Белая нить

– Он помогал Каладиуму.

– Клянусь, я не направлял их к тебе! – выкрикнул Олеандр куда жарче, чем подумывал.

Разложить все полочкам помешала врожденная дотошность. Объясняясь, он свернул бы на путь оправданий и въедливого повествования о преградах, которые не позволили ему доскакать до курганов. Тирада вышла бы нудной и путаной. Так что даже хорошо, что язык отказался повиноваться.

– Прости меня. – Олеандр подступил ближе и воззрился на сонмы хинов, восседавших вокруг Эсфирь, как дети вокруг старца с книгой сказок. – Пожалуйста, прости. Мне так жаль…

– Я ни в чем тебя не виню. – Эсфирь моргнула. Ее глаза, прежде залитые белым, обрели зрачок и радужку. – Я слышала вас с Драценой. Каладиум… вовсе не добрый. Он хотел, чтобы я ушла с ним, знаешь? Говорил, что сопроводит меня туда, где вырожденцы живут спокойно. Туда, где я смогу повидаться с женщиной… Ну, с той самой, которая помогла мне выбраться из пещеры.

Точно. Помимо Каладиума и его подпевал, ко смуте ведь ещё и загадочная дриада листья приложила. Прежде Олеандр о ней не размышлял. Рассудил, что замысел по умерщвлению неугодных выстроил Стальной Палач, а некая женщина просто служила ему подельницей.

– Скажи, – Олеандр посмотрел на Эсфирь, – пребывая в пещере, ты ведь общалась с этой женщиной?

– Только с ней я и общалась. Каладиум со мной не говорил.

Вот оно! Олеандр с самого начала думал не в ту сторону. Почерк злодеяний потому и не похож на Каладиумовский. Похоже, ему загадочная дриада приказы отдала! Она же писала на аурелиусах. В одном из них говорилось о досаде, постигшей смутьяна, когда он узнал, что Мирт до сих пор жив.

Смутьян упомянул, что его раздосадовала весть. Но для Каладиума эта весть не была вестью. Он так не выразился бы. Он давно ведал, что правитель пощадил старого целителя. А вот загадочная дриада, живущая вне клана, не ведала. Видимо, узнала обо всём от Палача и его подпевал.

Проклятие! У Олеандра возникло стойкое чувство, будто происходит нечто большее, чем он способен понять. Его замутило. Не от боли. От странного тянущего чувства, осевшего в груди. Обрывкам мыслей пришлось долго блуждать в голове, прежде чем мозг сложил их в выводы.

Выходит, смуту посеяла загадочная дриада? Скольких выродков она пригрела под листьями? Кто она такая, раз её волю вершит сам Стальной Палач? И каким боком к ним Аспарагус притёрся?

– Каладиум не назвал её имя, если что, – прошептала Эсфирь, невольно отвечая на немой вопрос Олеандра. – Он нарекал её «подругой».

– Малахит?.. – отскочил от скал ледяной возглас, и Эсфирь дернулась, как от пощечины.

– Глендауэр, твою ж!.. – Олеандр вздрогнул. – Ты хоть для вида чем-нибудь пошуршал бы, ну!

Брат заплыл в тоннель сродни призраку. Казалось, еще чуть-чуть – и сквозь плоть его просветят камни.

– Прошу прощения. Смеркается.

– Куда ты сейчас?

– За вами.

Вот так. Без раздумий и запинок. Что для Глена нес тот выбор? Жажду помочь, искупление? Возможно. Олеандр же узрел в его решением лишь глупую смелость. Он даже не обрадовался. Напротив – в крови забурлил гнев. Брат очистит совесть. А Олеандр лишится ее, рискуя его жизнью в угоду страхам и желанию опереться на знакомое плечо.

А вдруг отец вернется?

– Еще один герой на мою голову, – пробурчал Олеандр. – Будто мне Сапфира мало! – Он перевел взор на Эсфирь и проговорил: – Ныне я исполняю обязанности правителя. Больше никто не посмеет тебе навредить, обещаю. У нас много раненых. Прошу, помоги.

– Я помогу, – после краткого раздумья вымолвила Эсфирь. – Но друзья мои пойдут со мной.

Сомневался Олеандр, что соплеменники встретят хинов с распростертыми объятиями. Но…

– Уверена, что они никому не навредят?

– Уверена.

– Хорошо. Идём.

Переосмысление

Отмахнувшись от жертв, вечер побежал дальше и окунулся в ночь. Ветра около Морионовых скал разбушевались страшные, пробирающие до костей. От холода всадников не спасали ни накидки, ни согревающие настойки. Казалось, природа предвосхищает бурю – вовсе не стихийную! – и силится обездвижить все и вся прежде, чем земля обагрится кровью.

Не то Олеандр таки сошел с ума, не то сказывалось изнеможение, но мысли в его голове крутились на редкость мрачные. Невыносимо стучала в висках кровь, а вскоре стук её разошелся по телу. Напрасно он тешился надеждой, что боль утихнет. Чем глубже элафия пробирались в лес, тем сильнее трещал череп. Он почти ничего не видел – только деревья и зелёные плащи, утяжеленные моросью. Рассудок, отравленный пережитым, бунтовал, отметая раздумья.

Но главному вопросу всё же удалось его поработить. И звучал тот проще некуда: «Чего ожидать?»

Ежели хранители и сомневались в том, кто причастен к смуте, сомнения их затерялись – частично на дне мешка, куда упала брошь Птериса, частично в речах Эсфирь, поведавшей о встрече с Каладиумом.

Зелен лист, стражи питали к её словам недоверие. Но больше в силу опаски, нежели подозрений во лжи.

Против истины, как известно, оружие не выковано: Каладиум, Клематис и Птерис испарились друг за другом.

Первый сыграл чисто – не придерешься. Второй выдал себя в миг пожара. А третий обронил на поле брани фибулу. В гибелях дриад повинны вырожденцы, которых, как верно выразился Аспарагус, трудно держать под узды. И вот Каладиуму попалась девушка-целитель, способная взывать их к разуму.

Так и получилось, что он позвал Эсфирь туда, где воспитывает двукровных – к дриаде с золотыми глазами.

Кто эта женщина? Может, кочевница, которой Каладиум напел в уши сладких песен? Девицы ведь на него роями мух слетаются. Как сказал однажды отец Олеандра: «Каладиум не только виртуозный боец, природа вдобавок наградила его притягательным внешним обликом».

Словом, у него достаточно красивые лицо и тело, чтобы девушки упускали из внимания его двуликую сущность.

И все же Каладиум не стал бы слушать рядовую соплеменницу! Нет-нет. Глупый вывод!

– Златые очи, – в очередной раз прозвенело сбоку, и Олеандр покосился на брата, чей скакун ступал рядом.

– Золотые глаза, – прошептал Олеандр. – У Азалии золотые глаза…

Возможно ли, что она жива?..

Мир перед глазами порвало на части. Проглоченные на скаку плоды запросились наружу, и Олеандр прижал кулак ко рту, загоняя их обратно. Створки восприятия захлопнулись, и путь провалился в черноту неосознания.

Вскоре скакуны замерли у главных врат. Олеандр сжался, придавленный грузом неясного будущего и задумчивого молчания. Он помнил, как сопроводил Эсфирь к хижине. Помнил, как увековечил на листе оттиск, написав, что отменяет приказ отца задержать Глендауэра.

Увековечил, омылся – и упал без сил. Набивка ложа просела, зашелестела под тяжестью его тела.

Сон все крепче сжимал Олеандра в объятиях, когда бессодержательную тьму расшевелил голос брата:

– Припомните давнюю беседу с владыкой Антуриумом. Тогда вы говорили о летописях и бойне близ Морионовых скал.

Вообще-то Олеандр не поддавался словесным внушениям. Но той ночью все пошло наперекосяк. Просьба брата набатом отразилась в ушах. И нужное воспоминание расчертилось в сознании.

***

В ту пору, когда погибли двукровные дети Азалии, Олеандру не стукнуло и двух лет от роду. Злоключения тётки прошли мимо него, но породили вопросы после прочтения летописей уже в сознательном возрасте. Отчасти интерес к её бедам подогрели подтертые строчки на страницах, где речи велись о бойне близ Морионовых скал. Отчасти – наречение Антуриума сестроубийцей. А ещё тем, кто вынес двукровным детям Азалии смертный приговор.