносимо дерет из-за смеха и криков, а у меня больше нет сил на то, чтобы испытывать хоть какие-то эмоции. Я оторвал от своей души большой кусок и выкинул на трассу мегаполиса.

– Будем через шесть минут, – отвечает он серьезным голосом, который напоминает удар хлыстом.

Отлично. У меня еще есть планы на эту бесконечную ночь. Пора возвращать осколки своего сердца.

Настало время для мести.

***