Белая нить

– Ты… – снова подал голос Сапфир. – Я… вызнал о судных листах. О всяком вызнал, словом. И Рубин…

Рубин! Ну конечно! Попытка обелить Змея через три, два, один…

– Дриады думают на него, – с нажимом произнес ореад. – А я не верю, что он причастен к поджогу. Ведаю, мы братья…

– Не кровные.

– …но он не мог так поступить. Рубин не посмел бы навредить владыке Антуриуму. Он уважает его, а тебя и вовсе боготворит со дня встречи. И не гляди на меня столь… огненно. Не мог – и все тут!

Спору нет, Сапфир – истинный сын своего народа, воплощение скромности и добродетели. В мире, где войны развязываются по дуновению ветра, дети порою прирезают отцов и матерей, а брат умерщвляет брата ради перехвата власти, ореады, пожалуй, остались единственным кланом, чья история не запятналась. Такая себе цветущая ветвь на гнилом древе.

Трудно уверовать, но прославляли их исключительно благими речами.

С другой стороны, сколько существ – столько и воззрений. Каждого не расспросишь.

– Почему ты молчишь? – Веки ореада дрожали, голос упал до шепота. – Думаешь, я заблуждаюсь?

– Я не слишком жалую совпадения, Сапфир, – ровным тоном, взвешивая каждое слово, молвил Олеандр. – Зачастую за ними кроются неразгаданные закономерности. Наша с отцом обитель вспыхивает. Воздух напитывается отравой, братец твой под шумок чешую сворачивает… Да, он не поджигал дом. Подозреваю, просто передал смутьянам чары.

– Зачем, великий Тофос?! – взвизгнул ореад. – Нелепица какая-то! Но… Ладно, предположим. Тогда он, наверное, не сознавал, кому их дарует. А сбежал, потому что испугался заключения под стражу.

В соображениях Сапфира прослеживался смысл. Рубин и правда мог вручить смутьянам – очевидно, кому-то из подельников Каладиума – чары, так сказать, по дурости, не понимая, чем чреват столь сомнительный поступок. Другой вопрос: почему он не поведал о содеянном Олеандру? Не выдался шанс? Быть может, Рубину угрожали? Быть может, прижали к стенке и выудили ядовитое пламя силой? Спорный вывод. Тогда он разобрал бы, что дриады замыслили недоброе. А последние, заполучив желаемое, устранили бы ненужного свидетеля.

Или нет?..

Олеандр попытался рассмотреть случившееся под разными углами. Потыкался то так, то эдак, но упирался либо в противоречия, либо в вопросы, которые влекли иные вопросы. Вывод: нехватка сведений. Из пары капель краски картины не нарисуешь – и хоть ты листву с рук обдирай. Посему ему ничего не оставалось, кроме как признать неоднозначность произошедшего.

На что он получил ожидаемый вопрос:

– И что нам делать?!

– Не знаю. – В голове Олеандра сплелся клубок из чувств и помыслов. – Я пока что слабо понимаю, что произошло. Подставили Рубина? Надурили? Бывает, что поделать! Мир полнится лжецами. Ему следовало рассказать мне о промахе. Излить душу и оправдаться. Побег – не решение. В самом деле! Первый раз, что ли? Рубин и раньше ерунду творил, а потом приходил ко мне – мол, Олеандр, помоги. Почему он сейчас так не поступил? Ты прости меня, Сапфир, но побег твоего брата наводит меня на мысли о его сознательной причастности к злодеянию. Он изменился, ведаешь? Кричал недавно, что он – не сын Цитрина. Давил в себе дракайна… Честно, я с трудом узнал его, когда увидел. Он на феникса стал похож!

– После боя у моря меня травяными настойками опаивали, – признался Сапфир. – Я всё время спал. Вроде Рубин заходил ко мне. Но мы так и не поговорили. Я… Боги, нет! Не верю, что он пошёл бы на такое…

Олеандр только развёл руками и добавил:

– Верю… Не верю… Как было бы прекрасно, если бы мы могли так хорошо знать существ. Тогда любые разбирательства и суды отпали бы за ненадобностью. Достаточно было бы опросить близких провинившегося.

***

Спасибо Сапфиру – последний разговор повлиял на Олеандра, как ведро водицы, вылитое на костер. Теперь он мог размышлять трезво. И решил не мчаться к Фрезии со всех ног.

Сапфир обмолвился, что от разрушения дом владыки Антуриума уберегают морозные подпорки, сотканные океанидом. И тишина сомкнулась в лекарне сродни огромному кому слипшихся лоз.

Лишь на долю мгновения губы Олеандра разомкнулись, чтобы произнести: «Не упоминай о танглеевце, мне всё равно». Но язык будто одеревенел, не желая выносить в мир столь явную ложь.

С Олеандра сошло семь потов, покуда он снова разлепил губы:

– Где он?

– Сбежал. – Склонившись над тумбой, Сапфир уже накапывал в чашу с водой успокоительное.

Сбежал! Кто бы сомневался! Олеандр усердно растирал виски, отмечая, что боль перестает докучать.

– Ты сколько смешал? – Судя по частому перестуку капель, разбивавшихся о воду, немало.

– Пятьдесят, – произнес Сапфир и передал Душке другую чашу с водицей. – Еще десяточек – и тревоги отступят.

– Сколько?! – У Олеандра волосы на затылке зашевелились. – Хочешь, чтобы я успокоился навсегда?

Пробка, подцепленная крючковатым когтем, заткнула флягу с настойкой. Сапфир шаркнул крылом по полу и склонил голову к плечу. Сощурился. Меньше всего он сейчас напоминал юношу, одаренного завидным умением сохранять благое расположение духа перед лицом опасностей. Куда больше он походил на птицу, присматривавшуюся к ползшей мимо добыче.

– Это Глендауэр? – Прозорливую такую птицу, не ведающую, какие норы безопасны для разведки, а какие – таят погибель.

– Его разыскивают? – Внутри Олеандра все перемешалось. Он уже не понимал ни себя, ни своих ощущений. – Я прав?

– Прав.

Плохо. Для Глена слово «розыск» звучало как приговор. Будь на его месте иной танглеевец, парня просто спровадили бы восвояси, ведь он спас жизнь наследнику клана дриад. Но сын Дуги? – дело другое. На долю Глена выпал указ, велевший стражам задержать его и приговорить к казни.

Боги! Олеандр залпом осушил чашу и выбежал во двор. Он надеялся отыскать кого-то из старших хранителей до того, как дриады сообразят, что пора воскликнуть: «Наследник!» Не успел. Пара-тройка шагов – и шумиха смолкла. Его настигло стойкое ощущение, будто он вот-вот примет на щит атаку войска, и его раскрошат в пыльцу, даже ноготка не останется. Соплеменники, роившиеся под навесом из листвы, глядели на него сродни голодающим, выискавшим плодоносный кустарник.

Им-то хорошо – насытятся досыта. А о бедном растении кто-нибудь удосужился подумать? Не только ведь ягоды оборвут, но и ветви и листву до крох обглодают!

Миг подступившей дурноты Олеандр прозевал: вот он взирает на побледневшие лица поселенцев и тонет во мраке, а вот уже сидит на лавке подле Сапфира и жмурится от сползавших на веки капель пота. Перед глазами снова плыли цветные пятна, в ушах порхали скрипучие вздохи и выдохи.

Стражи быстро пришли на подмогу. Когда Олеандр очухался, от оголтелой толпы его отрезал венок зеленых плащей с шипами.

В ночи звенели, колотя по мозгам, отчаянные выкрики:

– Что происходит, наследник? – Коренастая девица в алом платке, расшитом золотыми нитями, выглянула из-за плеча хранителя. – Чего нам ожидать? Почему вы таитесь?

– Где владыка? – провопил рядом с ней травник. Его кожаный жилет, накинутый поверх рубахи, весь скособочился. – Куда он ушел? Где архихранитель? Зачем он сложил полномочия?

– Огонь!..

– Змей?..

– Почему?..

– Олеандр!..

– Наследник!..

Олеандру захотелось сбежать. Проораться до разрыва легких и уползти в укрытие, как изувеченному воину с поля брани. В душе заворочались обида вперемешку с негодованием: первые ростки смуты по какой-то причине не породили в клане ни тревоги, ни переполоха, бывалый распорядок омрачился лишь пересудами. Хотя, казалось бы, столь жуткие трагедии как гибель собратьев от лап выродков и подброс судных листов, происходят редко. Но стоило беде коснуться многих дриад напрямую, они взбесились. Перетрухнули, известное дело. Каждый из них считал, что его хижина с краю. И невзгоды непременно обойдут её стороной.

Как бы не так, господа! Получите и поставьте оттиск. Головешке, упавшей в кусты, подвластно уничтожить лес.