Жестокие принципы

– Две пули случились, – прыскает хозяин, недовольно цокая, и кивает охране в сторону выхода. А когда парни покидают помещение, продолжает: – Ларису Петровну я вызвал, завтра она возвращается. Днём девочка будет с Гришей, ночью с ней. А твоя работа теперь он, – указывает на Парето.

– Ему нужно в больницу.

– Он там был. Целых два дня. Но как только пришёл в сознание, потребовал, чтобы его доставили сюда. Он у нас из той категории людей, которые предпочитают болеть на своей кровати со всеми удобствами. Страдающий от боли Костя – то ещё неприятное зрелище: вида не подаст, но душу вытрясет. Так что приготовьтесь, Лена.

– Я готова, – отвечаю уверенно, не отводя взгляда от Островского.

– Аркадий Владимирович сейчас закончит с рекомендациями, – указывает на пожилого мужчину, который что-то пишет, не поднимая головы, – и всё объяснит. Ваша задача – следить за его состоянием и в случае ухудшения сразу дать знать. Насколько я понял, вы некоторое время ухаживали за лежачим человеком? – Киваю, подтверждая каждое слово. – Опыт у вас имеется, всё необходимое сразу будет доставлено, только скажите.

– Ещё бы она капельницы ставить умела, – бурчит себе под нос старик. – Придётся приезжать каждый день.

– Я умею. – Мужчины, переглянувшись, сосредотачиваются на мне. – Бабуле назначали курс лечения. В стационар отвезти возможности не было, вызов платного врача каждый день был непозволительной роскошью, поэтому окончила двухнедельные курсы и научилась сама.

– Отлично-отлично, – приговаривает мужчина, добавляя несколько строк к уже написанному тексту. – Всё подробно расписал: названия препаратов, дозы, количество, периодичность. Будут вопросы – звоните. – Вручает визитку, которую заботливо кладу поверх листа с назначением. – Примерно через сутки он должен прийти в себя. Возможны галлюцинации, бред, двигательное возбуждение или, наоборот, заторможенность, поэтому после установки капельницы внимательно наблюдайте, чтобы не было резких движений. Звоните в любое время дня и ночи. Я всегда на связи.

– Всё поняла.

Мужчины выходят, оставляя меня наедине с Островским. Подвигаю кресло ближе к кровати, удобно устроившись напротив пациента, просматриваю назначения врача, отмечая для себя время приёма лекарств, и осматриваю большой контейнер с необходимым. Мне не нравится, что Аронов не убедил Парето остаться в больнице до полного выздоровления, но одновременно счастлива, что могу находиться рядом и быть в курсе его состояния.

Тревога отступает, когда слышу размеренное дыхание Кости и прикасаюсь к его ладони, чтобы почувствовать, какая она горячая. Предостережения Островского об опасности уничтожить моё доверчивое сердце отброшены в сторону, потому что сейчас единственное, чего я желаю, чтобы он поправился.

Глава 18

Скрутившись в кресле, провожу так всю ночь, лишь иногда прикрывая глаза и проваливаясь в дрёму. Островский спокоен, и, если не знать про травму, кажется, что просто спит. Первым пунктом в списке Аркадия Владимировича значится перевязка, что я и делаю, как только в окно пробивается тонкий луч света. Аккуратно снимаю больничную повязку и вижу две раны – слепые, почти рядом, нет выходных отверстий. Мне не страшно и не противно, поэтому принимаюсь за дело. Пока сосредоточенно выполняю работу, не замечаю, что Парето открыл глаза и молча смотрит на меня. Но взгляд мутный, неосознанный, потерянный, словно не понимает, где он находится.

Замираю с ватным тампоном в руке, боюсь пошевелиться, не зная, какой будет реакция мужчины. Но неожиданно для меня Костя улыбается и, едва шевеля губами, шепчет:

– Лена… Лен…

– Я здесь, – наклоняюсь, оказываясь над ним.

Улыбка не сходит с лица, и Островский делает попытку поднять правую руку, но, скривившись, оставляет задуманное.

– Ты мой свет…

Он бредит, о чём меня предупреждал врач, а женщин по имени Лена множество, да и сказанное не стоит принимать за истину. Силится приподняться, но слишком слаб для такой нагрузки, поэтому глажу его по лицу, нашёптывая нежности, и уговариваю закрыть глаза. Не проходит и десяти минут, как он отключается, а я заканчиваю перевязку и ставлю капельницу. Придерживаю руку, чтобы среагировать на любое движение и не позволить вырвать иглу. Долгих два часа сижу в одном положении, не отводя от него взгляда, пока не слышу короткий стук в дверь, которая немного приоткрывается, являя мне Петровну.

– Лен, иди поешь. Я с ним посижу.

– Не надо, – отмахиваюсь. – Я не хочу.

– Хочешь, – настаивает и протискивается внутрь. – Аронов вкратце рассказал, что случилось. Ты здесь с ночи, и уверена, что глаз не сомкнула, вероятно, даже с места не сдвинулась. Гриша и Тася обедают, составь им компанию.

Как назло, именно в этот момент мой возмущённый желудок даёт о себе знать, напоминая, что я не ела со вчерашнего утра, погружённая в переживания о Косте. Соглашаюсь и, уступив место Петровне, направляюсь в дом. Ещё не дойдя до кухни, слышу заливистый смех Таси и низкий баритон Гриши.

– Привет, – целую дочку в макушку и осуждающе смотрю на парня, который уже позавчера знал о случившемся, но мне не сказал.

– Лен, прости, – тушуется, опуская взгляд в тарелку. – Мне приказали молчать.

– Кто?

– Парето.

– Как это? Он третий день без сознания. Насколько я поняла, когда приходил в себя, все силы истратил на требование покинуть больницу.

– Не забыв добавить: «Орловой ни слова».

Не знаю, радоваться заботе Островского и желанию избавить меня от переживаний или же огорчаться, что я последний человек, которого необходимо оповестить. В любом случае истину мне узнать не суждено, потому что, как только к Косте вернётся ясность ума, передо мной предстанет привычный всем Парето.

– Мам, а можно к Косте?

– Нет, родная, пока нельзя. Возможно, позже, – размытые обещания, которые, скорее всего, я не выполню. Пока не могу предположить, как Островский отреагирует на моё присутствие рядом, не говоря уже о ребёнке.

– А ты теперь всё время с ним будешь?

– Несколько дней, – глажу дочь по головке, успокаивая. – А ты слушайся Гришу и Ларису Петровну, чтобы не пришлось вызывать Ираиду. – При упоминании имени ненавистной няни Тася распахивает глаза и охает, принимаясь за еду.

Мне кажется, я затолкала в себя обед, даже не прожевав как полагается. Ощущение спокойствия настигает лишь в кресле напротив Кости. Петровна недовольно цокает, но уступает место, покинув коттедж. Телефон Парето постоянно вибрирует на столе, а на экране высвечивается «Серхат», но прикасаться к его вещи запрещено, тем более принимать вызов.

День тянется бесконечно долго, а мысли потоком роятся в голове, терзая меня. Не ведая причин случившегося, сложно говорить о последствиях, а зная Островского, они будут. Он слишком аккуратен и проницателен, чтобы получить ранения по глупости, а такое качество, как импульсивность, ему не присуще.

Сейчас, пока сижу в этом кресле, у меня есть возможность осмотреть каждый сантиметр его тела, запоминая все шероховатости. Иногда мне кажется, что его шрамы внутри такие же, как на поверхности: безобразные, с рваными краями, не затянувшиеся до конца и приносящие монотонную боль. Он прошит ими насквозь, и вряд ли существует вероятность, что Костя позволит кому-либо заняться их лечением.

Закрываю на секунду глаза и, наверное, проваливаюсь в сон, потому что, открыв их, ловлю на себе недовольный взгляд Островского.

– Давно ты здесь?

– Больше суток. Пить хотите?

Устало кивает, а я присаживаюсь рядом и подношу стакан к его губам.

– Сам могу, – обхватывает левой рукой, но она дрожит, и жидкость переливается через край.

Придерживаю под низ, лишь слегка направляя его движения и ненавязчиво помогая. Островскому важно не проявить свою слабость даже в таком состоянии. Всегда собранному мужчине сложно признаться в бессилии, если даже тому есть веская причина.

– Уже утро. Пора делать перевязку, – подвигаю контейнер со всем необходимым, вынимая нужное для процедуры.

– Нет.

– Позвать кого-то из охраны? – вношу альтернативу. – Или позвонить Аркадию Владимировичу?

– И с ним уже знакома, – кривится и делает попытку приподняться.

Успеваю подложить подушку, чтобы Косте было удобно, и получаю одобрительный кивок, который для меня почти как спасибо.

– Так что? Кого пригласить? – ожидаю ответа, застыв с ножницами в руках.

– Делай, – снисходит до меня, позволяя прикоснуться к повязке и произвести необходимые манипуляции. – Есть хочу.