Юное сердце на Розе Ветров

– Нет, нет, отпусти! – цепляясь за подоконник, за шторку, за край стола, стонет Микаэль. Все его нутро в этот раз неистово сопротивляется тому, на что обрекают его тело. В этот раз он не может смириться с тем, что длится уже долгое время. Все его существо словно восстало против этих жутких, аморальных действий.

– Пусти меня! – срывающимся голосом кричит он и хватается за клеенку на рабочем столе, которая падает на пол, вместе со стоящей на ней подставкой для столовых приборов. С грохотом все это валится на пол. Мика продолжает вырываться точно обезумевший, так, что тут уже Эндзай вынужден остановиться.

– Да черт, совсем рехнулся! – шипит он. – Прекрати уже!

От удара, Мика отлетает к столу и, ударяясь об него спиной, опускается вниз, но, оставаясь на полу, продолжает из-под лба, ожесточенно смотреть на своего мучителя, в чьих глаза сверкает злой огонек. Кажется осознание того, что Мика так беспомощен, но при этом продолжает сопротивляться только пробуждает в нем похоть.

– Я тебе покажу, как от меня удирать! – присаживаясь на корточки, он хватает Мику за лодыжку и притягивает к себе.

– Нет! Нет! – пальцы скользят по гладкой поверхности стола, а потом пола, ни одного выступа, который не позволит ему очутиться в лапах чудовища. В мозгу мелькает только одно – он сделает это, сделает опять. Вся жизнь. Такой будет вся жизнь. Это безумие никогда не окончится.

Разворачивая Микаэля на спину, Эндзай нависает над ним. Колкий, ненавидящий взгляд синих глаз, вызывает у него грязную улыбку. Он не замечает, как блеснул в руке Шиндо стальной предмет, он увлечен только соблазнительным зрелищем младшего брата со слезами в глазах, распростертого перед ним на полу, всего в синяках и сперме. Накрывая искривленные в отвращении губы подростка, Эндзай не видит этой решимости и холода, что отразились на мгновенье в глубине его лазурных глаз. Разум парня затмило возбуждение, ослепившее его, заставившее пропустить удар и оглушившее настолько, что он не заметил, как отворилась входная дверь и в дом вошли.

Услыхав возню и крики мальчика со стороны кухни, вошедшие быстро направились прямиком туда. И когда в этой неразберихе, где был виден некто полуголый, навалившийся на кого-то, отчаянно пытающегося освободиться, блеснул зажатый в тонкой руке нож и дикий вскрик, напоминающий визг, прорезал пространство, только тут полная картина произошедшего ужаса открылась Натаниэлю и его супруге.

– Мика!

– Эндзай!

Мужчина бросился к мальчику, который, поднявшись, ожесточенно, с наслаждением глядел на схватившегося за бок, Эндзая, повалившегося на пол и корчившегося от боли. Присутствия отца и мачехи, кинувшейся к своему ребенку, мальчик вначале не заметил, а потому слегка забрызганный чужой кровью, он победоносно смотрел на своего поверженного врага. Страх опутал его, но Мика не позволял себе поддаваться ему.

– Мика, Мика, – только когда отец начал трясти его за плечи, осознание реальности пришло к нему, и тогда он обратил свой затуманенный взор на белого, как смерть, родителя. Крики Эндзая, вопли его матери глушили все вокруг, создавая какую-то устрашающую иллюзию вокруг людей, находящихся в этот момент в доме.

– Ты не ранен?

Мика отрицательно качает головой.

– Нужно вызвать скорую, немедленно. Ты слышишь, Натан?! Он сейчас истечет кровью, – слышит он истерический, противный голос мачехи.

– Да, – выдыхает Натан и, видя, что сам Мика относительно цел, чисто машинально начинает набирать номер.

– Зачем? – возникает в голове вопрос, который Микаэль задает вслух. – Зачем? – он поднимается с пола и приближается к отцу в том виде, в котором пытался изнасиловать его Эндзай. – Пусть умирает, он заслужил, – опуская белую ладонь, испачканную алой кровью, на телефон в руке отца, говорит Микаэль. – Не делай этого, папа.

– Мика, – мужчина опускается на корточки и обнимает сына. Он в ужасе от того, что увидел, в ужасе от того, что допустил, в ужасе от того, что его сыну пришлось самому защищать себя, в ужасе от того, насколько сам был слепым. Однако он не теряет самообладания, вызывая скорую помощь и полицию.

– Вы что там совсем с ума сошли, он же умирает. Скорее! – оборачиваясь и видя, что от мужа толку никакого, он занят своим сыном, который пырнул ножом ее отпрыска, возмущенно кричит женщина.

– Уже едут, – снимая с себя рубашку и набрасывая ее на плечи сына, Натан оставляет Микаэля, подходит к пасынку и, присаживаясь, с отвращением глядит на него. – А пока нужно попытаться остановить кровь. Уведи Мику отсюда, – строго командует он жене и та, хоть и находится в истерическом состоянии, слушается его. Беря мальчика за руку, она уводит его в комнату. Следуя за ней, младший Шиндо совершено безэмоционально смотрит на то, как его отец пытается остановить кровь и не допустить чужой смерти. Он не понимает этих действий родителя и по-прежнему задается вопросом «зачем, не лучше ли будет, если такая мразь как Эндзай умрет?».

Шиндо не напуган, не в отчаянии, не впадает в истерику, он полностью осознает свои действия. Когда мачеха оставляет его в спальне одного, а сама спешит обратно к сыну, он не чувствует себя брошенным. Он скорее чувствует досаду от того, что вместо того, чтобы придти к нему, отец пытается спасти урода, изнасиловавшего его сына, потакая жене. Не зря Эндзай столько лет вбивал ему в голову мысль, что отцу он безразличен.

В момент, когда Мика нуждается в нем после такого из ряда вон выходящего случая, он находится рядом с его мучителем, оказывает ему помощь вместо того, чтобы быть рядом с тем, кто действительно пострадал. Это ли не доказательство того, что он не нужен отцу. Однако эти мысли сейчас лишь слабые отголоски в опустевшем разуме, пережившем такой страшный кошмар.

Придерживая рукой широкую отцовскую рубашку, Мика подходит к окну и глядит вниз на подоспевшую машину скорой помощи и полиции, которые вызвал отец.

Сколько напрасного шума вокруг…

Безучастный взгляд синих глаз сопровождает людей, вышедших из своих машин и идущих по дорожке к дому, откуда им навстречу выходит его отец. Противный вой сирен заглушает все звуки вокруг, призывая любопытных поглядеть, что же случилось, из-за чего среди бела дня поднялась такая суматоха, что приехала полиция и врачи. Но объяснений пока нет и все только ужасаются, когда из дома выносят на носилках старшего сына, возле которого залитая слезами идет мать, госпожа Шиндо, как становится известно чуть позже, получившего ножевое ранение.

И вот дверь Микиной спальни отворяется и входит Натан. Он уже не так бледен, но лицо его не менее тревожно от мыслей и чувств, которые он переживал, не имея возможности раньше пойти к сыну.

И если бы мальчик, который обернулся и взглянул на родителя с такой отчужденностью, с которой прежде не смотрел никогда, только знал, что испытывает сейчас отец, какую боль и вину раскаяния терпит, он не допустил бы не только этого жестокого взгляда, но и ни единой мысли о безразличии к нему родителя. Только Мика не мог, не умел читать чужие сердца, а помнил лишь свои собственные мучения, которые никто не пытался обратить вспять и прийти ему на помощь, хоть раз избавив от них, и потому оставался жесток и слеп к чужим терзаниям.

Не последовав сразу за сыном, Натан делал все так, как велел ему человеческий долг, а он не позволял мужчине не вызвать скорую человеку, который вот-вот умрет от потери крови, ибо удар ножом был существенным, даже тогда, когда все его существо порывалось добить нелюдя, поступившего так с его сыном, а после списать всё на несчастный случай. Пока он возился с раненым до появления врачей, он ни на минуту не забывал о маленьком существе, находящемуся наверху, лишившемуся поддержки и отчаявшемуся настолько, что само попыталось защитить себя.

Невозможно представить, как пережить такое. Как не сойти с ума, зная, что терпел твой сын, а ты не замечал его страданий? Более того, ты был тем, кто привел в дом такого монстра и оставил ему своего ребенка. Как справиться с этим? Как признаться, что не смог защитить, уберечь? Как вспоминать имя любимой, чьего сына ты не уберег от такой страшной участи? Как? Как…

– Мика, – отец заходит в комнату и снова один только взгляд на закутанное в его широкую одежду хрупкое нежное существо, избитое, грязное, испачканное в кровь и сперму, с искалеченной душой и телом вызывают в нем сковывающие болезненные чувства. Сын послушно идет к отцу, а тому впору уйти и не видеть его, чтобы не испытывать этой боли. Совсем не этого он добивался, совсем не такой жизни он хотел ему. Прости, прости, Мика. Это все моя вина.

Снова невыносимо тяжело смотреть в лицо этого маленького ангела, в котором отразились такие резкие черты, что оно перестало быть лицом ребенка. Впрочем, Мика повзрослел гораздо раньше. Взрослая мрачность и сосредоточенность появилась в глубине его взгляда совсем рано и это вызывало удивление, но теперь отец с ужасом думал о том, что послужило поводом столь раннего взросления его ребенка. Теперь он знал причину и, зная ее, ему безумно хотелось умереть, а если не умереть, то хотя бы сойти с ума и забыть этот ужасный кошмар.

– Мика, – Натан едва находит в себе силы смотреть на Мику, его голос периодически пропадает, руки дрожат. Он боится даже прикоснуться к тому, кто вытерпел страшные мытарства, чтобы не сломать его окончательно. – Сейчас мы поедем в участок, где тебя осмотрят и может зададут несколько вопросов, а потом мы поедем в больницу. Скажи, если ты ранен и не можешь, мы сразу отправимся в больницу.

– Я могу, – младший Шиндо опускает спокойный взгляд к полу, рассуждая про себя. – Они хотят расспросить меня о случившемся?

– Да, – кивком подтверждает Натан, мысленно поражаясь поведению ребенка. «Как он еще способен думать в такой момент и выглядеть таким спокойным. Другой ребенок на его месте кричал бы и плакал, жался к родителям, а он даже толком не смотрит на меня… Что уже говорить о слезах и страхе. Он как будто лишен самих этих понятий…»

– Мика, – он касается рукой щеки сына и, скользя, приподнимает его голову, как можно мягче глядя в большие глаза, лишенные детской посредственности и наивности. – Ты точно сможешь? – спрашивает он с тяжестью на сердце замечая сильную ссадину на нижней губе сына, по которой аккуратно проводит большим пальцем утирая выступающую алую жидкость.

– Угу, – кивает Микаэль.

– Хорошо, – слабо улыбается отец и, оборачиваясь к людям, что ждут за дверью, говорит: – Подождите еще минуту. Мы скоро выйдем. – С этими словами он идет к шкафу, берет какую-то Микину одежду, помогает ему облачиться, а потом уводит за руку с собой.

Для Микаэля всё это словно сон. Единственное, чего он хочет, это предаться ему по-настоящему, ибо он так устал за последние несколько часов, что едва держится на ногах. Только есть еще вещи, которые он обязан сделать прежде, чем его оставят в покое.

Словно из другой реальности мальчик наблюдает за происходящим и за самим собой. Будто бы не его облачают в одежду, везут в участок, задают вопросы, осматривают его тело, что-то записывают, снова задают вопросы. Все это время с ним находится отец. Микаэль то видит его, то он пропадает из его поля зрения, но он продолжает ощущать, что тот где-то поблизости. Полицейские спрашивают и Мика говорит, говорит все, что знает, рассказывает все, что происходило с ним, в том числе и о тех групповых гуляниях, которые время от времени устраивал Эндзай. Называет примерные дни, когда это происходило последние разы, называет людей, чьи имена доносились до слуха. Без утайки и стеснения говорит обо всём, что было и кто в этом принимал участие, не подозревая как своими словами ранит отца, убивая его каждым следующим признанием, загоняя в моральный тупик сознания.

Когда медицинское свидетельствование оканчивается, Микаэля и его отца увозят в больницу, где мальчику надлежит пробыть до выздоровления. Серьезных повреждений у него действительно не оказывается, но мелкие порезы, гематомы, ссадины, россыпью покрывающие тело, также требуют времени для заживления. Все это только физическая сторона вопроса, есть еще и моральная, с которой справиться гораздо сложнее, чем с телесными увечьями. Раны души не затягиваются так скоро, на это уходят месяцы и годы, а результат конечного лечения не всегда однозначен.

Запрет отца на какую-либо огласку этого дела сослужил свою службу, и Мика был полностью огражден от визитов местной прессы, расспросов и дополнительных поездок в участок для более подробного разбирательства в деле и далее от личного присутствия в суде. Все проходило без его участия.

Сам же Микаэль не ощущал необходимости ограждать себя, ему было все равно станут ли его спрашивать или нет. Подлечиваясь в больнице, он ничего не ждал, ничего не хотел. Он жил одним днем, одним моментом, не задумываясь о творящихся вокруг него вещах, без прошлого и без будущего. Врачи-психиатры не отмечали у него серьезных нарушений после перенесенной травмы, успокаивая этим отца, переживающего за шаткое состояние психика сына. Но на удивление Мика оказался очень стойким и уже на следующий день вел себя так, словно забыл о случившемся и весь его облик говорил, что он вполне готов вернуться домой и продолжить привычную жизнь. Правда того же нельзя было сказать о Натане. Если Мика и был способен безболезненно продолжить свою жизнь, то для мужчины настал момент изменить весь их уклад.

На следующий день, в больнице ему удалось встретиться с женой, которая пребывала здесь же, но в другой палате. Ранение Эндзая оказалось крайне серьезным, избежать осложнений было невозможно, более того, после его излечения должен был состояться суд, после которого он и те, кто принимал участие в жестоких расправах над ребенком, должны были ответить перед законом. Натан и помыслить не мог забрать заявление, а жена не могла раскрыть рта, чтобы попросить его забрать бумагу, грозящую годами заключения ее сыну.

Женщина была поражена случившимся не меньше мужа. Но не столько жалея пострадавшего от рук ее сына пасынка, сколько ужасаясь тому, что Эндзай был способен делать подобные вещи. Более всего она не могла смириться с тем позором, что обрушился на ее голову. Она опасалась слухов, сплетен, клеветы и теперь ей предстояло жить с именем матери насильника и садиста. Это было выше ее сил. Она ходила в окаменелом безмолвии, точно тень – бледная, осунувшаяся. Именно такой встретил ее в коридоре больничного отделения Натаниэль. В его сердце ничего не содрогнулось при виде измученной, растрепанной, с пустым обезумевшим взглядом женщины. Ведь это именно она допустила этот кошмар. Она, некогда обещавшая ему заботиться и оберегать его сына, клявшаяся заменить ему мать, загубила, искалечила жизнь его мальчику. О какой теперь жалости и сочувствии к ней могла идти речь?

– Надеюсь ты понимаешь, что наша совместная жизнь уже невозможна, – тихо, но с твердостью в интонации произнес мужчина.

Женщина обречено покачала головой, не поднимая на него глаз, быть может, где-то глубоко в душе, ощущая свою вину, или же скорее ею владели иные чувства, пусть это останется на размышление читателей.

– Через четыре дня я увезу отсюда Мику, – ровно продолжил Натан. – Эти дни ты можешь пожить в нашем доме, пока будешь искать новое жилье, не захочешь – можешь уходить сразу. Выбор за тобой.

– Куда вы отправитесь? – тихо спросила она, когда Натан уже уходил от нее.

– Далеко, – ответил он, не оборачиваясь.

«Туда, где он будет в безопасности… Подальше от этих слухов, от этих взглядов, от этих расспросов, туда, где он заживет новой жизнью, где ему откроются новые возможности и они не будут омрачены тягостным грузом прошлого. А эта жизнь останется позади…