Милость к падшим

– Пришла попрощаться?

– Да.

Амизи смотрела на дочь и видела, что в глазах Алоли появилось нечто большее, чем грусть. Будто бы возникло что-то вроде жалости или печали. Иначе бы она не отводила взгляд, не прятала бы его, смотря в пол, или на голые стены.

– Кто же теперь управляет? Керим?

– Медведя он продает. Акробаты отделились, уже ушли. Кейла вместе с ними.

Амизи поняла, что дочь не знает, как жить дальше.

– Керим хочет нанять нового мима. Будет его искать в Иерусалиме. Говорит, там есть школа мимов.

– До Иерусалима еще надо добраться.

Амизи теперь не видела в Алоли соперницу, которая причинила ей столько боли и унижений, а видела дочь, которая тоже попала в беду.

– Что же ты решила?

– Пойду с Керимом. Он придумает новые пантомимы.

– Керим? Подумай сама, разве он способен? Тем более, продает медведя, чтобы не подохнуть с голода. – Амизи прямо посмотрела на дочь. – Иди сюда, сядь рядом. – Алоли послушалась, села на ложе рядом с матерью. Амизи положила ей руки на плечи. – Ты рано сдалась, дочка. Рано! У тебя впереди целая жизнь.

– Отец тоже так говорил.

– Отец! Не смей так называть этого похабника! Слава Богу, он сдох. Я не брошу тебя. Увидишь, всё у тебя выйдет. И не надо никуда уезжать из Александрии.

Пока дочь и мать говорили, уже весь дом блудниц знал, что к ним пришла танцовщица и певица Алоли. И Левкиппа, хозяйка дома, тоже узнала об этом, и возрадовалась, и поспешила в маленькую угловую комнатку Амизи.

Она вошла без стука, улыбаясь во всё свое широкое нарумяненное лицо и всегда ярко накрашенные губы. Толстая, но не расплывшаяся, всё еще привлекательная своими пышными формами, которые нравились многим мужчинам, особенно возрастным, она, протянув полные белые руки вперед, мелкими шажками приблизилась к Алоли:

– Какая радость! Какое счастье видеть тебя, Алоли!

Она обняла девушку, прижала ее к своей пышной груди.

– Умерь свои восторги, – спокойно сказала Амизи. – И прикажи накрыть стол в триклинии. У нас с Алоли есть к тебе серьезный разговор.

– Да я с удовольствием! Девушки! – обратилась она к обитательницам дома, заглядывающим в приоткрытую дверь комнаты, чтобы поглазеть, убедиться, что Алоли действительно пришла к ним. – Ты, Коринна, – позвала она девушку, увидев ее голову в двери, – иди вниз, скажи на кухне, чтобы всё приготовили для приема нашей гостьи, красавицы Алоли! Да побыстрее!

Головка девушки с распущенными светлыми волосами кивнула и скрылась.

– Впрочем, пойду и сама, – продолжила Левкиппа. – Не сидеть же нам здесь, верно, Амизи?

– Да, конечно. Ты иди, а мы потом, я только приведу себя в порядок.

Левкиппа ушла, а мать стала быстро давать указания дочери:

– Она хитрая бестия, учти. Дай мне возможность вести переговоры – и я всё устрою.

– Устроишь – что? – спросила Алоли, хотя не очень понимала, что задумала мать.

Но представить, что мать выдвинет такие условия, на которых Алоли согласится работать в доме блудниц, она, конечно, не могла.

Многоопытная Амизи выхлопотала для дочери самую лучшую комнату, в которой она будет принимать самых богатых посетителей. Танцевать и петь будет не каждый день и только за отдельную плату. Ее, Амизи, Левкиппа переведет поближе к дочери – она будет одевать Алоли, готовить к представлению, следить за порядком в ее покоях.

Плату за выступления Левкиппа будет назначать сама – она знает посетителей наперечет. Но появятся новые поклонники Алоли, и плата будет увеличиваться, и Левкиппа не должна скрывать доход от Амизи – они вместе будут распределять его.

Это условие чуть было не разрушило торг, но Левкиппа всё же вынуждена была согласиться, при условии, что большая часть дохода остается у нее, хозяйки.

Характерно, что во время этого торга Алоли пила вино, закусывала фруктами, разрезая их золоченым ножом. Поглядывала то на мать, то на Левкиппу, разгоряченную торгами, и не вмешивалась, будто заранее договорилась обо всем с матерью.

То, что Амизи с самого начала поставила дочь на особое положение в доме, вполне устроило ее. Тревога, царившая в ее душе, когда она шла к матери, улетучилась. Предстоящие встречи с посетителями дома не очень-то тревожили ее – это будут особые, богатые люди. Всё же это совсем другое, что ненавистная связь с отцом.

Она накопит денег и отправится в Константинополь.

И вполне возможно, что встретит комита Лизандроса, если, конечно, он будет жив и его не проткнут мечом или не пустят ему стрелу в шею.

И тогда она попомнит ему, как он обманул ее, унизил, не пустив на корабль.

Всё получилось так, как спланировала мать, и Алоли опять завоевала ведущее положение, потому что Левкиппа благоволила ей, поглядывая порой и похотливо, надеясь со временем подчинить красавицу и поставить на место ее мать. Она выжидала удобного случая, зная, что он обязательно представится.

А пока пребывание в доме блудниц Алоли приносило доход, от желавших видеть и обладать ею не было отбоя, и Левкиппа сортировала людей, кого пуская, кому перенося сроки, а кому и вовсе отказывая.

Вот в эти дни, когда жизнь в этом доме стала для Алоли уже привычной, здесь появился дискобол Наклетос.

Сомнения, которые длились после того, как он увидел Алоли на пиру у префекта, разрешились, когда он встретил на Агоре помощника своего отца, ловкого ситофилака[11 - Ситофилак – наблюдатель за хлебной торговлей на Агоре.]Джабари.

– Послушай, Джаб, – как бы равнодушно обратился он к нему, – есть одно дельце…

– Слушаю, господин, – сразу же откликнулся помощник отца, услужливо отходя в сторонку от людей, куда его поманил Наклетос.

– Ты умеешь хранить тайну, ведь так?

– Конечно, господин!

У Джабари была душа хищника. Наклетос знал, как он умеет выбивать долги, ждать случая, чтобы напасть на жертву и карать. Но знал Наклетос и про беспредельную преданность Джабари своему патрону.

– Мне надо войти в один дом, чтобы встретиться с некой особой… но тайно, понимаешь?

– О да, господин. Стрелы амуров, кому они неведомы… Но что это за дом и что за особа?

– Я доверяюсь тебе, Джаб, потому что знаю твою преданность нашей семье. Но только она-то как раз ни в коем случае не должна знать про это!

– Буду послушен вам, мой господин.

Видя, с какой преданностью смотрит и говорит Джабари, Наклетос решился:

– Ее зовут Алоли.