Заслуженный гамаковод России

Торопясь как-то на работу, я шёл по хорошо знакомому переулку, спускавшемуся к реке с холма, когда из стоявшей впереди шикарной машины (а там останавливались на прикол только такие!) вышла весьма соблазнительно выглядящая азиатка. Ох уж эти азиатки: я совершенно забыл про их затаённые подлость и коварство, проявляющиеся так неожиданно и исподтишка. Попросив помочь в мелком неотложном деле, она заставила меня заглянуть в машину и наклониться: сидевшие наготове бандиты уже тянули ко мне мохнатые синие лапы, так что я даже не получил шанса выскочить и уйти из западни. Подготовленный заранее наркоз отключил мне сознание, и очнулся я только в лесу, надёжно связанный по рукам и ногам.

Несколько рёбер уже сильно и остро саднили от произведённых с ними операций, но главное дело бандиты приберегли до моего возвращения в этот не самый прекрасный мир. Общение совершалось на двух уровнях: не видимый мне человек со злобными интонациями в приятном бархатном голосе перечислял свои личные потери на фондовом рынке, совершённые якобы под моим легкомысленным влиянием, в то время как два или три мордоворота – особо не прятавшие лиц – окучивали моё тело с головы до пяток. В вину мне ставились потеря яхты, проигрыш некоего завода – обанкроченного за несусветные долги, скрывавшиеся до самого конца преступным руководством – и лишение в результате привычного образа жизни. Злобное желание вытрясти из меня каждую копейку ограничивалось тем, что вытрясать из меня – по его меркам – было практически нечего, так что вся ярость животного обращалась на моё бренное тело. «А можем – если хочешь – и в бетон закатать». Сдержанное ржание вокруг меня подтвердило, что в данном случае не исключался и такой вариант, однако судьба не решилась ставить на мне крест, и к моменту отбытия проигравшегося хозяина жизни и его банды – помимо многочисленных синяков и кровоподтёков – у меня появилось ещё несколько серьёзных переломов.

Взятое с меня обязательство никогда больше не работать финансовым аналитиком – «а иначе мы тебе череп раскроим!» – разорившийся мафиози подтвердил крепким увесистым пинком в незащищённое место, так что ещё какое-то время после отъезда машины я приходил в себя, отлёживаясь и распутывая верёвки. Несмотря на потерю большей части имущества, мафиози явно обладал огромными возможностями, и я никак не мог игнорировать грозное предупреждение. Пытаться же найти его с помощью милиции вряд ли имело смысл: он бы просто откупился, уничтожив потом меня и всех причастных к делу свидетелей, так что, добравшись до города и отлежав полтора месяца в больнице, я быстренько свернул дела в фирме и ушёл на покой, сославшись на последствия полученных травм и повреждений.

Но самое главное моё достояние – моя голова – оставалась в целости и сохранности. Сломанные рёбра, перебитая ключица, перешибленное запястье были лишь частью пробитой защиты перед внешним враждебным миром, который истекал слюной в желании проглотить меня и тихо переварить, но мой мозг, мой ум, мои способности были неподвластны ему. Я больше не имел ничего общего с тем мечтательным юнцом, который когда-то хотел осчастливить мир, но постепенно – через опыт и размышления – пришёл к выводу: осчастливить можно лишь себя и своих близких, доверенных судьбой. После же выхода из больницы – обнаружив полное отсутствие родных и дорогих себе людей – я по-настоящему уже заскучал. Это была настоящая депрессия, не скрашиваемая продолжавшимися более или менее удачными манипуляциями на бирже: я жил на те деньги, которые удавалось намыть на старых хорошо изученных приисках, подторговывая иногда и на валютном рынке. Мысль о диверсификации процесса зарабатывания денег давно беспокоила меня, но лишь расставшись с официальной должностью, я решился попробовать. Совершенно другие возможности – учитывая размер плеча – обещало новое незнакомое занятие, одновременно настораживая и пугая: ведь если незначительное колебание в нужную сторону могло просто озолотить меня, то такой же провал поставил бы крест на целом немаленьком депо, так что для начала я действовал очень осторожно. Прежде чем сделать ставку – загружая лишь десятую часть депо общепринятой здесь сотней плечей – я тщательно отслеживал глобальную ситуацию: здесь уже не годились одни лишь локальные или местные новости. Конфликты государств, упавшие или взлетевшие цены на сырьё или флуктуации ставки рефинансирования – и одна валюта взлетала по отношению к другим, или наоборот грохалась вниз с высокого обрыва. Мизерные обычно колебания превращались в ураган, на периферии которого без особого труда можно было наловить много спелых сочных плодов, если только могучие резкие струи не утягивали ближе к центру, где начинавшаяся болтанка расшвыривала накопленное во все стороны света, и только что обладавший приличными деньгами человек не выплёвывался как пустая мандариновая шкурка. Неоднократно слышанные истории о подобных несчастливцах делали меня максимально осторожным, и только при очевидных явных предпосылках вступал я в игру.

Выжать всю возможную выгоду, довести конкурентов до скоротечного банкротства, подчинить процесс себе: больше я не ставил таких грандиозных планов, ограничиваясь разумными надёжными показателями. Я плыл по вольной реке, не связанный никакими желаниями и обязательствами: как только река изменяла направление, я тотчас же делал соответствующую поправку, подстраиваясь под вновь прокладываемый курс, тянувший почти всегда вверх, к новым вершинам. Лонг с максимальным количеством плечей безусловно оказывался выгоднее тактического временного шорта, ведь если купленная бумага – по тем или иным причинам – неожиданно сползала вниз, то рано или поздно она обязательно возвращалась к прошлым опробованным вершинам, чего никак нельзя было сказать про шорт. Не вовремя зашорченная фишка пригоняла целое стадо лосей, тыкавшихся глупыми доверчивыми мордами в руки и требовавших постоянно новых и новых денег. Проценты капали независимо от того, рабочий был день или выходной, вымывая в депо длинную глубокую борозду, которую могли замазать лишь заметные правильные движения. Я не признавал необходимости переходить время от времени в кэш, сбрасывая все имевшиеся акции: мой метод предполагал плавное перетекание из реализовавших свой временный потенциал в явно недооценённые и находящиеся в преддверии подъёма активы. Какая польза могла состоять в хранении свободных средств на счету, когда они обязаны были совершать кругооборот, принося новые деньги? И здесь я подхожу к самому печальному и трагичному из всего, что довелось пережить мне за уже немаленькую жизнь: к потере депо.

Разве мог предполагать я – пройдя и миновав уже случившиеся трагические события – что когда-нибудь я буду говорить: «это не самое худшее, что было со мною»? Но входя в тот трагический январь с резервуарами, плотно набитыми мелким сурком, мелким же тельцем и прочими сильно недооценёнными фишками, я никак не мог предположить, что наяву встречусь с чем-либо подобным: трагические семь дней вертикального полёта вниз так сильно обкорнали долгие годы собираемое и накапливаемое депо, что в момент отскока практически нечего мне было спасать в упавшем на самое дно пропасти плоде. Из-за случившихся нескольких подряд маржин-коллов лишь жалкая шкурка оставалась от того мощного и сочного плода, что так долго рос и набирался силой на унавоженной чёрной почве, заставляя меня испытывать высокие светлые чувства. Гордость за созданное почти из ничего – державшая меня все последние годы и позволявшая верить в великую судьбу, ещё не до конца давшую о себе знать – получила удар под дых и отбросила копыта в сторону, и проснувшись на восьмой день утром, я сразу осознал: я стал никем.

Болтавшиеся на форексе мелкие незначительные суммы абсолютно не могли спасти ситуацию: не больше десятой части всех средств держал я в этом ненадёжном унылом месте, всё не дававшемся в руки и норовившем обнулить и без того мелкие накопления. Случавшиеся уже несколько раз серьёзнейшие просадки могли почти любого довести до неожиданного инфаркта, и только мой большой опыт помогал выбираться из паскуднейших ситуаций. Мой ангел-хранитель всё ещё витал где-то неподалёку за спиной, время от времени выныривая из облаков и вытаскивая меня из попадавшейся местами топкой вязкой трясины. Неожиданные – за пять минут – резкие сливы, хорошо организованные и ярко видные по почерку задёрги и атаки, ничем не оправданные топтания цен в узком коридоре: со всеми этими прелестями мне удавалось разбираться раньше, иногда теряя, но чаще используя резкие сильные движения. И тем трагичнее стал итог: к концу января я пришёл с сократившимся в десять раз депо и абсолютно туманными перспективами дальнейшей жизни и работы, потому что – даже при возобновлении благоприятного для меня тренда – жить на зарабатываемое стало уже практически невозможно.

Что бы вы сделали на моём месте? Да, вот вы: в переднем ряду, с таким уверенным и твёрдым взглядом, позволяющим думать, что в вашей жизни не случалось подобных происшествий. Потому что если бы вам дали такой удар в самое больное уязвимое место, то вы не находились бы сейчас здесь, готовясь узнать секреты трейдерского искусства: только надеющиеся на успех и никогда не получавшие смертельного нокаутирующего удара приходят сюда с великой целью и надеждой на будущее. Но даже в те жуткие дни надежда не бросала меня. У меня оставалась единственная возможность, и я решился на самый последний крайний шаг: я заложил квартиру.

И сразу после этого я воскрес: переведя деньги на счёт, я снова оказался в родной знакомой стихии, у которой выгрызал процент за процентом, стремясь к утраченным спокойствию и благополучию, ещё вчера окружавшим меня и бывшим моей родной средой. Теперь я боролся уже за выживание, соревнуясь с включившимся и громко тикавшим счётчиком, добавлявшим проценты к моему неожиданному долгу, поначалу совсем не так сильно пугавшему меня – всё ведь понеслось вскачь в гору, с которой недавно так внезапно скатилось по крутому склону глубоко вниз, где я совершенно ясно различал дно со всеми его выпуклостями и неровностями. Новая вершина ждала нас совсем близко от случившегося так некстати провала, и, нагрузившись всё теми же – любимейшими! – фишками, я готовился рассчитаться за все прошлые неудачи и прегрешения, когда совершенно новая сила вмешалась и порушила самые светлые планы: случайная простуда – из-за не самого здорового в последнее время образа жизни – переросла сначала в пневмонию, плавно перетёкшую в воспаление лёгких, и когда через три недели – бледный и дрожащий от слабости – я наконец добрался до дома и компьютера, то вряд ли мог уже что-то кардинально исправить.

Обновив исторические максимумы и постояв короткое время на вершине, фишки снова ринулись вниз – на этот раз с достигнутого так не вовремя Эвереста, лишив меня возможности рассчитаться с долгами и загнав в самый глухой тёмный угол. Остававшихся средств мне уже не хватало – и весьма серьёзно! – чтобы рассчитаться за квартиру с учётом накапавших, набежавших как тараканы процентов, продолжавших каждый день обкусывать слабеющую надежду. Поспешные хаотичные спекуляции на грани постоянного провала и крушения продолжали и затягивали агонию: я пытался что-то сделать на сползавшем в пучину рынке, лишённом к тому же многих возможностей и достоинств: случившаяся уже отмена шортов и большинства плечей превратила резвого прежде жеребца в полудохлую мерзкую клячу, выкидывавшую несмотря на убожество постоянные сомнительные коленца. Теперь рынок уподобился полноценному казино: сделанная случайно ставка могла за день принести десяток процентов, посрамив самых лучших аналитиков и прогнозистов, в то время как проверенные годами методики и стратегии кончались полным пшиком или даже уводили в минус, и потеряв за месяц ещё десяток процентов, я по-настоящему запаниковал. Что бы я стал делать, лишившись единственной заработанной ценности – своей собственной квартиры, и куда бы пошёл: с учётом маячивших за спиной прошлых неудач и неприятностей? И тогда я совершил последнюю ошибку: я сделал ставку на форекс.

Летавшие во все стороны света валюты – потеряв почву под ногами и поддавшись общей панике – позволяли самым опытным и удачливым многократно увеличивать обычную норму прибыли: теперь они были королями, пожинавшими плоды долгих скудных дней в играх по мелочам. За неделю теперь удваивали депо, раздевая случайных неопытных дилетантов, к которым, разумеется, я не имел никакого отношения. Однако после недели, проведённой в борьбе со зловредными долларами, йенами и прочими не поддающимися анализу фантиками, я с ужасом обнаружил дикое усыхание счёта: рассыпанный по разным валютам-корзинам, счёт не просматривался чётким ясным контуром, и лишь окончательное избавление от всех посторонних валют дало представление о масштабе наставшей катастрофы.

Вот так я и лишился квартиры: простым будничным днём пришедшие сотрудники банка вынесли мои немногочисленные пожитки на лестничную площадку, лишив меня всяких шансов на отыгрыш и спасение: я ведь не мог подключиться теперь к интернету, единственно возможному для меня способу приобщения к великой мировой затее. Великий трейдер стал бомжом, снимающим на остатки денег жалкую комнатку на окраине города, где даже не слышали о самой возможности всего того, чему я посвятил последние годы жизни. А начавшееся позже недомогание – уже с самым ценным достоянием, моей головой – превратила следующие месяцы в цепь блужданий во мраке с краткими выходами и просветлениями, и немалых трудов стоило мне выбраться обратно к свету…

Кто вы такие? И что вам надо? И что вы хватаете меня за руки? Уберите руки! Я – уборщик?! Ну да: я уборщик… А что я делаю на трибуне в качестве лектора? Пытаюсь рассказать всем желающим – как можно обмануть злую несчастливую судьбу и вырвать у неё кусок счастья, и чтобы доказать, что я гожусь на большее – чем мыть полы или расставлять стулья. И что не случайно я проделал такой сложный и долгий путь, который – когда-нибудь! – трансформируется в новый взлёт, и вы – уберите руки, наконец! – ещё сами будете умолять меня учить трейдерскому искусству, и уже не эта жалкая парта будет моей законной трибуной, а сотни тысяч и миллионы будут слушать и внимать каждому моему слову!

2009

Собака

Я – собака, и должен вести себя как собака, то есть проявлять преданность и послушание по отношению к хозяину, настороженно и напряжённо всматриваясь одновременно в окружающий мир и других людей, умея выделить среди них тех, кто хозяину нравится и с кем у него могут быть даже сверхблизкие отношения (как у меня с болонкой Мартой из соседнего подъезда), и в то же время сдерживая на дистанции всех прочих. Задачи не самые сложные: для такого пса вряд ли может найтись серьёзный соперник среди других собак, когда же речь заходит о посторонних хозяину людях, то одного моего вида бывает обычно достаточно для установления надлежащего порядка: я специально потягиваюсь, делая всего лишь лёгкую гимнастику, и открываю при этом пасть, давая полюбоваться крепким прочным частоколом зубов. В сочетании с гибкостью и силой моего тела обычно это производит впечатление: краешком глаза я наблюдаю, как они меняются в лице и движениях, уже совсем по-другому чувствуя себя в непосредственной близости от столь заметной силы. Хозяину явно нравится такое: нравится ощущать себя сильным и могущественным, способным повлиять на всех на них и в то же время находиться в полной от них независимости. Он не злоупотребляет очевидным преимуществом: сколько раз он мог дать мне команду, которую я с лёгкостью бы выполнил: покусать или прогнать неприятного ему человека или взгреть приблудного жалкого барбоса – что может быть проще! – однако никогда ещё он не давал мне ясных чётких указаний, и иногда я действую на свой страх и риск.

Я ведь не жалкая такса или болонка: эти жирные колбаски на крошечных лапках могут лишь яростно тявкать, в реальном же сражении они абсолютно ни на что не способны. Глядя на них сверху – с высоты настоящей полноценной лайки – можно лишь посочувствовать им и всем их родственникам и предкам: что совершенно не отменяет покровительственного и снисходительного отношения и не мешает при случае дёрнуть за ухо или хвост этакую жирную колбасятину, жалобно визжащую и зовущую хозяина. Я, однако, внимательно отношусь к окружающей обстановке, и при малейших признаках изменения ситуации готов дать дёру: и только они меня и видели.

Главное ведь что: главное – соотношение сил, позволяющее одним – более сильным – диктовать свою волю всем прочим, которым следует признать это и подчиниться. Очевидное правило, не допускающее возражений и исключений: даже люди живут в соответствии с ним, а что уж говорить про тех, кто находится в их власти и полностью зависит от их воли и желания.

Лишь мы, собаки, а также кошки имеем более привилегированное положение: мы являемся младшими партнёрами людей, занимая – каждый в своей стае – пусть и подчинённое, но вполне значимое положение. Вожак – хозяин – приносит еду и заслуживает уважения и первенства уже за одно это, что же касается остальных членов стаи, то здесь всё строго индивидуально. Моя же стая: хозяин и я. И очередная женщина, к которой он почувствовал влечение наподобие того, что заставляет даже самых преданных псов оставлять на время дом и собираться уже в чисто собачьи сообщества, решающие время от времени свои внутренние вопросы.

Но разве может какая-то женщина повлиять на давно сложившийся порядок, освящённый временем: я был, есть и буду вторым в своей стае, и никакие изменения не могут оторвать меня от хозяина, которого я только и люблю и уважаю всей своей душой. Все же прочие должны стоять ниже: им позволено лишь гладить меня и расчёсывать шерсть, свалявшуюся и пропитанную потом и грязью: они делают мне приятно и ублажают меня, и кто же откажется от лишней помощи и сочувствия, сопровождаемого явным почётом и уважением?

Однако совершенно не означает это, что я готов проявлять ответную любезность: конечно, я могу лизнуть руку или повилять вежливо хвостом, выражая осторожную радость, но ждать от меня чего-то большего? Я ведь хорошо вижу, что мой хозяин думает про человека, с которым разговаривает: и лишь природная сдержанность и воспитанность не позволяют мне озвучить тщательно скрываемое. Сталкиваясь с соседом, живущим ниже – что происходит довольно часто во время прогулок – хозяин морщит лицо и отворачивается, и только наглость и настырность соседа заставляют его вступить в разговор. Разумеется, я не в состоянии понять смысл беседы: только совершенно явно речь идёт о не самых приятных вещах, затрагивающих моего хозяина: он старается уйти и отвязаться, но разве можно легко уйти от типа, норовящего схватиться за куртку или пиджак? Он берётся пальцами за лацкан и нагло надвигается, и что остаётся мне делать? Уж тут-то я показываю зубы: подобравшись, я начинаю рычать, сначала тихо, потом наращивая громкость, пока до наглого типа не доходит серьёзность и опасность ситуации: он наконец видит приоткрытую пасть и капающую слюну, и только резкое отступление может помочь ему в такой ситуации, потому что хозяин – единственное, что у меня есть и из-за чего я могу по-настоящему напасть и перегрызть глотку.

К счастью, такого пока не случалось: все возможные противники вовремя останавливаются и дают задний ход, хозяин же не поощряет меня на самые крайние проявления. Самое большее, что я могу себе позволить в его присутствии – разок несильно куснуть возможного агрессора – тут же отступив и приготовившись к защите. Однако ни разу ещё не последовало продолжения: в крайнем случае возникают визг и вопли, и противник кричит и размахивает руками, только сильнее зля и подстёгивая меня, и здесь уж я советуюсь с хозяином, обмениваясь с ним внимательными взглядами.

Так же вот было и сегодня: завершив обход основных меток, мы уже подходили к подъезду, когда неожиданно выскочили два типа и встали на дороге. Я сразу насторожился: чтобы кто-то смел мешать моему хозяину? Когда такое было? Но оглянувшись, я заметил испуг: он не оттолкнул их – как сделал бы по обыкновению – и не прошёл мимо: он напряжённо следил за ними, топчась на месте и не пытаясь даже посоветоваться со мной. Наконец они заговорили: столько наглости и непочтительности по отношению к хозяину мне ещё не доводилось встречать в своей жизни, и даже я сам немного испугался, проникшись тревогой: а кто же они такие? К счастью, недолго продолжалось это: они закончили и отступили, и только тогда мы смогли войти в дом и подняться в квартиру, где жили всё последнее время.

Сразу же начались сборы: сколько раз я переживал уже подобную суету и беготню, неизменно кончавшуюся тем, что вещи укладывались в чемоданы и хозяин вместе с очередной его женщиной относили их в машину, способную вместить немалый груз. Машина, безусловно, является его гордостью и любимой вещью, которой он хвастает перед посторонними – даже наверно больше, чем женщинами, оказавшимися в его власти. Главное же то, что никакая другая машина не в состоянии угнаться за нами: когда мы мчимся по улицам ночного города, то никому лучше даже не пытаться встать у нас на дороге или заняться преследованием. Сколько глупых кошек или крыс оказалось раздавленными или отброшенными на обочину, где и окончилась их ненужная жизнь! Даже люди не могут чувствовать себя в безопасности: неоднократно мы сталкивались с не сознающими своего положения, и что же происходило потом? Визг тормозов, перекошенное от страха лицо и несущиеся нам вдогонку напрасные вопли и междометья, абсолютно не способные повлиять на наше победное движение.

А пока у нас начались очередные сборы: даже я возбудился, глядя на бегающих и суетящихся хозяина и его женщину: они вываливали стопки одежды из шкафов и плотно набивали чемоданы, тут же рассовывая другие, хрупкие предметы вроде посуды или украшений. Во мне что-то взыграло: я схватился за полотенце, выпавшее у хозяина, и принялся играючи возить по полу, но на этот раз никто не поддержал меня: он просто шлёпнул меня и вырвал мягкую надорванную тряпку, так что я отошёл в сторону и всё оставшееся время грустно пролежал у входа, где росла и копилась гора вещей.

Потом они долго таскали их вниз: я уже караулил около машины, отгоняя случайных свидетелей, пока хозяин подтаскивал тяжеленные ёмкости и запихивал в багажник, заполняя все свободные места. Последней оказалась моя личная коробка: любимые игрушки были сложены там вместе с запасами корма и подстилкой, и когда я пристроился рядом с коробкой на заднем сиденье, а хозяин вместе с женщиной сели впереди, мы сразу тронулись с места.

Ехали мы не слишком долго: я не успел даже укачаться от мягкого плавного движения. Это была знакомая гостиница: уже неоднократно мы останавливались в просторных тёплых номерах, пережидая время. Как всегда, мне нацепили поводок и намордник: чтоб не осмелился ни на кого покуситься. Ну разве я опасный? Ведь если я захотел бы, то и в наморднике сумел бы устроить выволочку или просто напугать, так что просто обидно стало. Они ведь себе ничего подобного не вешают – чтобы оградить и обезопаситься, так почему же придумывают для нас не особенно, кстати, защищающие приспособления? Некоторым из людей не помешало бы тоже навешивать путы: но уже не на пасть, а на руки и ноги, не всегда по делу употребляемые. Видел я, видел такое, хотя хозяину, похоже, нравятся подобные зрелища: когда двое лупят друг друга руками и ногами. Хозяин сразу возбуждается и начинает кричать и свистеть, так что даже я заражаюсь неестественным звериным восторгом, вопрос только: зачем всё это? Если бы дело шло о жизни или смерти, или самке, или месте в своей стае – тогда понятно. Однако же самки – склоняющей свою симпатию то в одну сторону, то в другую – здесь не видно, встречаются соперники явно впервые в жизни, так из-за чего же они так яростно колошматят друг друга, не считаясь с элементарными правилами, особенно когда один оказывается на земле, подставляя другому уязвимые места? Любая порядочная собака в такой ситуации даст сопернику возможность унести ноги, жалобно скуля и поджав хвост, а что же делают эти? Тот, кто сильнее, садится на противника и просто лупит его, стараясь изуродовать как можно больше, и всё продолжается до тех пор, пока люди со стороны не предпримут чего-то экстраординарного, оттащив победителя от разбитого неподвижного тела. Мерзкая картинка, вот только хозяину не объяснишь же всех тонкостей нашей психологии, так что приходится просто дружески вилять хвостом, реагируя на резкие эмоциональные перепады.

Или женщины, живущие с хозяином. Очень недолго, как правило, длятся его романы с одной и той же самкой, успешно начинающиеся и с таким грохотом заканчивающиеся: грохотом посуды, разбиваемой о стены и пол вновь снятого жилища. Он ведь постоянно находится в поиске, и удержать его на месте смогла бы только самая сильная и привлекательная: но где же найдёшь такую в мельтешении и беготне, сопровождающих всю нашу жизнь? Да и зачем связывать себя с кем-то одним, если длинным потоком они так и текут одна за другой, завлекая и перебивая его друг у друга? Ему и самому интересно такое долгое плавное движение: возможность сравнивать и выбирать лучшее из имеющегося безусловно украшает жизнь и делает её разнообразной и насыщенной, не давая заскучать и пресытиться. В точности как и у нас! Собачья верность – она ведь по отношению к хозяину, самки же для нас – средство продолжения рода – так что постоянная смена партнёрши лишь способствует широкому охвату и продвижению. И как раз здесь мой хозяин преуспел в наибольшей степени.

Так что я не испытывал особого уважения к очередной его пассии, поскольку очень хорошо понимал: простившись только что с предыдущей женщиной, он ненадолго останется и с новой любовницей, и я даже не успею привыкнуть к ней. Если же вспоминать о всех промелькнувших за эти годы, то надо признать: список окажется разнообразным и внушительным. И кто только не клюнул на щедрую и соблазнительную приманку, разбросанную вокруг ничего не жалеющей рукой: и машина, и постоянная вольная жизнь на широкую ногу оказывают просто жуткое действие на этих беленьких, чёрненьких, рыженьких и прочих: остаётся лишь свистнуть и подозвать пальчиком ту, которая больше приглянулась. Остальным же приходится ждать своей очереди: пока очередной вариант окончательно не надоест и не заставит оглянуться вокруг в поисках новых знакомств и новых ощущений.

Лишь однажды всё выглядело по-другому: когда я из длинноногого глупого щенка превратился в полноценную сильную лайку, именно тогда и начался у него долгий и сложный роман с женщиной, оказавшейся ещё и не вполне свободной. Но трудности не смутили хозяина: сумев мобилизовать ресурсы, он показал себя в столь выгодном свете, что женщина тут же забыла предыдущего ухажёра. Года два продолжалась эта надолго затянувшаяся история: многократно разбегаясь, они всё-таки сходились вновь, чего никогда больше повторялось в длительной и успешной семейной жизни моего хозяина: окончательно расставшись с той женщиной, он не пытался связывать себя с кем-либо одним на постоянной стабильной основе, что приводило к вечной чехарде и скандалам. Но история так и осталась единственной и неповторимой, и не мне оценивать её и судить о последствиях и перспективах.

Теперь же мы оказались в той самой гостинице, куда уже многократно приезжали: знакомые прежде люди помогли забрать вещи и подняться на лифте, доставив нас в помещение на самой верхотуре. Я сразу узнал его: старые запахи ещё не покрылись полностью новыми наслоениями, и пока хозяин с женщиной занимались наведением порядка, я тоже приступил к исполнению обязанностей: изучению щелей и углов в большом многокомнатном номере.

Входная дверь сразу же заинтересовала меня: пролитое совсем недавно спиртное хоть и было вытерто с максимальной тщательностью, но успело впитаться в дерево и давало сладковатый пряный аромат. Струйки затхлого запаха тянулись откуда-то из глубины: проскочив мимо хозяина, я потрусил в следующую комнату, являвшуюся спальней: многочисленные следы сообщали о большом количестве гостей, побывавших здесь относительно недавно. Запах шёл из шкафа, что мне совершенно не понравилось: после неудачной попытки открыть его я коротко гавкнул, вызывая хозяина.

Но хозяину, похоже, было не до моих открытий: оставив женщину разбирать вещи, он вплотную занялся телефоном. Первый разговор прошёл быстро и решительно: он говорил живо и энергично, и я даже не решился приласкаться к нему, лёжа рядом и вежливо повиливая хвостом. Потом стало тише: несколько раз он набирал номера и подолгу уже совещался с собеседниками, так что наконец я не выдержал. Давно ведь уже наступила ночь, а мне так и не выложили мою любимую подстилку, забыв её вместе с коробкой где-то в самом углу! Я встал и потянулся, открыв широченную пасть, и ещё раз коротко гавкнул, на этот раз изо всех сил привлекая к себе внимание: уж здесь я не собирался ни с кем церемониться и забывать о своих правах. Они сразу поняли: хозяин наконец оторвался от очередного собеседника и бросил фразу женщине, которая добралась-таки и до моих вещей: подстилка была уложена в дальнем углу этой же комнаты, и я сразу погрузился в глубокий спокойный сон, не обращая внимания на непрерывную бубнёжку и тихие посторонние звуки.

Но на следующее утро я тоже не собирался делать особые поблажки: как обычно я ткнулся носом в хозяина, по традиции тут же разбудившего женщину. Недовольство так и брызнуло на меня, окатив сверху донизу, но что ей оставалось делать? Очень даже хорошо она знала своё место, так что дополнительные напоминания были излишними: почти не задержавшись в ванной она надела мне поводок и намордник и повела на первую и самую главную прогулку в этот день.

Начало дня – оно ведь многое решает и определяет: приятная погода, метки старых друзей и приятелей и возможность самому оставить им визитную карточку, позаботившись в то же время об удовлетворении насущнейших надобностей – лучше может быть только встреча с незнакомой молоденькой сучкой, свежей и почти нетронутой и готовой откликнуться на сладостный призыв, уже так и рвущийся на волю. А чем я хуже хозяина, именно так и только так и живущего все последние годы и не собирающегося что-то менять? Пускай другие меняются и подстраиваются под наши с ним общие привычки и пристрастия, как оно и должно быть с существами слабейшими и находящимися в зависимости. Потому что главный не тот, кто нашёл кусок колбасы: главный тот, кто отнял её у нашедшего и сожрал сам.

Я ведь догадываюсь, чем занимается мой хозяин: постоянные переезды с места на место и резкие перемены не могут происходить сами по себе и явно связаны с людьми, угрожавшими ему совсем недавно, и другими подобными же типами. Большие люди всегда связаны с большими средствами и большими неприятностями, выскакивающими из-за угла и готовящимися разнести всё в пух и прах, но где им поймать моего хозяина и повелителя? Он сам накажет и сожрёт кого угодно, получив очередную порцию денег и адреналина, которые только и являются его главными мотивами и побудителями важных дел и поступков.

Так что выиграв очередное дело в суде и уничтожив очередного конкурента, мой хозяин поднимается всё выше и выше в людской иерархии, и я соответственно расту вместе с ним. И не со всякой собакой я теперь готов здороваться и просто общаться, ведь позволь им только приблизиться на минимальное расстояние – и они уже готовы опорожнить твою миску и утащить любимую сахарную косточку. Лучше сразу держать дистанцию и показывать: кто есть кто и кто кому должен подчиняться.

И выходя из лифта я сразу по привычке внимательно оглядел окружающее пространство: сонный служащий гостиницы прятался за стойкой и никак на нас не отреагировал, и ещё пара типов чего-то дожидалась, расслабленно развалившись на стульях в дальнем углу. Типы были другие: я бы точно распознал нездоровый интерес и возможную угрозу, однако никакого отношения к нам эти люди не имели, и можно было спокойно продолжить прогулку.

Сразу за дверями я попросился на свободу: что за удовольствие бегать в наморднике и с коротким поводком, встречая других собак и видя их насмешливое отношение! Дорогие поводок, намордник и ошейник не всегда предмет гордости и признак высочайшего положения, и для бродячих собак наоборот они становятся сильным раздражителем. Тоска в глазах, гремучая зависть, помноженные на бурчание в пустых желудках и свою территорию, отвоёванную в многочисленных драках с конкурентами – и вот уже вся стая бросается на тебя, норовя жестоко покусать и унизить, и хорошо ещё, если с тобою оказывается почти ничего не боящийся хозяин и покровитель, готовый вступиться и раскидать их увесистыми пинками. А если со мною женщина? Тогда только на себя могу я рассчитывать в неравном единоборстве: заходясь в крике, она только раздражает их и увеличивает агрессию, и совсем не к месту оказываются здесь такие красивые и дорогие ошейник и поводок, и главное дурацкое приспособление: слюнявый обкусанный намордник.

Но должной реакции на моё предложение не последовало: женщина всё ещё злилась на меня и хозяина. Только такое она могла себе позволить, потому что кем ведь она была до встречи с нами? Несчастной продавщицей из обувного магазина, подвернувшейся хозяину в нужное время в нужном месте: как раз после расставания с очередной пассией. Очередное дитя природы в промежутке между умными и образованными дамами. И разумеется, дитя природы не растерялось и вцепилось всеми когтями – как кошка – и теперь именно она выгуливает меня тогда, когда хозяин занят более важными делами, и именно её мне приходится таскать на поводке по всем местам, заслуживающим интереса и внимания.

Однако ничего выдающегося в ближайших окрестностях видно не было: ветер гулял по почти пустым в раннее утро улицам, машина тащилась мимо гостиницы, мягко шурша шинами и листвой, и пара облезлых шавок копалась в куче мусора, высыпавшейся из переполненного контейнера. Шавки выглядели мелкими и неопасными: даже в одиночку я легко справился бы с обеими. Знакомиться же с ними желания не возникло: наверняка ведь от носа до кончика хвоста они кишели блохами и прочей живностью, давно умерщвлённой у меня, о чём не перестаёт заботиться хозяин. Пара зловредных насекомых стала бы неважным подарком, так что я сразу переключился на поиск деревьев и травы, нужных для развлечения и отправления надобностей.

Мы уже останавливались в этой гостинице, и по воспоминаниям следовало завернуть куда-то за угол: там росли не только фонарные столбы и щиты с рекламой, но и живые полноценные деревья, заметно ободранные многими поколениями кошек и собак. Здесь же был лишь голый асфальт: и приспичило же хозяину выбрать такое неудачное место для жизни! Хорошо хоть ненадолго затягиваются наши переселения сюда: один-два дня – и мы уже оказываемся в новом месте, совершенно ещё незнакомом и непривычном, где с самого начала приходится устанавливать контакты и заводить отношения, добиваясь в конце концов личного первенства.

Я сразу потрусил в нужном направлении: ждать милостей от женщины не стоило, она ведь поволокла бы меня к магазинным витринам, заваленным одеждой и всяким барахлом. А так ей приходилось болтаться сзади на привязи и обругивать каждую колдобину, которую задевали высокие каблуки. Разок я даже чуть не уронил её: не умеешь ходить как надо – не держи меня на поводке, но хозяин, видимо, запретил давать мне полную свободу. Что ж, я ведь прямо тут могу нагадить: или вас это не смущает? Но несмотря на проявления недовольства она всё-таки поплелась за мной: мы вовремя успели до первой зелени и первых кустиков, и первые струйки наконец оросили чахлые худосочные насаждения, и без того уже обильно политые и многократно помеченные.

В многосложном скоплении мне не удалось обнаружить свой запах: следы были всё больше новые и незнакомые, но несколько составляющих я всё-таки смог опознать: встреченный как-то раз пуделёк посылал всем большое и пламенное приветствие, здоровый и толстый боксёр – с которым я однажды чуть не сцепился по-крупному – предупреждал о возможной угрозе и советовал никому не перебегать ему дорогу, и наконец! – лучше других знакомая немецкая овчарка широко оповещала о наступившей течке и сборе заявок от претендентов.

Ну что же: вот и не напрасно мы погуляли сегодня. Я сразу огляделся по сторонам, одновременно прикидывая давность послания: не опоздал ли я? Вроде бы достаточно свежими выглядели метки, и надо было лишь встретить её – когда-то что-то уже обещавшую. В дальних кустиках я заметил движение: явно собака двигалась по намеченному маршруту, обходя знакомую территорию. Неужели она?! Я сразу дёрнулся, приветственно лая и натягивая поводок до упора: женщина снова стала ругаться, но какое мне было до неё дело? Я протащил её пару десятков метров, тараня кусты и другие препятствия, и уже неподалёку остановился: незнакомый терьерчик – из самых мелких и плюгавых – укоризненно и боязливо посматривал на меня из засады, а его хозяйка уже что-то кричала, неприятно взвизгивая и переходя на высокие тона.

Да, ошибка получилась: ничего удивительного не было в том страхе, который совсем молодой кобелёк испытывал передо мной – могучей и сильной лайкой в полном расцвете сил и возможностей, однако жалкий шкет даже и не пытался огрызнуться: я видел лишь страх, почтение и любопытство, замешанные на традиционной интеллигентности породы. И что мне оставалось делать? Я сразу сел и зевнул, отворачивая морду в сторону: очень вы мне нужны, как же. Ну исчерпан конфликт, и не сделал я вам ничего, так что можете успокоиться. И не гавкать, как хозяйка шкета, всё ещё реагировавшая на моё неожиданное появление. Почему интересно – стоит нам подать голос – и люди уже проявляют недовольство и стараются заглушить самое естественное проявление нашей жизнедеятельности, позволяя в то же время себе трепаться сколько угодно и орать на нас и других людей? Несправедливо получается. Или стоит двум незнакомым женщинам случайно встретиться в таком вот месте при подобных обстоятельствах – и дальше уже водой их не разольёшь. И о чём ведь всё трепются? О шмотках, или о хозяине. В крайнем случае обо мне: обсуждая достоинства и недостатки. Очень они разбираются в этом: в статях и экстерьере, особенно моя нынешняя хозяйка. В чём она, возможно, и разбирается, так это в кошках. Сама такая же: тупая и наглая. Драть таких за хвост надо, и побольше: но нету у неё хвоста, так что приходится терпеть причуды и выкрутасы в надежде, что хозяин вскоре найдёт ей более подходящую замену и избавит меня от такого соседства.

Так что хозяйка на самом деле занялась любимым делом: она уже успокоила владелицу терьера и вовсю уже разливалась о своих делах и бытовых подробностях, так что я успел почесать себя лапами сначала за правым ухом, потом за левым, изображая полное послушание и безразличие, чем вызвал такую же реакцию у терьерчика: он уже не боялся меня и воспринимал как большого, но неопасного пса, просто зашедшего в гости. Однако хозяйка совершенно забыла о моих естественных потребностях: ну если так, то я и тут всю кучу выложить могу, не побрезгую. Я уже пристроился: урчание в желудке уже оповестило о скором извержении и избавлении от накопившихся запасов, и тут она неожиданно сильно дёрнула за поводок, останавливая и прекращая процесс. Та-ак, не нравится, значит? А чем она сама с хозяином занимается – думает, красиво? Думает, все так и мечтают лицезреть в полном объёме и ясных деталях и подробностях, как они вдвоём барахтаются в постели и выкидывают номера, пугая даже соседей и заставляя потом жаловаться? Насколько уж я люблю хозяина, и то не всегда понимаю: что и зачем он делает в таких ситуациях. Её же отношение ко мне просто переходит все границы: надо будет пожаловаться хозяину, не забыть потом.

Я приподнялся, уставился на женщину и пару раз гавкнул, выражая недвусмысленно своё негодование. Уж сейчас ты узнаешь: как обижать меня и кто тут главный: в отсутствие хозяина. Я грозно зарычал и потянул поводок на себя: женщина умолкла и заметно побледнела: она уже понимала, насколько серьёзно разозлила меня и к каким последствиям может привести подобное отношение. Пару раз я уже тяпал её за ноги – когда она окончательно выводила меня из равновесия – и сейчас она ещё у меня нарвётся. Я уже прикидывал – куда бить нарушительницу порядка, слегка осунувшуюся и прятавшуюся за глупого терьерчика, явно пока не понимавшего возможных последствий; любой же, кто встал у меня на дороге, непременно будет наказан! Я бросился резко вперёд: маленькое тельце отлетело в кусты, издав короткий писк, который сразу перекрыли два визжащих в унисон женских голоса, остановивших меня. Терпеть не могу, когда рядом кричат, и тем более такими противными резкими голосами: я сразу сел и дал понять, чтобы меня отпустили. Нужны вы мне, как же. Очень мне надо нападать на двух беззащитных дур, единственное что умеющих – издавать громкие вопли, от которых закладывает уши. Но наконец она поняла и согласилась со мною: она осторожно приблизилась и отцепила поводок вместе с намордником, и, коротко гавкнув напоследок, я сразу помчался в ещё не исследованную сторону: в глубину двора, где наверняка можно было встретить старых знакомых и найти что-то новое.

Сразу же обнаружились ещё следы знакомой овчарки: она давала новую надежду, подкрепляя её дополнительно. Сначала, однако, следовало завершить дела, так грубо прерванные хозяйкой. В тишине и спокойствии среди разлапистых кустов можно было особо не опасаться посторонних: наконец я избавился от запасов, тут же присыпав всё землёй. А где-то неподалёку – я уже слышал и ощущал это – явно находились в движении сразу несколько собак: ясная возня возбуждала и заставляла ринуться прямо в гущу их непонятной пока свары, и только трезвый расчёт не позволял броситься напролом: кто же знал, как они встретят появление совершенно незнакомого сильного кобеля.

Свара неподалёку продолжалась, она двигалась в сторону, позволяя мне остаться незамеченным и отсидеться в кустах, но это уже был бы не я, а кто-то совсем другой. Раздвинув ветки, я бросил наконец взгляд: пять или шесть явно дворовых охламонов непонятного происхождения преследовали мелкого светлого пуделька, отчаянно огрызавшегося и явно из последних сил старавшегося уйти от грозной погони. Все и на одного? Подобные ситуации я видел неоднократно, и даже пару раз оказывался на месте незадачливого лохматого создания, в конце концов вырываясь из плотного враждебного окружения. Исход же зависел всегда от настроя охламонов: находясь в игривом состоянии, они могли лишь немного покусать, в случае же реальной агрессии не исключался и летальный исход для случайно подвернувшейся жертвы.