Варнак

Пастырь боялся, что дверь окажется закрытой изнутри. Но Хан, видать, уже не спал – понятное дело. Поэтому, почуяв, что ручка опускается свободно, варнак резко дёрнул дверь на себя, ворвался в пропахший душным сном и слабо освещённый тусклым рассветом кабинет, заметался лучом света по стенам, укрытым панелями. Дёрнул вторую дверь, из приёмной в кабинет, прыгнул внутрь.

Хан спал. Сидел за столом, положив голову на руки, и спал. Когда Пастырь протопал по паркету, он проснулся, но не резко, без суеты, без тревожности. Да и понятно, чего ему было тревожиться. Он и предположить не мог такого развития событий, не ждал гостей.

Когда его узкие заспанные глазёнки непонимающе уставились на вошедших, Пастырь повёл в его сторону стволом автомата, улыбнулся, кивнул:

– Доброе утро, гнида!

Доктор тихонько прикрыл за собой дверь, щёлкнул замком, виновато пыхтел сзади.

Хан посмотрел уже осмысленным взглядом на Пастыря, на доктора за его спиной.

– Что, док, продал? – спросил вполголоса.

– Продал, – кивнул доктор. И добавил сиплым и подрагивающим от волнения голосом: – Ты, Чингиз, извини, но ты слишком много на себя взял. Не унести тебе столько.

Хан перевёл свой узкий взгляд на лицо Пастыря.

– Ты всё равно не сможешь уйти, мужик, – сказал он. В отличие от доктора, царёк был, кажется, спокоен. Или хорошо собой владел. – Ты же не станешь стрелять в пацанов. А они тебе уйти не дадут.

– Разберёмся, – бросил Пастырь подходя к столу, высматривая оружие.

– Автомат – там, – кивнул Хан в угол, где под журнальным столиком, действительно примостился «калаш».

– Угу, – кивнул Пастырь. – А пистолетик?

– Пф-ф-ф! – брезгливо поморщился Хан. – Фуфло. Не люблю.

– Угу… Ну ладно.

Не сводя глаз и ствола с Хана, обошёл вокруг стола. Подхватил «калашникова», перекинул за спину.

– Что с Меченым сделал? – спросил Хан. – С пацанами?

– Да жив твой Меченый, – бросил Пастырь.

– Меченый – правильный пацан, – кивнул Хан. – Самый правильный. На него только и можно положиться. Остальные – шелупонь.

Заглянул варнаку в глаза, кивнул на стул, стоящий напротив.

– Садись, мужик, поговорим. Я ведь их за тобой послал – обсудить кое-что хотел. Предложение сделать.

– Я ж не девка, – усмехнулся Пастырь. – Зачем мне твоё предложение.

– А ты не торопись, – улыбнулся и Хан. – Убить меня успеешь. Если сумеешь, – улыбнулся ещё шире. – А чего не поговорить… Разговор может полезным для тебя быть. Может, разойдёмся по-мирному, чтобы пацаны не пострадали. Они же дети ещё, не виноваты ни в чём.

– Ишь ты! – покачал головой Пастырь. – Как запел-то!

Хан перевёл глаза на мясника, прячущегося за спиной Пастыря.

– Ты ему всё сказал, что я просил?

– Что сказал? – не понял доктор. Или сделал вид, что не понял.

Пастырь на всякий случай отступил к окну, чтобы никто у него за спиной не маячил.

– Ты, док, мне никогда не нравился, – продолжал Хан. – Хитрый ты.

И Пастырю:

– Он, похоже, твоими руками решил…

– Не верьте ему! – вскрикнул доктор и тут же, испугавшись громкости собственного голоса, перешёл на шёпот: – Не верьте ему, Пётр Сергеевич. Ушлый, мерзавец!

– Короче, – произнёс варнак. – Мне до ваших разборок дела ноль.

А Перевалов сделал шаг к Пастырю, встал рядом, опираясь на подоконник.

Чего жмётся, поганец?! Хана до такой степени боится? Или правда замышляет что-то?..

Хан заметил брошенный Пастырем на доктора искоса взгляд. Усмехнулся.

– Правильно опасаешься, – произнёс натянуто. – Он любит в спину бить.

– Пётр Сергеевич, – начал было доктор, хватая за локоть, – вы…

– Нож! – крикнул вдруг Хан

Пастырь отпрыгнул от доктора, вырывая из цепких пальцев локоть. Не рассчитал, засуетился – опрокинул журнальный столик, навалился, кое-как сохранив равновесие. Ханов автомат выпрыгнул из-за спины, соскользнул ремнём по руке, повис на сгибе локтя, мешая, отвлекая.

Мясник метнулся, схватил за плечо.

Может быть, поддержать хотел, но Пастырь на взводе был – не до сантиментов: двинул ему локтем в грудь, отталкивая.

И тут же получил удар сбоку, со стороны подскочившего с места Хана. Нос хрустнул. Лопнула губа, моментально наполнив рот солёным. На глаза навернулись рефлекторные слёзы. Пастырь отпрыгнул назад, наваливаясь на мясника, роняя его на пол. Поднял автомат, моргая, чтобы согнать слезу.

Хан, уже выскочивший из-за стола, вдруг крутанулся волчком. Удар ноги пришёлся под скулу, в шею. Хорош был удар – шея хрустнула; Пастыря отбросила, повалила на пол, рядом с копошащимся мясником, явившаяся ниоткуда пьяная истома. В голове глухо зазвенело, стирая все звуки извне.

А Хан одним прыжком оказался на столе, сделал быстрый шаг и подпрыгнул, рассчитывая, наверное, обрушиться на голову лежащему Пастырю сверху, всей массой.

Да не удалось. Стол не выдержал, накренился. Нога Хана соскользнула, и он, нелепо взмахнув руками, грохнулся, затрещал спиной, пришедшейся на ребро столешницы.

Болтая головой, отфыркиваясь и сплёвывая кровь, Пастырь отполз, поднялся. Встал, пошатываясь, выискал мутным взглядом Хана, который сидел рядом с завалившимся столом, поводил лопатками и кряхтел: дыхание в зобу, видать, спёрло у Тохтамыша – хорошо хрястнулся спинякой.

А поднявшийся мясник вдруг дёрнул, потянул с руки у Пастыря автомат.

– Э-э! – промычал варнак. – Стоять, б**!

– Стреляйте, Пётр Сергеевич! – чуть не плача простонал доктор в попытке управиться с Хановым автоматом, который и взведён-то не был.