Городъ Нежнотраховъ, Большая Дворянская, Ferflucht Platz

– Ничего экстраординарного! Это всё жертвы КСП – клуба студенческой песни! – ответил Гринвальдусу сомнительный тип в засаленной фетровой шляпе.

– Самодеятельной, я полагаю!

– Всего лишь!

– Я многих узнаю, – мечтательно процедил всезнающий Бомбил, – все они в разные времена с несказанным энтузиазмом служили организаторами разных фестивалей самодеятельной песни. Знаете, все эти выезды на прирорду, на берега рек, озёр, на луга и сопки. Этакое отречение от скверны городов и тяготение к чистоте и наиву великой Матушки Природы! Но по правде говоря, после этих чистых фестивалей всегда оставалось столько грязи и мусора, что даже вспоминать об этом страшно! Вот они и ездили на луга плясать и веселится, а те, кто тут ползают, они организовывали каждый год это светское мероприятие. Когда они обдумывали, как бы им сподручнее сварганить новый фестиваль самодеятельной песни, приходилось много пить, курить и трахаться, при полном забвении свежего воздуха и общеукрепляющей гимнастики. Короче говоря перед нами люди, которых самодеятельная песня до добра не довела! А там, где есть самодеятельная песня, там неминуемо присутствует и гитара, и природа, и, что само собой разумеется, смесь горячительных напиткив в доступных количествах и разного качества. И все организаторы фестивалей КСП рано или поздно пали их жервой, жертвой неминуемой и скорой. А теперь они здесь ползают, как персонажи поэмы Данте ползают по дну ада!

– Джеф! Дай свою пушку! Студенты просят избавить их от мучений!

– Всегда рад помочь ближнему!

Из туалете, вновь возрождённого средневековьем, мощно ударило квашеной капустой. О мой бог! Почему мне, гражданину страны нельзя зайти в городской парк, где прошло моё детство и юность? Почему, гниды, нельзя? А там был кинотеатр, кусты, деревья и всегда как-то весело было, демократично, мило наконец. Пиво мы мирно там пили, сидя на травке! А теперь ни кустов, ни лавок, один плац-парад, замостили живую землю кирпичами, могильники какие-то кругом, кресты, … его знает чего, неизвестный святой с железными крыльями – ужас. И поверх всего уже и колокол погребальный гремит по утрам – Бам! Бам! Бам! Неужели же и правду Провидение покрывает это безобразие и ложь? Неужели же Природа за них? Неужели же нет ничего, что способно остановить эту прожорливую саранчу? Не может быть! Должно же быть воздаяние всем!?

Глава 26

В которой в военкомате комиссуется верный защитник родины и мамы, а мы входит впервые на Большую Дворянскую улицу.

Мой любезный читатель! Я сам не знаю, что заставит нас сейчас свернуть с кипучей Большой Дворянской улицы в узкий проулок, где высится большое, тяжёлое здание старого кирпича с надписью на фронтоне «Центральный Траховский Боевитый Военкомат».

Мой милый читатель! Может быть, ты знаешь, зачем мы здесь? Я не знаю!

В эту минуту, ах, в одном из помещений идёт важная комиссия по отбору рекрутов, и измождённые в своей массе скелеты ждут очереди в колидоре, травя малопонятные для нас, людей иного поколения, байки.

Врач Эльма Леопольдовна, довольно грузная женщина в летах, очках и на диво довольно свежем халате, говорит Коже и Костям, стоящим пред нею навытяжку следующие слова:

– Снимите трусики!

– Зачем? – спрашивает Кожа и Кости неожиданно грубым и властным голосом, который трудно в нём подозревать.

Но команду исполняет в точности.

– Надо! – говорит женщина-врач постфактум, – Надо!

Обозрев экспонат, врач ещё что-то записывает в бумагу, лежащую пред ней и надолго выходит за дверь.

Да, мой читатель, мы знаем – обороноспособность Фиглелэнда – в надёжных и верных руках!

Эльме Леопольдовне осталось принять ещё одного пациента, которого она явно жалеет и хочет ему добра.

– Мура! – говорит она ему, – Возьми дома гантели! Привяжи гантели внутри штанов и походи так недельку! Понял? У тебя будет плоскостопие третьей степени! В армию не пойдёшь точно! Ты понял? Иди!

– Правда? Не возьмут? – поднимает брови Кожа, а Кости уже рвутся к выходу исполнять задуманное, тренировать плоскостопие.

Ох, как сильна, как высока женская доброта, когда она проливается на всех! Как удивительна женщина в своей извечной ипостаси матери-родины, вечно зовущей нас к подвигу, свершению, вечно призывающей всё-тки записаться комсомольцем!

Облетев это скучное здание, полное странных неулыбающихся типов в странных же нарядах, невидимые для смертных, мы выскакиваем из печной трубы, хотя и с ног до головы испачканные золой, но довольные, как слоны, тем что чуть-чуть не угодили в солдаты. Да минует нас чашка сия!

На крыльях валькирий мы летим всё выше над вечным городом Нежнотраховым, родиной гробов, грибным местом, летим с гордо поднятыми головами и жадно раскрытыми клювами.

Здравствуй, родная Большая Дворянская улица – центр уездного мироздания, светлая днём и причудливо освещённая ночью тремя августинными фонарями, доживающими свой век.

Глава 27

Краткая и совершенно излишняя, создающая специальную дымовую завесу для читателей.

«Я – Ара Кандапожский! Я торговал на рынке в Кандапоге сапогами и блинами, вернувшись в свой синклит с большой дороги… Нрава аборигентского не знал, и, провинившись, стал я делать ноги. Так вихрь погромов вынул из берлоги и бедного торговца прочь прогнал. На маленьком и добром старом пони, за коим гнался резвый аксакал, да, я ушёл от мерзостной погони! Я убежал, унёсся, ускакал. От этих злых и мстительных козлов! За мною козлы гнались на перегоне, под общим направленьем на Ростов! Сжимал я ягодицы в тихом стоне! Теперь я здесь на рынке Двух Дроздов! Торгую лесом, и пенькой, и салом! Выглядываю робко из кустов! Как бабушка мне надвое сказала, как указала мудрая Валгалла, как ловкий проходимец и кидала, я к дружбе меж народами готов! Но где же план савейского Маршалла?»

Глава 28

С поспешным и запоздалым вмешательством Автора, который безуспешно пытается вырулить своё повествование, а мы предаёмся наркотическим видениям с участием Великого Гаргантюа, Шуры Андрейко, товарища Дрыкина и господина Япошкина.

Ему представилась божественная картина: заброшенные доки Портсмунда, верфь с заржавленными эрликонами. Да, не забыть бы, так это важно! На Томогошевской улице в то время жил ещё один уникальный тип именем Поликлет. Он был беден, как церковная мышь, пока не выявил свой основной талант. Он имел магнитную голову, и хотя голова его была ну совершенно нормального размера, львиную часть своего времени он уделял отдиранию железных предметов, приставших к ней – ложек, иголок, ножниц. В момент, когда первый паровоз торжественно обновлял свежие железнодорожные пути, невидимая сила бросила Поликлета на паровоз. Он прилип к железному мастодонту столь крепко, что оторвать от паровоза его смогли только вместе с закопчённой трубой. Улица, на которой это случилось, до сих пор носит название улица Политрубная.

Тут следует вопреки канонам и приличиям следует вмешаться Автору, чтобы поправить течение нашего издёрганного малопонятного пока повествования, ибо оно началось как-то неудачно. Кривовато. И город нам попался абы какой, и главный герой очень странный, летающий на крыльях в совсем неподходящих местах, и времена, что спорить, крайне непростые и нелицеприятные. Трудные времена! Но здесь все времена одинаковые! Кидальные! Авральные! Пока наш герой упористо обдумывает свою нелёгкую думу, по главному проспекту города – Большой Дворянской улице, остановив весь транспорт и порвав троллейбусные провода могучими руками, по тротуару прошёл тяжкими шагами великий Гаргантюа с двумя десятками разодетых в алые и голубые шелка и парчу спутников. Он постоянно задавал при этом своим любознательным товарищам только один вопрос: «Как называетс этёт странни гьёрод? Ват нейм оф зис факин бестед вилидж кляб?» Панург же, поковырявшись в длинном галльском носу, дипломатично сказал: «NEZHNOTRAHOV, SENIOR!»

– «NEUZHELY?» – удивлённо переспросил Гаргантюа, оказавшийся вблизи пухлым очкариком с мешками под глазами. А после подбоченился и с французистой ухмылкой покосился на ржавый шпиль городской ратуши, на котором трепался растерзанный флаг неявного цвета бебе, но явно из трёх компонентов.

– Ват ист даст Нежнотраков? Де ми? Что эт ест? Панург, тьи бюдешь отвечьать за свои некудишни проказ! Это тебье не Франс! Это гораздо хьюж! Стари ловеляс! Куда мы попали, чёрт подери твои неуместные выпендрясы! Я не собирался забираться в такую глушь от своих окороков и винных погребов! Я не кочу тут жит на старост лет! Тут одни жулики живут, Я уже вижу! Вина нет, окорок нет, ничего нет! Как ти не понимай менья! Яволь?

И тут мы видим всё.

Сказав краткую речь, доблестный Гаргантюа расстёгивает выпирающий многометровый гульф и с ходу начинает решительно орошать улицы мощной струёй, которая, пройдясь сначала по ратуше Конестабилёров и пустой площади Часов, а потом направив действие своего божественного бранспойта на Малую Дворянскую и Третью Мещанскую улицы. Наконец янтарным поток устремляется вниз и по Большой Дворянской, затопляя всё на пути, снося пешеходов и автомобили, пореворачивая троллейбусы, а также заполняя каньон Дворянской улицы горячим едким паром.

Народ, увидев издали уличную парную, думает, что опять прорвало теплоцентраль, твари, суки, наследили, …но опять будет бить в небо метров на сто, а следовательно, в домах месяца два суки не будет горячей воды и сального полусферического тьфу на них газа. Только Шура Андрейко так не думает. Ах, милый Шура! Он вообще ни о чём не думает. Поведя косым плутовским глазом справа налево, потом слева направо, прискорбный наркоман Шура Андрейко, уже с утра забивавший косяк за косяком и теперь воспринимавший свой смешной город сквозь колеблющуюся солнечную арку смешных видений и грёз, сразу опознал фигуру гигантского разрушителя Гаргантюа в голубых кальсонах и алом шёлковом лапсердаке, с аксельбантами. Он увидел также, что рядом с ним был какой-то сомнительный тип с небритой шеей, выступающим кадыком и умным взглядом, точно таким, какой он когда-то видел у Жака Ива Кусто, когда тот для прикида надевал противогаз.

– Люблю подводные одиссеи! Чмошники перловые! Перелётные кузнечики мои и богомолы! Люблю вас! – говорит Андрейко мечтательно, – Здравствуйте, мои пернатые друзья энтомофаги! Мохноноги святые! Истинно говорю вам! Я в вашем распоряжении! Ешьте меня! Рвите на части! На куски рвите! Я претерплю! Не так уж много миру осталось колбасить!

Настаёт минута абсолютной тишины, ответственности и отпада.

Снова подняв воспалённую голову, Шура Андрейко увидел золотую лестницу на небо с негром посредине и маленькими мохноногими таиландками по бокам, засмеялся и стал припоминать имя Роберта Планта.

– Плант, прости меня! Я не помню твоего имени! Убей бог, не помню! Непростительно забывчивый Шура! Как ты можешь забывать такое! Это всё равно, что забыть мать! Ё!

А потом на палках пришёл вялый анчоус из банки и мятым вороным цилиндром накрыл всё гнездо.

– Мистер Рэбелл, это вы? – спросил анчоус, обратившись к Андрейку, но увидев глаза того, поперхнулся. Абсолютно красные кроличьи глаза.

– Хахаха! – сказал Андрейко, – Ха-ха-ха! Врёшь ты всё, фришка! Фисташка моя! Врёшь! Нет тут ничего! Нету! И тебя тут нет! Не-ту-ти! Ха-ха-ха!

Замедленным повотом оглянувшись налево, Шура видет танец золотыз Кириешек. Они пляшут на маленьких изящных ножках на пуантах и делают такой банман-тандю, какого и в Большой Сиэтре никто давным-давно не делает. В центре круга кириешей резвится Бейсболист с большой битой на плече.

– Кто это? – тревожно задаётся Андрейко у мировго пространства и получат ответ от невинного крылатого младенца, посылающего вибрацию из-за его спины.

– Это знаменитый Кинг-о-Танг, король Бефлюкани! – нежно шепчет мальчик, трепеща перламутровыми крылышками, – Он Великий Мечтатель и Убийца! Ограбление века и содержание притонов в Кирбойде – дело его умелых рук! Я всегда хотел познакомить вас, но не знал, как это сделать, он так занят! Вас что-то беспокоит, Шура? Что с вами?

Шура, не в силах сформулировать мысль, только икнул ангелу в розовое ушко.

– А? Что вы говорите? – преклонился мальчик, – О как дело обстоит! Здесь хуже худшего и уж надежды нет! Но я не буду вас задерживать! Кажется, вы чем-то недовольны?