Городъ Нежнотраховъ, Большая Дворянская, Ferflucht Platz

– Да, это был выдающийся человек! За какой-то пустяшный миллион долларов он купил редчайшую коллекцию алюминиевых тюремных кружек – уникальнейшее, по мнению знатоков, собрание. Теперь у него были тюремные кружки всех анарейских пророков, включая дырявую кружку заики Моисея, плетёная кружка Саула Манихейского и крученая донельзя бадейка Поцера Рипербанского, большая амандрилья Грегори Распутина, пилёный пиратскими зубами стакан пирата Кидда, люстриновый кружавчик Марии Антуанетты, кружки Чмо Расина, а также ночные горшки Евы Мо и Фредди Люфта. Вот какие подвиги во имя культуры совершал он на глазах общества. А ты смеёшься над святым человеком! Неужели ты не понимаешь ценности тюремных кружек Жиботинского, пейсов Эйнштейна, подвязки Голды Мейер, кружек всех богоизбранных президентов республики САШ? Они бесценны! А сколько стоят номерные кружки всех маргинальных президентов Фиглелэнда? О-о! Они не имеют цены!

– Ладно, ты лучше скажи, где ты собираешь такую прекрасную чернику?

– Я? На Пикадилли Сёркус! В бассейне, около Стеллы, на которой дрочит адмирал Нельсон, друг леди Гамильтон. Вы знавали такую?

– Ха! Разумеется! Мы вместе учились в чушке! Она всегда, всегда была разбитной девчонкой!

– Шикарно! Шикарная голубика! Я сегодня же куплю плетёную корзину с дистанционным управлением…

– Для сбора голубики?

– Да, для голубики! Все вещи с дистанционным управлением шикарны! И все предназначены для сбора голубики! И мой муж тоже! Для сбо-ра го-лу-би-ки! Голубики по имени Стелла!

– Замётано!

Страшный, пронизывающий ветер дул под опорами моста.

Декан Промазюкин, как кондор, посмотрел во мглу, где раздавались неясные голоса и заспешил прочь от рычащего его зева…

«Фу! Ну и город! – сказал он про себя, – А я здесь живу!»

Глава 18

В которой Автор незаметно возращает читателя к историческому основанию города и попутно, как Шахразада, рассказывает занимательные истории, не зная, для чего он это делает, и когда это кончится.

Дорогой читатель! Дорогой мой! Пре до мной одни вопросы, одни вопросы! Итак, где же мы всё-таки находимся, дорогой читатель? Дай-ка я водружу на нос очки-зебродавы, дабы походить на тех великих писателей, от которых прямо таки веет атмосферой выдумки и неземного совершенства, они ведь всегда, показываясь людям, водружали на нос очки, даже когда прекрасно всё видели! И какие очки! Круглые, огромных размеров, с толстыми венецианскими стёклами и обрамлением из слоновой кости.

Итак, ха, где мы? Ха! Ответ не замедлил себя ждать! Три раза ха-ха-ха! Ответ на этот вопрос прост как Ленин, как правда, или на худой конец – как огурец.

Итак, мы находимся в Ёканном Фиглелэнде, и уже довольно давно находимся. А что такое Фиглелэнд – спросит какая-нибудь худая английская аристократка, терзая зонтик или на худой конец, веер, что это такое? Читатель, если у него не дырявая память, уже уяснил некоторые ключевые страницы здешней истории, и наверняка захочет ей помочь. Не надо, дорогой друг, твои труды останутся втуне, не поймёт скучная английская душа того богатства и разнообразия, что творится здесь, не ущучит.

Вот из из соседней улицы несётся неясный рёв, там вдали за рекой пытаются разойтись по домам фанаты местного футбольного клуба, ёрш им в задницу! После каждого матча, если не были разбиты магазины, не сожжены школы, не разграблены банки – считатйте день прошёл зря! Пепелища и развалины украшают окрестности нашего стадиона имени товарища Кагановича, как прокажённого струпья!

Футбольный матч «Спартак» – «Факел» уже окончился, иностранцы, удивлённые и обрадованные несущимися со стадиона криками «Фак! Фак! Фак!» разошлись по гостиницам, слегка недоумевая, что происходит на гнилоурских стадионах, а сильный дождь разогнал всех остальных фраеров-факеров по домам.

Фиглелэнд. Милая моя родина! Отдушина мировой циливизации!

Когда-то в годы великой Мечты это было довольно мощное государство, ужасавшее всех своей непредсказуемостью, величием замыслов и жертв, а также целыми горами ядерного оружия и простиравшееся на офигенные расстояния во все стороны. В таком положении оно держалось довольно долго, но затем в силу неких форсмажорных обстоятельств впавшее в запустение и катакомбный маразм. Это была фантастическая, жестокая, великая империя, чьё величие, правда, не превосходило её жестокость, но усмирялось единообразием и постоянными попытками справедливости. Теперь это государство, или, вернее, его остатки спасают от окончательного экономического банкротства лишь изрядно подорожавшие в последнее время нефть, газ и твёрдое конопляное лыко, поставляемые за границу в нефасованном, буевом виде.

Каждый раз, когда я прогуливаюсь у железной дороги, мне видны за покосившимися пакгаузами эти бесконечные составы цистерн, которые проносятся мимо меня с богатством, которое таким, как я, почему-то здесь никогда не принадлежит. Наверно оно никому не принадлежит, и уже давно хозяевом всего является Рокфеллер или Вандербилд. Но пока что государство Фиглелэнд щательно скрывает это, создавая видимость национального государства.

Обрушения скрижалей было неожиданным и сопровождалось возгонкой преступных поползновений, увеличением количества запоров и замков, а что самое главное – прямым и дерзким участием нашей милиции в преступной деятельности. Порядок и преемственность были потеряны, как казалось, навсегда.

Когда я родился и рос, это была интересная страна, в сущности вот уже много лет захваченная чужими.

Анареи теперь открыто называли улицы именами своих «талантливых» пейсатых собратьев, ничуть не обращая внимания на кислое по этому поводу мнение основного населения, всё более озлобленного. Мол, «мы все свободны, и не надо обращать внимание на рабов». Кто это мы? Улица новоявленного Джазиста Пипмана соседствовала с переулком Зоси Занд, той ещё прошмантовки. Проспект Изи Шпокмана мирно уживался с тупиком Моисея. Кто были этот Моисей, чем славна Зося Занд и чем прославился Джазист Пипман, об этом никто уже не узнает. Об этом знали только выдающиеся деятели Новой Прозелитической синагоги Обломский, Обносский и Сучарский – провинциальная троица.

Ещё здесь ловят больших ящериц и стрекоз, дабы удовлетворить гурманов-извращенцев в элитных Парижских ресторанах. В «Максиме», например. Или в «Балтиморе». Я так и вижу – сидит в «Максиме» эдакий Пабло Пикассо в жилете, измазанном вдоль и поперёк красной масляной краской, с ящичком пастели в руках, лягушек, ящериц и стрекоз пожирает. Чморан! Жадно жрёт, ззанозисто так, поливая их соевым соусом и уксусной эссенцией. Губы все в сметане, мама, я не могу! Прямо болеет нутром от вожделения! Червяки в майоране! Сто лет не ел такого! Я видел по телевизору, как аборигены ели оранжевых майорановых гусениц, и обмер от вожделения. Так они аппетитно ели. А тот вообще сто лет ничего не ел! А кто же тогда горох ел? А болеро Нуриев всё на мальчиков поглядывает, всё на мальчиков, настрекоз икабанчиков, а бабочек и тараканов не ест, прин-ци-пиаль-но, карбонар этакий, беглец из Янтарного. А я смотрю на них и думаю, жалкие людишки, и зачем я тут появился, зачем невидимый, бесплотный и смешной летаю над этими шпионами и богомазами? Зачем мне этот Париж, такой эфемерный и подлый? Зачем мне площадь Пигаль и Пикадилли Сёркус? Зачем?

И в то время, когда они обжираются стрекозами и жуками, в моём городе на Большой Дворянской улице по случаю этого самого Дня Города везде выступает жидкая народная самодеятельность и раскочегариваются заядлые старушечьи хоры, и они тут же выплывают, как челны из моего воображения. И среди них поэт, фамилию которого мы, само собой разумеется, называть не будем, ибо её и так здесь все наизусть знают, настолько он всех достал своим народным творчеством. Поэт, конечное дело, всё с большим восторгом рубил руками воздух и нёс свою, понятную ему одному околесицу. Такой маленький плотный старик с нечёсанными седыми бровями и седой бородищей до пят. Обличитель неправды и водворитель истины. Зевс какой-то! Громосборник! Фу-у! Менее ужасный вариант этого старца я видел в каком-то фильме, кажется, он назывался «Снегурочка». А ведь когда-то был человек маленький и грудь у кого-то сосал!

Я вообще не люблю это бабское сюсюканье по поводу маленьких детей, и не считаю их уж больно хорошими и красивыми, дети – часто довольно таки уродливые создания. И иногда бессовестные и злые. Женщины любят их в силу как абсолютных инстинктов, так и небольшого ума. Не понимаю причин такого частого сюсюканья! А то, как они по звериному уничтожают в своей среде слабого малыша, вообще внушает мне отвращение. Я видел, как дети забивают слабых! Видели? Ха! Потом из них вырастает всякая сволочь, к тому же! Потом в университетах учатся! На одни пятёрки и шестёрки! А как быстро они все усваивают навыки жизни, приёмы кидалова всякого, глазом моргнуть не успеешь, как он уже понял твой намёк и побежал за угол, чтобы опередить тебя и маржу сорвать раньше. Зверьё! Никакого благородства! Но я не о том!

Надо было слушать, что скажет громоподобный Зевес. Он не заставил себя ждать и сразу же понёс какую-то чудную ахинею. Громко так, напористо! Отчаянно, я бы сказал. Эмоционально. Как будто пулемёт в степи забил.

Раздалась грязь, и хлынуло …но.

Он был одет, как кажется, вполне прилично, но всем смотревшим в его лицо почему-то казалось, что на нём медвежья шкура, а в руках он держит огромную дубину.

Глаза поэта горели под бровями, как маленькие злые угольки, видно было, что, несмотря на древний возраст, старик ещё очень крепок и кряжист, как Розенбом. Счас схватит гитару и начнёт наяривать Высоцкого. Необразованный, тёмный, дикий, но убеждённый в своей гениальности – такие люди есть самое страшное явление природы после вулканов и крокодилов. Само собой, он там всё родину воспевал и бичевал её врагов – дерьмокрадов и их подлых подлипал и адептов. Таких корявых, мутных и безграмотных стихов никто из присутствовавших до того никогда и нигде не слышал, и некоторые открыто посмеивались над ним. Там у него были просто бешеные рифмы – «абстиненция» у него легко рифмовалось со словом «огроменная». А старик всё расходился, расходился, как самовар, пуще, пуще, стал руками в гневе трясти, потом ещё пуще стал гневаться и плеваться на всех власть придержащих. Первым рядам тоже досталось. Он их сходу в коллаборционизме обвинил, потому, что они его беззвучно слушали и в разговор не влезали. Кривду он хорошо порушил, я вам скажу, неплохо даже! Народу стояло там человек под сорок, разного пола и возраста, довольно много для такого жалкого, затрапезного зрелища. Ему жидко аплодировали, потому что все понимали, что время околесицы кончилось и надо что-то делать, а не базарить на всю ивановскую невесть о чём. Особенно насиловали ладони две длинные девицы с мольбертами. Прикалывались они вовсю. Художницы от слова «худо». Так им нравился шумный дедок и его несусветное чтиво, так нравился. Кому ж такое не понравится! Все только и мечтают о том, чтобы им сумасшедшие дедки свои разоблачительные стишки читали! Больше ни о чём не мечтают!

В общем, смотрю, этот пиит сползает с трибуны, а на неё уже народ потёк, автографы клянчить, и как-то непринуждённо разговор перешёл на другие темы, а потом вообще на коммунальную реформу переключился, то да сё, которой тут всё начальство-канальство бредило. Дедок, наверно, у них на разогреве был. Я заметил, что рядом со мной несколько типов из моего дома стоят, и видно, что не очень-то они согласны в своих взглядах. Совсем рядом с ним стоял высокий седовласый генерал, и явно прислушивался к разговору мужика и бабы, которые прямо перед ним кривлялись и потешали друг друга ужимками и прыжками. А обсуждали они, как оказалось, вот что: в доме они организовали свою банду, и им не терпелось в доме власть захватить, а потом землю делить под гаражи. Это называлось официально «Созданием ТСЖ» – Товарищества Собственников Жилья. Красивое название. ТСЖ «Земляничная Поляна», к примеру. Счастливые обладатели недвижимости решили наконец отстаивать свои незыблемые права коллективно, и наше замечательное государство их в беде теперь ни за что не бросит. Ха-ха-ха! Ждите!

Они между собой стали обсуждать, как будут мстить всем, кто не пошёл в их …скую коммуну. Одна баба другому мужику тут и говорит на ухо: «Если эти черти сраные не захотят к нам в коллектив вступать, надо дерьмом их двери вымазать, чтоб они знали науку!» А мужик смеётся и ей поддакивает всячески, мол, да, ха-хаха, надо обязательно вымазать этим гадюкам дерьмецом дверьки, если не будут присоединяться к нашим демократическим процедурам в ТСЖ! Хи-хи-хи-хи! А рядом генерал стоял и всю эту несусветную ахинею слышал в подлиннике.

Генерал как услышал про коллектив, науку и дерьмецо, ушам своим сначала не поверил, так его поразило всё сказанное! В самое сердце попали ему слова этих товаришей! Потому что это довольно странно, согласитесь, чтобы в наше довольно просвещённое как бы время, когда межгалактические корабли бороздят, прямо скажем, просторы мирового космуса, когда с помощью компьютера всё стало доступно в понимании, какие-то прямо скажем мерзкие пидоры мазали дерьмом его важные генеральские двери! С кем, как оказывается, мы тут проживаем? Кого согрели на своей груди? Змей? Сидоров? Кого? Да- с, это не шутки, чтоб его генеральские двери какие-то мерзкие пидоры стали красить дерьмом!!! Не шутки! Не бывать такому злоупотреблению! Не бывать! Генерал стал тут рот раскрывать и из него полилась довольно складная речь.

Он чего-то там стал довольно вежливо вякать о здравом смысле, римской законности, презумпции и прочих важных политических предметах и элементах гражданского общества, а потом зажёгся, раскочегарился, в полемическом задоре стал поносить и клеймить всех этих мутных клонов, готовых ради бабла на всё, буквально на всё, стал метать в них громы и молнии, как Зевс Громосборник. Я обмочился от смеха! А потом и кошачью ферму, какую они тут устроили, зацепил словом своим аховым. Мол, не дело во дворе, где люди развлекаются и живут, кошкам командовать! Это был тезис! Все сначала ничего не поняли, а потом уразумели. Дошло до них, въехали мудилы! Вскоре поднялся гвалт, в котором уже ничего разобрать было совершенно невозможно, кроме всякой социальной чуши и диких выкриков без смысла. Бабки загалдели так, что на деревьях все перелётные птицы навсегда замолкли.

Один какой-то хрен, который долго понуро стоял поодаль, вдруг встрепенулся, как боевой жеребец, расправил плечи и стал верещать:

– Казнить! Казнить! Казнить! Казнить! Распять! Колесовать! Кастрировать! Предатели! Всех к стене плача!

Кого он хотел так стремительно без суда и следствия казнить, этот мосадовец, так я и не выяснил, может быть всех окружающих сразу! Скорее всего! Я бы, честно говоря, ему бы помог!

Тут каждого второго можно без всякого суда – в воронок и – за город – к стенке! А потом Пиф-паф, ой-ой-ой, умирает зайчик мой!

В общем, этот тихоня раскочегарился не на шутку. Тут полным-полно таких тихонь, которые на поверку просто тихие сумасшедшие и ходят как сомнамбулы в океане, пока их что-то не затронет за живое! Но уж если затронет, то может быть настоящая трагедия! Родную мать не пожалеют!

Я тоже вслед за ним не выдержал и стал речь толкать, всё больше распаляясь. Он меня заразил своей космической энергией и энтузиазизмом. Это что ж такое получается? Говорят-говорят о дерьмократии, как Плеваки, а на деле – колхоз, на самом деле опять силком всех опять загоняют в эту коммунальную реформу! Чпок! Чпок! Тут надо решать и быть начеку, а народ наш к этому не привык, и предпочитает лежать на печи – ждать удачи…

И меня вслед за генералом хотят загнать в колхоз, а потом двери дерьмом измазать! А они и без этого столько всего испытали, не приведи боже!

Не получится княжну Мэри отыметь, господа, не получиться! Волобуев, вот вам член!

Я мог бы приобщиться к этим дням,
От коих вдоль хребта бежит искрина.
Любой из нас готов сказать ням-ням,
Но уж не каждый встреченный – мужчина!

Эти разговоры, конечно, натолкнули меня на мысли о нашей страшной судьбе в ненаглядном отечестве. Мы-то ведь, приличные люди, здесь в меньшинстве, мы и этому безмозглому и дикому стаду никогда ничего не могли доказать, и никогда ничего не докажем! Вон они как всегда снова толпой побежали туда, куда их гонят.

А они вымажут! Я знаю! Они тут двести лет бандитствовали, эти понтийские жлобы, они и местность как свои пять пальцев знают, партизанили тут, небось, при всех режимах, в бандитах не одно десятилетие служат, то с батькой Мухортым, то – под красным знаменем, то – под зелёным, то под чёрт знает каким; ордена поголовно имеют, досконально изучили ландшафт территории, основы фортификации поняли, Тевтолийцам во время окупации как эти чмошники гадили – не описать, им можно верить, дверь вымазать дерьмом они могут, не солгут, не обманут! Оу! Не фиг делать – смогут! Чего нибудь хорошего они сделать не смогут, ума не хватит, а вот у соседа дверь дерьмом вымазать – смогут! За милую душку! Тут нет никаких сомнений! Страна жлобов и идиотов! Ничего тут не будет!

– Надо капкан купить! С зубами и страшной концовой пружиной! Поймаю – убью! – сказал про себя Алесь и страшно улыбнулся.

Нет, Алесь, не ты первый, не ты последний!