Сказка о принце. Книга вторая

Когда толпа вылилась на широкий, покрытый брусчаткой двор, Лестин мимоходом посочувствовал Густаву. Холодно, между прочим. На Густаве – парадный генеральский мундир Особого полка с голубой лентой через плечо – знаком принадлежности к королевскому роду. Мундир роскошен, но вот греет ли? Втихомолку старый лорд порадовался тому, что все-таки надел новый теплый плащ, подбитый мехом белки, с глухим воротом, и новую шляпу. Разношенные, удобные на ноге сапоги не подведут, да и не так стар он – идти всего ничего, хоть и в толпе. Но и новый плащ, и бархатный коричневый камзол оказались весьма кстати.

Прозвучала короткая команда, и двенадцать гвардейцев, все, как один, высокие, статные, в парадных мундирах, вскинули сабли «на караул» и, чеканя шаг по брусчатке, двинулись к воротам. Отставая за ними на протокольные пять шагов, идет король. Один. За ним, еще в пяти шагах сзади – члены королевской фамилии. Лестин всмотрелся, прищурившись. Вирджинии нет. Впрочем, неудивительно – траур по супругу она будет носить полтора года, а это допускает неучастие в празднествах. А вот и все три принцессы: Агнесса и Бланка, в одинаковых светло-кофейных плащах с меховой опушкой, в белых капорах, очаровательно обрамляющих лица… смеются, кажется. Изабель… старый лорд пригляделся попристальнее и досадливо покачал головой. Изабель все-таки в черном траурном платье и черной шляпке, правда, сверху – серая мантилья. И ни кусочка кружева, ни единого украшения. Ну как же так можно, девочка, зачем дразнить гусей? Лестин знал, что срок траура по брату, даже будь он официальным, уже закончился, но понимал и то, почему Изабель не подчинилась правилу. Удивительно, что она вообще сегодня здесь. Впрочем – Лестин горько усмехнулся – положение принцессы не таково теперь, чтобы нарушать этикет, а может, и прямой приказ короля.

Растянувшаяся в длинную колонну процессия неторопливо вылилась из ворот и ручьем потекла вниз, к церкви. По обеим сторонам улицы уже выстроился народ, оттесняемый вооруженными солдатами. И холодно, как холодно! Небо низкое, серое, тучи словно цепляются за купола и ветки деревьев, ледяной ветер просто пронизывает до костей. Как непривычно холодно даже для ноября! И еще вороны эти – кружат над головой с пронзительным карканьем; откуда их тут столько?

Церковь святого Себастьяна, даже сколь угодно большая, не смогла бы вместить такое количество народу, и Лестин порадовался тому, что идет в первой сотне сопровождающих. Внутри уж наверняка будет теплее. Главные двери – высокие, тяжелые – были распахнуты настежь. Едва колонна достигла церковных ворот, оглушительно зазвонили колокола. Гвардейцы остановились, четко разделившись на две шеренги, встали у входа. Густав перекрестился и прежней неторопливой походкой, ничуть не показывая холода или нетерпения, вошел внутрь. Гомоня, толкаясь, стремясь скорее попасть в тепло, туда же втянулись придворные. Лестина качнуло, прижало к идущему рядом Нейрелу, тот подхватил его под руку.

– Давайте-ка рядом, лорд Лестин… чтобы не потеряться.

Места им хватило только у самой двери, и за спинами стоящих впереди ничего не было видно. Впрочем, Лестин и так знал все, что будет происходить. Не в первый раз. Он грустно улыбнулся, вспомнив такую же церемонию почти три десятка лет назад, молодого, чуть испуганного и взволнованного Карла – тогда еще пышноволосого и стройного, Ее Величество вдовствующую королеву-мать Эльзу, ныне покойную матушку Карла… Господи, ведь как вчера это было.

От мыслей его отвлек лорд Нейрел, шепнувший на ухо:

– Говорят, будет большой бал вечером, а потом фейерверк.

Лестин кивнул.

– Вы приглашены?

– Что вы, – улыбнулся Лестин. – Мне не по чину.

– И я так и не смог получить приглашение. Жаль… дочкам бы нужно.

– Но ведь будут еще балы, – успокоил его Лестин. – Бал у версанского посла, у элалийского… бал, который дает король. Что там еще?

На них зашикали.

Голос епископа, произносившего проповедь, был тихим, надтреснутым, и Лестин не разбирал слов, несмотря на то, что в церкви установилась относительная тишина. Оглядывая выложенный мозаикой сводчатый потолок, высокие окна, через которые лился серый свет, Лестин подумал о том, что еще месяц – и ляжет снег. Санный путь должен установиться к середине или концу декабря; окрепнет ли Патрик настолько, чтобы выдержать день пути? Надо, наверное, попросить Жаклину поехать с ним. Рискованно, конечно, но случись что – будет рядом лекарь, а вмешивать в такое дело даже хорошо знакомых, проверенных врачей он не рискнет. Женщине, конечно, нужно будет заплатить… Да, деньги, деньги… где брать деньги? Паспорт готов, нужно будет еще найти хорошую, прочную, не очень заметную кибитку. Ну, и конечно, теперь все зависит от Патрика… решимости у того хватит, а вот достанет ли сил? Должно хватить, ведь он уже ходит, пусть понемногу, а за следующие четыре или пять недель еще немножко окрепнет. Пожалуй, и к лучшему, что ляжет снег – по нашим дорогам, особенно проселочным, бывает легче путешествовать зимой на полозьях, чем летом. А может быть, все-таки не стоит вмешивать в это Жаклину? Еще один человек будет знать, где прячется наследный принц, и Бог весть кто может поинтересоваться у женщины, куда делся ее неожиданный подопечный. Конечно, если попросить ее, она будет молчать, но ведь есть и другие способы…

Лорд Лестин, а не боишься ли ты уже собственной тени? Зачем сразу и во всем подозревать плохое?

Затем, сказал он себе, что в таком деле лучше уж перебдеть.

Лестин очнулся, услышав грохот, странный звон и слитный вздох толпы, испуганное приглушенное «А-а-ах!», возникшее со всех сторон.

– Что случилось? – шепотом спросил он у Нейрела, вытягивая шею и пытаясь хоть что-нибудь разглядеть.

– Корона упала, – шепнул тот, так же привставая на цыпочки. – Уже на голову королю корону возложили, и она упала… и как такое случиться могло? Она же тяжелая… ах ты, Господи, ничего не разглядеть!

Голос епископа стал на несколько секунд очень громким, звучно полетел под сводами:

– Коронует тебя Господь короной славы в милосердии Своём…

Но потом упал, снова стали неразличимыми слова, и заглушая их, все полз по рядам шепот:

– Примета… плохая примета…

Торжественно зазвенели голоса церковного хора. Густав, в шитой золотом, тяжелой, опушенной горностаем мантии, в которой венчались на царство уже много поколений королей рода Дювалей, с державой и скипетром в руках выпрямился, поднял голову. Вот она, минута, ради которой стоило жить, пройти весь путь, делать то, что он сделал. Шаг… еще шаг…

Когда Его Величество Густав Первый вышел из дверей церкви, народ, собравшийся на площади, дружно опустился на колени. Порыв ледяного ветра рванул шляпы и полы плащей, полотнища королевского штандарта, дернул горностаевую мантию. И за мгновение до того, как Густав сошел со ступеней, огромная стая черных ворон, облепивших окрестные деревья, поднялась в воздух и оглушительно закаркала, заглушая своим хриплым граем приветственные крики толпы.

* * *

Снег выпал в Леренуа за неделю до Рождества. И шел пять дней, и стало ясно – уже не растает, не будет ни грязи, ни слякоти. Мягкие белые хлопья сыпались с неба, враз стало светлее на улицах города, и вечерние огни горели теперь празднично, а из лавок и булочных аппетитно пахло хлебом и копчеными колбасами – скоро праздник. В предместьях едва ли не на каждой улочке играли в снежки мальчишки, в самом городе белым кружевом украсились крыши домов, и даже мостовые стали не такими грязными. Город повеселел в ожидании праздника.

Сразу после Рождества, по установившемуся первопутку маленькая, скромная кибитка увезла Патрика из Леррена.

Часть вторая

Заговор

Если Его Величество король Густав Первый Гайцберг и ждал для себя спокойной жизни, то мечтам его было не суждено сбыться. Королевский трон – не то место, на котором живется тихо, а уж если достается он в такое время и при столь причудливом переплетении событий, ниточек и обстоятельств, то на беззаботную жизнь – по крайней мере, в первое время – можно и не рассчитывать.

Первыми заявили о своем недовольстве южные соседи. Ее Величество Марианна, королева Версаны предъявила протест Леране еще до коронации Густава. Прямая ветвь рода Дювалей прервалась, а потому страной надлежит управлять тому, кто не только достоин этого, но и – немаловажно – правом крови может доказать свои права на престол.

Отношения Лераны и Версаны, как это всегда бывает, в разные времена складывались по-разному. Страны то воевали, деля пограничные области, то заключали политические союзы. Королевские семьи то и дело роднились, выдавали замуж дочерей и женили сыновей, и ветви их родства переплелись так крепко, что сразу и не разберешься, кто кем кому… Ее Величество королева Марианна приходилась королю Карлу Третьему пятиюродной сестрой и внучатой племянницей – королеве Вирджинии.

Когда в Леране не осталось прямых представителей рода Дювалей, логично было предположить, что королева Марианна предложит свою кандидатуру, напомнив, что сама она тоже из этого рода. Она готова была мириться, что трон перейдет к Августу, который хоть и троюродный, но все-таки родственник по мужской линии. Жаль мальчика, конечно. Но уж всяко она, Марианна, приходится Дювалям более близкой родственницей, чем взошедший на престол Густав – кто там у него из Дювалей, прапрадед? А потому не будет ли более правильным признать ее права на леранский трон? А уж она, Марианна, без сомнения найдет, как им распорядиться.

Придворные герольдмейстеры листали генеалогические книги, делали выписи из брачных договоров и государственных соглашений времен прадедов и прапрадедов нынешних монархов, составляли декларации и оттачивали фразы, веско и солидно доказывающие несомненное право их повелителей, но все эти ухищрения были ширмой и завесой.

Когда посол Версаны вторично, уже ставшему королем Густаву предъявил притязания Марианны и предупреждения о возможных последствиях отказа (самым мягким из них было прекращение торговли с югом), Густав, усмехнувшись, ответил в том духе, что неизвестно, кому будет хуже. И заметил, что в случае чего у них есть чем ответить, и это будут не только письма и меморандумы.

Марианна, выслушав ответ, отозвала своего посла в Версану в кратчайший срок. Все поняли, что это если не объявление войны, то уж наверное предупреждение о ней.

И почему Его Величество Карл Третий не оставил наследника, вздыхали люди. Ах, как досадно, что женщины не наследуют! Стало быть, три принцессы имеют на престол отца не больше прав, чем новый король – а может быть, даже еще меньше. Вот разве что выдать их замуж и дождаться сыновей… но когда еще это будет. Версанское стекло и приправы взлетели в цене в три раза; торговцы распродавали старые запасы, потому что новых поставок к февралю не стало совсем. О судьбе сосланного, а затем пропавшего и, говорили, убитого принца-наследника не было сказано ни слова.

Тем не менее, король Густав на жизнь не жаловался. Решения его и слова были быстрыми, резкими, неуловимо точными и жестокими. Двор, взбудораженный было такой резкой переменой власти, притих и испуганно съежился – после нескольких десятков арестов придворные старались не попадаться без нужды на глаза новому королю. Втихомолку придворные шептались, что теперь выгоднее искать милостей не при дворе, а подальше от него. Кто-то, испугавшись даже не за себя, а за близких, уехал из столицы, кто-то перестал появляться во дворце.

К таким можно было отнести и лорда Лестина. После отставки из Государственного Совета ему незачем стало появляться при дворе ежедневно. И, говорили злые языки, это пошло на пользу старому лорду. Насколько измученным и замотанным казался он осенью, в разгар поисков беглого принца, настолько же спокойным и довольным жизнью выглядел теперь. Не иначе, перестал бояться, говорили люди. Поговаривали даже, что это он за большие деньги выдал Густаву беглого принца, когда тот появился в столице; иначе – с чего бы сейчас так цвел и улыбался? А может, просто обрадовался, что все затихло и его теперь не тронут – ведь как ни крути, осенью именно он первым попал под подозрение в пособничестве беглым, только вел себя тихо, оттого и не тронули. Ну, а теперь бояться нечего, вот и живет в свое удовольствие: и с визитами стал ездить чаще, и раз в месяц уезжает в свое поместье, да и там, видно, не сидит сиднем, а навещает соседей и, наверное, охотится – вон даже загорел под зимним солнышком и хромать стал меньше. Может, оно и правильно, страх страхом, а жить все равно надо. А впрочем, Лестину что – ни семьи, ни детей, и хлопотать не за кого, вот и живет без забот. А нам как прожить, если дочери на выданье, а сыновей хоть в гвардию, хоть в чиновники пристроить надо? Вот и приходится просить милостей у нового короля.

К концу зимы, когда снег почернел и с крыш закапало, заволновался народ на северо-востоке. Где-то в провинции Таларр объявилась шайка разбойников, предводитель которых называл себя – ни много, ни мало – пропавшим принцем Патриком и заявил о праве на престол. Впрочем, сперва этого деятеля мало кто воспринял всерьез. Сначала шайка была мелкой, грабила только в Таларре, неудобств королевским гонцам и сборщикам налогов не приносила, и про нее пока забыли.

Весна этого года ознаменовалась еще одним конфликтом с соседями. Старый спор короля Йорека и короля Карла Третьего по поводу провинции Сьерра так и не был разрешен – и теперь вспыхнул с новой силой. С той лишь разницей, что с Его Величеством Карлом послы Йорека разговаривали, а от Его Величества Густава – потребовали. В форме категоричной и резкой.

Впрочем, Его Величество Густав ответил им примерно в том же духе и вдвое сократил расходы на содержание посольства Элалии при дворе. Послам пришлось проедать собственное жалованье, а цены в столице в ту зиму и весну сильно возросли.

Однако страна велика, и пока в одном конце наведешь порядок, в другом «черти хвостами воду баламутят». Все чаще сборщиков налогов встречали… нет, пока еще не дубьем, но доходы от налогов резко упали. Все чаще с наступлением весны то одну, то другую область будоражили слухи о разбойниках; к осени 1599 года в Леране заявили о себе уже два «беглых принца», каждый из которых утверждал, что именно он – истинный. Один набирал силу в Таларре, другой – на западе, в Приморье. В мае от наместника в Таларре стали приходить не просто отчаянные письма, а крики о помощи; в июне в столице появился и сам наместник, успевший бежать из захваченной восставшими провинции едва ли не в последнюю минуту. Как выразился по этому поводу кто-то из министров, «нашим дуракам хоть за чертом – лишь бы не работать». Как именно предполагали разбираться между собой «истинные наследники», буде оба вдруг достигнут столицы, оставалось непонятным, но Густав Первый выяснять это и не собирался – к середине лета он отправил в Таларр два полка солдат.

С весны же по стране поползли слухи. Шпионы Тайного приказа сбились с ног, выясняя, кто же именно воду мутит, но делу это помогало мало. Складывалось впечатление, что вся страна болтает – и ладно, если бы просто болтали. Снова вспомнили старую легенду про истинного правителя и право крови. Снова заговорили было о засохшем дереве в рабочем кабинете короля; но этих болтунов убрали быстро и тихо.

* * *

Эта весна пришла в Леренуа поздно – уже катился к середине март, а на теневой стороне, под кустами и в канавах, у стен домов еще лежали, прячась под деревьями, слежавшиеся охапки ноздреватого снега. Весна была поздняя, но стремительная, точно пыталась наверстать упущенное; солнце, испугавшись того, что зима останется в стране навсегда, вдруг вылетело из-за облаков и за неделю вылило на мир недоданные тепло и свет. За неделю просохли дороги, к концу марта окончательно установился конный путь.

Леренуа – благодатная земля. Она, как и Руж, как юг Фьере, как южная и центральная часть Приморья, не обижена теплом и светом. Зимы здесь бывают сырыми и ветреными, но снега достаточно, чтобы укрыть пахотные поля, кормящие едва ли не весь Западный предел. Весна начинается рано, и почти десять месяцев в году тепло, а дождей в последние годы выпадало ровно столько, сколько нужно, чтобы все живое прославляло солнце и жизнь. Тирна – единственная большая река, но ее притоки, ручьи и множество мелких озер и на севере Леренуа, и во Фьере не дают ощущать недостатка влаги. Этот край – деревенский, сельскохозяйственный. Не выжженная солнцем степь – покосы и пахотные поля, перемежающиеся рощами, деревни, маленькие городки, дома, украшенные затейливым деревянным кружевом, грачи на полях, клонящиеся под ветром травы – вот что такое Леренуа. К востоку, к Нови-Кору лето становится жарче и короче, зима – холоднее, к северу Фьере снег лежит уже по три-четыре месяца в году, южный краешек Леренуа и провинция Южная – уже степь, но здесь – хорошо.

В поместье ван Эйреков уже много лет в эту пору царила тишина. В господский дом, стоявший на холме, почти не долетают звуки крестьянских работ; господин Август Анри ван Эйрек давно живет один, и ни детские голоса, ни женский смех не нарушают эту тишину. Нынешней весной, однако, благодать то и дело нарушалась – то стуком копыт, то звоном клинков в фехтовальном зале. У господина ван Эйрека уже несколько месяцев гостил племянник – Людвиг ван Эйрек, молодой повеса, угодивший в столице в неприятную историю, а попросту говоря, ввязавшийся в дуэль. Родители от греха подальше сплавили дитятко из Леррена – теперь дуэли запрещены, ослушавшихся ждет тюрьма и скорый суд. Чтоб еще куда не влип, для острастки… да и подлечиться незадачливому дуэлянту нужно – уже полгода минуло, а он все еще хромает. Мало кто знал – а остальным и не положено было знать – что под личиной непутевого гуляки племянника прятался тот, за кого еще год назад была обещана немалая награда, кого объявили вне закона, а потом вычеркнули из списка живых. Ну, в последнем, правда, лорд-регент, а теперь законный король Густав Первый слегка ошибся, однако бывший наследный принц, а позже беглый каторжник Патрик Дюваль разубеждать его не собирался. Возвращаться на тот свет ему пока не хотелось.