Милость к падшим

Странно, казалось, монашеская жизнь должна была вычеркнуть из памяти всё, что предшествовало до принятия пострига. Но вот же, хотя и отрывочно, всплывали в памяти какие-то прожитые события независимо от его воли и сознания.

Глава 3

Алоли – слаще нет винограда

Укротитель Тамир

Она выросла в цирковой семье и уже с трех лет участвовала сначала в живых картинах, а потом и в представлениях, где у нее уже была роль. Сначала она изображала ангелочков, но уже в шесть лет, когда тело ее приобретало выраженные девичьи формы, отец, владелец цирка, заставил ее выходить к зрителям в полупрозрачном хитоне.

Отец, Тамир, изображал охотника. Увидев девочку у ручья в лесу, гнался за ней. Хитон спадал с девочки. Схватив ее, охотник уже намеревался предаться сладострастию, но тут появлялся медведь. Охотник в страхе бежал, а девочка с благодарностью гладила медведя и уводила его со сцены.

Отец, дрессировщик, с малых лет приучил Алоли не бояться ни зверей, ни людей, которые глазели на нее обнаженную. И чем более взрослела Алоли, тем явственнее становилось, что растет красавица. Та-мир усложнил представление, где Алоли уже выступала как главная героиня. Девушка вытеснила со сцены сначала мать, затем любовницу Тамира Кейлу, особенно когда обнаружилось, что у Алоли прекрасный, с неповторимым тембром голос.

Сначала Алоли пела у ручья, с тем самым голосовым «щебетаньем», присущим египетскому пению, когда гласные звуки начинают прищелкивать, создавая неповторимую прелесть. Зрителям все чаще хотелось, чтобы Алоли пела больше, чем в пантомиме у лесного ручья.

Тогда Тамир стал выпускать дочь на сцену уже во втором действии, где она изображала повелительницу охотников, похожую на Артемиду, но не греческую богиню, потому что вид ее всё отчетливее приобретал черты именно египетские, а некую лесную красавицу, которая своим пением завораживает зверей, а затем и охотника, становясь его возлюбленной.

Чем откровенней становилась сцена обольщения лесной богини, тем больший успех она имела у зрителей. Видя, что отношение отца к дочери заходят слишком далеко, мать Алоли, Амизи, восстала – себе на погибель.

Когда они прибыли в Александрию, он продал супругу в дом блудниц. Любовница Тамира Кейла, зная крутой нрав укротителя, присмирела, затаив злобу. И стала жать случая, чтобы отомстить.

Да и все в бродячей цирковой труппе присмирели, хотя в душе не могли не осуждать хозяина. Он хотя и скрывал свое отношение к Алоли, но ведь шила в мешке не утаишь.

Дочь он убеждал изо всех сил:

– Послушай меня, Алоли. Ты не должна осуждать ни себя, ни меня. Потому что мы с тобой живем для великой цели. Императрица Феодора была артисткой цирка! И отец ее тоже был, как и я, укротителем. Но Феодора не умела петь, как ты! Лишь показывала в пантомимах свое нагое тело.

Всё это он рассказывал Алоли не один раз.

После представления, посчитав собранные бронзовые монеты – самые мелкие в ту пору – фоллисы и пентануммионы – и уложив их в ларец, он пил вино в отдельном шатре, где оставлял Алоли. Стремительное, почти сказочное восхождение блудницы Феодоры на трон императрицы Византийской будоражило воображение девушки.

– Рассказывают, что Феодора устала от блуда и цирка, – продолжал Тамир. – Она накопила золотых солидов и серебряных милиарисиев[2 - Со?лид, мелиарисий – золотая и серебряная монеты в Византии.]. Будто купила себе дом и стала вести благочестивый образ жизни. И будто однажды ее увидел император Юстиниан. И влюбился в нее до безумия![3 - Где и как познакомились Юстиниан и Феодора, неизвестно. Несмотря на ее бурное прошлое и дурную славу, Юстиниан решил жениться на ней. Он сумел преодолеть все преграды на этом пути: добиться согласия своей консервативной матери, изменить существующее законодательство, по которому запрещались браки аристократии и актрис, заставить смириться общественное мнение столицы и признать этот брак. Таким образом в 527 году н. э. во главе одного из величайших государств той эпохи становятся сын крестьянина и бывшая блудница.]– Тамир умел говорить так, будто видел то, о чем рассказывал. Он был хорошим мимом. – Но ты не верь всему, что говорят! – горячился он и таращил глаза. – Тут далеко не вся правда!

Феодора никогда бы не стала императрицей, если бы не сумела сначала добраться до Константинополя, а потом и до императорского дворца! Ну как можно поверить, что она с л у ч а й н о попалась на глаза императору? Глупость!

Он пил вино, и Алоли тоже пила, чтобы не чувствовать запах изо рта отца, чтобы забыть, что это ее отец, что он ласкает ее в запрещенных местах не на сцене, понарошку, а здесь, на ложе, у себя в шатре, всё больше к ней приставая.

– Она всё это ловко подстроила, понимаешь? И мы так у с т р о и м! Дай срок! – заговорщически шептал он. – Мне сказали, что скоро должен прибыть из Константинополя от императора Маврикия сам комит экскувитов[4 - Комит экскувитов – начальник гвардии императора.]Лизандрос! Император знает о здешних распрях и посылает гвардию, чтобы навести в Александрии порядок! – Алоли хотела отодвинуться от отца, но он не позволял, а наоборот, еще крепче прижимал ее к себе, продолжая горячо шептать: – Лизандроса мы заманим на представление! И ты сделаешь так, что он сойдет с ума! Как сейчас сгораю я! Не противься, моя прекрасная Алоли[5 - Алоли – виноград (с египетского).], недаром я дал тебе такое имя! Ты слаще любого винограда!

Она сопротивлялись изо всех сил, но разве могла она справиться с укротителем медведей?..

И преступление совершилось.

Наутро она твердо решила бежать.

Но куда?

Тамир видел, что Алоли изменила отношение к нему и что-то задумала. Чтобы успокоить ее, продолжал говорить о великой цели. Вот приедет Лизандрос и отвезет ее в Константинополь. И там будет представление для самого императора. Ну чем Алоли хуже хваленой Феодоры, тем более давно уже покойной? Во сто крат лучше!

Ее тело прекраснее всех красавиц! И голос волшебный! И она уже научена всему, что должна знать женщина!

И девушка терпела, хотя он ей стал нестерпимо противен.

Это понял и Тамир. Слова словами, даже самыми убедительными, но надо было действовать.

И Тамир сумел встретиться с начальником стражи префекта и подкупить его, чтобы он пустил его к Ксенону.

Тамир вымылся в бане, надел лучшую свою тунику, не пил и пришел к Ксенону, изобразив самую льстивую из своих улыбок.

– Ну что тебе? Говори, у меня много дел. – Ксенону, дородному, рано потолстевшему, но не утратившему мужской силы, неприятно было встречать у себя во дворце Тамира, которого он держал за низкого фигляра.

– О, я знаю величие твоих дел, – низко, но с достоинством поклонившись, быстро ответил циркач, – моя просьба ничтожна. Однако она может послужить к славе Александрии.

Мясистое лицо префекта тронула полупрезрительная ухмылка.

– Неужели?

– О, я знаю свое ничтожество, – столь же быстро ответил Тамир. – Знаю, что для тебя, светлого умом и сердцем, чужды мои низкие помыслы. Однако позволь заметить, что нравы и в Александрии, и в Константинополе упали, к несчастью. Вместо молитвы и верности заповедям Спасителя у нас всё чаще слышишь призывы к неуместному веселию и даже, осмелюсь сказать, к забавам низкого содержания…

– Куда ты клонишь, недостойный?

– О, я не о тебе, достойнейший. А о приезде к нам человека по имени Лизандрос. Это мужественный воин, но говорят, войны слишком грубой сделали его душу…

– Откуда тебе знать? – повысил голос Ксенон.

– Мне приходится встречать во множестве самых разных людей, и слухом земля полнится… Да и сам посуди, достойнейший. Человек, который всё время проводит в битвах и стоит на страже императора… Разве не захочется ему вдали от столицы, здесь, в лучезарной Александрии, отдохнуть? Тем более, если придется расправляться с мятежными, тайными врагами империи: монофизитами[6 - Монофизиты признавали только одну – божественную – природу Христа, всё человеческое в Нем отрицая.], сектантами, которых у нас множество. Ведь ты же наверняка по случаю его побед устроишь пир…

– И что?

– Позволь привести на этот пир мой самый лучший цветок, равного которому нет во всей Александрии. Да и в Константинополе такого цветка нет, поверь мне.

Ксенон строго смотрел на Тамира.

Действительно, верно говорят, что он любящий отец – так может говорить о своей дочери только настоящий отец. Заботится о ее счастье, хотя и выставляет ее напоказ… А как им поступать иначе, циркачам? Может, то, что он с ней состоит в прелюбодейной связи, клевета? Вон как светятся его черные глаза, когда он говорит о ней, этой певунье и танцовщице Алоли, которую и ему, префекту, довелось видеть и слышать.

Да, для пира во славу этого Лизандроса такой цветок будет действительно дорогим подарком.

– А ты не боишься, Тамир, – с невольным сарказмом спросил Ксенон, – что твой прекрасный цветок сорвут и истопчут?

Тамир опустил голову и покорно ответил:

– Такова судьба женщин-артисток.

Помолчали.

– Что ж, – проговорил префект, – получишь извещение, когда будет пир в моем дворце.

Тамир рассыпался в благодарностях и, пятясь, удалялся к выходу, но Ксенон остановил его: