Формула

– Вероятно, Эдуард Сергеевич, вы гадаете, в чём цель моего приглашения…

В сущности, мог бы и не гадать. Но ничего не могу с собой поделать – обожаю сюрпризы. Поэтому, да, гадаю. Точнее, не столько гадаю, сколько жду ответа. С лёгким, необременяющим любопытством.

Хозяин офиса слегка покачал свой бокал. Посмотрел на меня над очками. Очень доброжелательно посмотрел, но я не мог не заметить, что глаза у него совершенно не похожи на глаза людей, постоянно носящих очки.

– Собственно говоря, я хочу предложить вам работу первого референта. Моего, естественно.

– Вы уверены, что это наш император? Я имею в виду – он как-то изменился. Что с ним случилось, Жуан? Что могло с ним случиться?

Ох, я бы рассказал о том, что с ним случилось…

Маршал Ней, герцог Эльхингенский, князь Московский. При мысли о том, что с его императором что-то не так, рыжая шевелюра начинала двигаться под треуголкой. Но не мозги. К сожалению – или к счастью?

– Он очень устал, маршал. Предательство Мармона и Ожеро добили его величество окончательно. Его последние приказы насчёт обороны Парижа… я не думаю, что их можно выполнить. Точнее, выполнить их возможно, но это ничего не изменит. Мы должны искать мира…

Собственно говоря, кто я такой, чтобы давать советы маршалу Франции? Тем не менее, он явно их ждал. И, похоже, действительно нуждался в том, чтобы ему сказали, что делать.

Поначалу всё шло не так уж плохо – герцог Невшательский сумел убедить императрицу покинуть Париж и выехать в Блуа вместе с Итальянским королём. Вы понимаете, насколько нежелательна была её встреча с новым императором. Коленкур вёл переговоры с противником. Похоже, они со многим соглашались. Войск было достаточно – если не для битвы, то для достойной обороны, и это невзирая на измены, которые следовали одна за другой.

Моле отказался подписывать отречение. Я пытался отрезвить его, но дело происходило при слишком большом стечении народа. Он смерил меня взглядом. Не мог же я кричать: « Грёбаный самозванец! Сколько часов ты считаешь себя императором?! Сбился со счёта? Или успел забыть своё собственное имя?»

Условия русского царя изменились. В смысле, стали жёстче. Но нам по-прежнему давали целый остров.

Возможно, нам просто следовало надавать Моле тумаков – но как это сделать? Мы не могли за здорово живёшь наброситься на императора при свите и охране – а один он перестал появляться сразу же. Таким образом, наш кадавр вырвался на свободу – по крайней мере, отчасти. Мы не знали, насколько велика эта часть и не могли его потихоньку пристукнуть, поскольку не имели запасного. Оставалось прибегнуть к общественному мнению.

Ней, Макдональд, Удино, многие другие – Бертье сумел убедить их. Я тоже участвовал по мере возможности – как консультант, естественно.

Император устал. Устал настолько, что это становится для него опасным. А значит, становится опасным для Франции. Его дух по-прежнему могуч, но физическое состояние таково, что ещё одно усилие может стать гибельным. Не только для него, но и для Франции. Для всех нас. Для вас. Для ваших замков и титулов. Конечно, это не главное, Главное – судьба Франции, и сегодня она в ваших руках. Есть только один путь. Уговорите императора. Он вас послушает. Только вас. Уговорите его, господа.

Маршалы принесли отречение.

Моле подписал. Безукоризненно аутентичным императорским росчерком.

Уж не знаю почему – возможно ему стало не по себе от лицезрения такого количества позолоченных эфесов и серьёзных лиц.

Герцог Виченцский улучил-таки момент переброситься с ним парой слов наедине. Как будто, ему удалось объяснить Моле, что он должен вести себя прилично.

Надо отдать ему должное – прощание с гвардией было сыграно блестяще. Я имею в виду – случись что, всё происходило бы именно так.

Кроме меня никто не последовал с ним на Эльбу. Думаю, все слишком устали нести на себе бремя истории. И поняли, что пора озаботиться своим собственным будущим – раз уж всё остальное они смогли устроить наилучшим образом.

– Что скажете, Эдуард Сергеевич?

Удивительное дело – в последнее время я стал востребован, как никогда в жизни. Именно в тот момент, когда меньше всего в этом нуждаюсь.

Я приподнял свой бокал, посмотрел в него, потом на собеседника.

– Мои обязанности?

Роман Ильич обозначил улыбку, слегка растянув углы рта. Кто-то учит их не слишком уж показывать зубы, или у него с ними проблемы? Нет, вряд ли. Может быть, просто врождённая сдержанность.

– Вы не спросили – «мой оклад»?

– Это был бы следующий вопрос…. Впрочем, вполне взаимосвязанные вещи, не так ли?

Хозяин офиса сделал небольшой глоток. Мне бы так. Проклятая привычка – закидывать в себя любое пойло разом и без компромиссов. Никаких сниманий капель языком и неторопливых смакований. Лишь бы с ног валило – и ведь валит. По крайней мере, время от времени.

– Обязанностей не так уж много. Я сказал бы, даже на работу приходить не обязательно. Так, иногда… по моей просьбе. В остальном – выполнение специальных поручений. Точнее сказать, конфиденциальных. Что касается оклада, то, если уж об этом зашла речь…

Роман Ильич сделал ещё один, точно рассчитанный глоток. Посмотрел на меня.

– …Назначьте его сами. Не миллион долларов, естественно – вы же имеете представление о ставках на госслужбе. …Собственно говоря, скорее всего, нет. Ну, это поправимо. Естественно, персональная машина – Николая не отдам, слишком привык, но подберём что-нибудь равноценное. Екатерину – пожалуйста. Не пожалеете. И, как вы сами понимаете…

– …Чем обязан такой чести?

Я решился опрокинуть свой бокал – ровно наполовину. На хозяина это варварство не произвело ровно никакого впечатления.

– Вы талантливый человек, Эдуард Сергеевич. Очень талантливый…

Как-то слишком уж многозначительно он это сказал. Или показалось?

Хозяин офиса поднялся во весь свой рост.

– Впрочем, поедем ко мне. Эта официальная обстановка не способствует…. А нам ещё о многом нужно поговорить.

Поначалу всё шло более или менее гладко.

Естественно, к нам подсылали убийц. Скорее всего, это была работа Талейрана, но не могу исключить и кого-то из коронованных особ. Собственно говоря, не могу исключить никого вообще. Понимаете, слишком многим в случае такого исхода спалось бы спокойней. Конечно, он стал теперь бывшим императором. Но как-то недостаточно бывшим – а мероприятия вроде Нюрнбергского процесса на тот момент ещё не были изобретены.

Одним словом, на нас покушались всё время, которое заняли приготовления и дорога на остров. К счастью, люди им попались достаточно бестолковые и дела своего не сделали. Я бы даже сказал, не сделали ничего более или менее опасного – и это в тот момент, когда мы были максимально уязвимы. Один повертелся пару дней рядом и сбежал при первом подозрительном взгляде. Другой банально ограбил чью-то повозку. Третий… мне даже как-то неудобно об этом говорить, но он покончил с собой, оставив крайне прочувствованную записку. Что-то вроде того, что он не может покрыть себя позором, подняв руку на сами знаете кого, и т.д. …Наверно, были и другие – но об этих мы не узнали вовсе.

Бог ли нас хранил, или продолжала действовать магия, того, кого с нами уже не было, – но ничего особо тревожного за эти дни не произошло.

На острове Моле нашёл себе уйму дел. Месяц за месяцем он строил укрепления, ремонтировал дороги; создал национальную гвардию и Государственный совет.

Судя по слухам, которые добирались до нас из Парижа, кому-то это казалось смешным, но многие – и число их росло – видели в его действиях величие деятельной души. В смысле, величие, которое не может не проявлять себя даже в малом. То есть – величие подлинное.

Вот так-то…

Я понимал, что он просто копирует императора, хотя делает это весьма удачно, а временами и просто блестяще. Только в своём масштабе. Создаёт государство, правит им, командует армией из четырёх сотен гвардейцев, которых ему разрешили взять с собой.

Но постепенно здесь стало появляться что-то ещё. Чересчур высокая степень достоверности, что ли. Какое-то чувство дежавю при звуках его речи и виде жестов. Удивляюсь, почему это не вызвало у меня никакого беспокойства. Я должен был сообразить, что он действительно начинает жить жизнью императора – в конце концов, история этой жизни в течение нескольких последних месяцев пишется им.

Впрочем, чего вы хотите от медика – пусть даже и придворного? В сущности, все мы тогда были просто коновалами, а о психоанализе и слыхом не слыхивали…

С другой стороны, наш спектакль оказался вполне убедительным – возможно, потому, что никого из действительно близких или хорошо знавших Императора людей рядом не оказалось.

Точнее говоря, им не давали оказаться.