Убить или Влюбить. Финалисты

Наконец, в день объявления призёров Мияко услышала имя: Дзиро Абэ. Эмоции, которые она переживала в момент восторга и эйфории от победы, зашкаливали. Но вдруг сквозь овации в публике раздался крик:

– Прекратите этот цирк! Вы назвали среди семи самураев суши того, кто на самом деле женщина! Посмотрите на Дзиро Абэ.

Толпа неодобрительно загудела, взгляды все как один впились в Мияко. Ещё секундой ранее перед ней открывались все двери. Её боготворили. Назвали мастером. А теперь словами неизвестного завистливого злопыхателя, Мияко безжалостно, публично освистали. Девушку обдало ледяным душем и одновременно обнажило. «Это глупо» откуда-то из подсознания перед глазами выплыло давнишнее сообщение Юки. Мияко, бросив поварской колпак, стремглав убежала со сцены. Юки, пробиваясь через толпу, пыталась за ней успеть.

Ворвавшись в подсобку, не помня себя, Мияко схватила первую попавшуюся банку с соусом. Это оказался васаби. Давясь, Мияко глотала ложка за ложкой. Внутри всё обжигало огнём, но девушка не останавливалась. Она не замечала ни слёз, стекающих по щекам, ни криков Юки, зовущей её откуда-то издалека. В груди нещадно жгло, пульс зашкалил, дышать стало трудно. Закружилась голова и Мияко упала. Юки обнаружила коллегу, лежащей на полу со следами васаби на губах.

– Мияко! – трясла она девушку. Та не реагировала. – Что же ты наделала? Зачем? – Юки прижала бездыханную Мияко к себе и плакала.

СЛОЖНОЕ ПРИЗНАНИЕ

– Ваше последнее желание? – обратился палач к жертве. Преступник молчаливо вытянул руку и разжал кулак. На ладони лежала скомканная записка.

– Вы прочтёте её публике? – как можно хладнокровнее произнёс палач, окинув взглядом присутствующих зевак.

– Нет, – едва слышно произнёс приговорённый к казни. – Она предназначена только Вам. Прочтите её в одиночестве.

Публика разочарованно гудела, передавая слова вглубь толпы тем, кто не расслышал. Не узнать последние мысли преступника, не посудачить о его предсмертной воле было настоящей пыткой для зевак. «Вот бы выкрасть бумажку», «Вот бы хоть глазком посмотреть», «Да ты же и букв-то не знаешь?» – слышалось то тут, то там.

Это была сложная во всех отношениях казнь. Палач карал не только преступника, он убивал своего хорошего приятеля. А ещё…

Тёплое июльское солнце, которое слепило глаза тем утром, вечером уступило место холодному проливному дождю. Таков он, английский климат.

* * *

Ливень ретиво сёк стены домов и землю, превращая её в месиво грязи. Ветер ревел, выл, гудел. Сырость накрыла всё кругом. За дождём не видно было домов, деревьев, редких путников. Генри Ньюнгтон шёл к той, кого считал своей голубкой, кого любил всем сердцем, с кем делил ночлег и придавался сладострастию. Он шёл медленно и даже не пытался бороться с непогодой. Генри скривился на один бок, склонив голову вправо и прижимая руку в локте. Резкая боль рвала плечо. Она давала знать о себе всякий раз, когда Генри собственноручно совершал казни над государственными преступниками.

«Именем королевы Елизаветы I Вы приговариваетесь…» – привычные, ставшие обыденными слова последнее время всё чаще звучали в его ушах, не давая уснуть. «Твоя душа требует покаяния», – сказал ему недавно пастор, когда увидел грузное тело Генри, сидящего у эшафота и обречённо вглядывающегося в тяжёлые грозовые облака. Тогда палач только отмахнулся. Но, может, священник прав?

Сегодня он «именем королевы Елизаветы I» жестоко и бессердечно лишил жизни того, кто готовил ему целебные мази, чтобы облегчить телесную боль, а иногда мило с ним беседовал. Королева Бесс была всегда непреклонна, когда ей нашёптывали о заговоре в покушении на жизнь. Так случилось и на этот раз: поверив придворным интриганам, что лекарь королевы Родриго Лопес намерен её отравить, врача приговорили к смертной казни. Гнев правительницы достиг апогея, и она, истинная протестантка, припомнила верному подданному даже то, что он был португальским евреем. Елизавета не пощадила Родриго Лопеса. Его приговорили к повешенью.

* * *

«Генри, мазь от боли в руке сделает моя младшая сестра Сесилия. Она знает толк во врачевании. Я научил её. Только не выдайте эту её тайну, чтобы не повлечь новой беды. И не дайте ей умереть от нищеты. Родриго Лопес».

Слова в записке прокручивались в голове снова и снова. Они больно резали по сердцу. «Откуда он знал, чья рука его покарает?» «Как мне быть с Сесилией?» «Хорошо, что её не было сегодня у эшафота». Он неистово качал головой из стороны в сторону, будто хотел вытряхнуть тяжёлые мысли. Но они не отпускали.

* * *

Спустя время, Генри остановился у двери небольшой хибары. Провёл ладонью по мокрой древесине. Стиснув зубы от боли и страха, закрыв глаза и сжав кулак, Генри постучал. Дверь отворилась не сразу. Генри, с которого потоками стекала вода, мешкал. Перешагнув, наконец, порог дома, вдали он увидел силуэт женщины, еле различимый из-за тусклого света от окна.

– Ты пришёл сегодня? Я не ждала, – ответила женщина, тихо всхлипывая.

– Мне жаль твоего брата, – услышала она в ответ.

– Ты знаешь о его смерти? Ты присутствовал на казни? Что он сказал напоследок? – с надеждой в голосе спросила женщина.

– Он… Родриго…, – запинаясь, начал Генри. – Он не сказал ничего.

Генри подошёл к любимой и обнял её. Она, вжавшись в него, плакала. Генри смахнул её слёзы тыльной стороной руки. Плечо ныло. От боли Генри непроизвольно застонал.

– Что произошло? Тебя били? – забеспокоилась женщина. Она метнулась в сторону за склянкой с дурно пахнущей мазью.

Генри покачал головой. Он молчал, собирая всю волю в кулак.

– Ты умеешь читать? – скрип, а не голос, вырвался из груди.

– Нет, – послышалось в ответ.

Генри вынул из нагрудного кармана шитой рубахи смятый клочок бумаги. Дождь смыл в нём часть текста. Женщина бросала взгляд то на записку, то на Генри:

– Что там, ты знаешь?

В горле пересохло. Генри с трудом сглотнул слюну. Он опустил голову и еле слышно прошептал последние слова Родриго. А потом, отвернувшись, боясь встретиться с ней взглядом, сквозь зубы процедил:

– Я – палач. Сесилия, прости!

Он упал перед ней на колени, прижался лбом к ступням и завыл. Она взвизгнула, вскинула руки, хотела дёрнуться. А потом упала рядом. И зарыдала.

ТУРЕЦКИЙ ПОЦЕЛУЙ

Самолёт снова привёз Оксану в Стамбул. Девушка вдохнула турецкий воздух, такой любимый и желанный, и закричала, что есть силы: «Istanbul, seni seviyorum![19 - Istanbul, seni seviyorum! (тур.) – Стамбул, я тебя люблю!]»

Да, она снова призналась Стамбулу в любви. И любила она его, как мужчину, сильного, как скала, проверенного веками, такого аутентичного. Пройдя однажды четыре года назад по улице Истикляль, задержавшись на площади Таксим, и спустившись к Босфору, у неё завязался настоящий страстный роман со Стамбулом, горящий в её сердце, словно ночные огни на Галатской башне. С того времени Оксана стала считать этот город своим тайным любовником. Он поглотил её здравый смысл и разум, обнимал закатами и рассветами, ласкал ароматами свежего турецкого кофе и сладчайшими кюнефе и лукумом, обволакивал живой музыкой и еле уловимым шумом моря. Была бы её воля, она бы осталась в этих объятьях навсегда.

«Istanbul, seni seviyorum!

» Оксана давно выучила турецкий. Ей казалось неправильным любить Стамбул, не зная его родной язык. Пока такси везло её до Гранд Базара, она всматривалась в любимое лицо города. Вот продавцы мороженого и стрит-фуда, подобно циркачам, развлекают туристов. Танцуют, поют, зазывно кричат, веселя детей и прохожих. Вот зазвучал громкий призыв на азан. Вот парочка мужчин-турок. Страстными, чёрными, как ночь глазами, они провожают такси, в котором едет Оксана, раздевая её взглядами. Ах, Стамбул, как ты прекрасен.

«Приехали. Гранд Базар!» – услышала Оксана голос таксиста. Расплатившись, она выпорхнула из автомобиля и растворилась в толпе прохожих, туристов, продавцов. Прошла несколько зданий, перебросилась парой фраз с местными торговцами, а потом Оксану неожиданно остановила пожилая дама. Скрюченная, морщинистая, с неприятной бородавкой на длинном носу. «У нас бы тебя Бабой-Ягой прозвали», – усмехнулась про себя Оксана. Старушка тянула девушку за рукав и что-то без умолку говорила. Оксане не хватало знаний турецкого, чтобы понять, о чём идет речь, но она всё же последовала за ней. «Может, что-то случилось?»

Они зашли в узкий проулок. Всюду валялся мусор, на окнах развешаны тряпки. Старушка открыла перед Оксаной скрипучую дверь. Уютная, еле освещённая комната. Мягкий ковёр на полу, горящие свечи повсюду. Пожилая дама пригласила Оксану сесть на старую продавленную кушетку, потом предложила кофе. Девушка согласилась. Старушка колдовала над ароматным напитком и приговаривала:

– Я могу предсказать твою судьбу. Святой Фарутх указал мне на тебя.

Оксана засмеялась:

– Бабушка, мне не надо гадать, я в это не верю.

– Святой Фарутх сказал, что тебя нужно предупредить.

– Да что за Фарутх ещё? – Оксана начала закипать.

Старушка приложила сухой трясущийся палец к губам, предостерегая от громких звуков. При этом другим пальцем она указала на небольшую фигурку из слоновой кости, стоящую на комоде напротив.

– Тссс, деточка. Святой Фарутх не любит, когда ему перечат. Тебе что-то угрожает.

– Ладно, давай, только живей, – сдалась Оксана. – Не хочется тут задерживаться надолго.