Славянское сердце

Чехословакия не могла более существовать в формате унитарного государства, в котором главенствовали чехи, вернее – чешская космополитическая и либеральная верхушка. В стране, в которой на семь миллионов чехов приходилось три миллиона шестьсот тысяч немцев, три миллиона словаков, семьсот тысяч венгров, четыреста тысяч русинов, около 200 тысяч евреев и 100 тыс. поляков, не велось никакой взвешенной национальной политики – которая заменялась системой запретов, угроз и полицейского насилия. Ни к чему хорошему это не могло привести по определению…

В начале осени тридцать восьмого взорвался, наконец, судетский нарыв – 12 сентября началось восстание тамошнего фрайкора, руководимого Генлейном. Чехам, хоть и с трудом, но удалось подавить открытый немецкий бунт в Хэбе, Стришбро, Марианске-Лазне и других населенных пунктах Судетской области. Тяжелые бои шли в Краслице и Варнсдорфе. В боях активно применялись танки и артиллерия – армия широко задействовала свою мощь в операциях против немецких сепаратистов в Южной Богемии, особенно в Чешском Крумлове. Но кровопролитие это было бесполезным – западные союзники ЧСР приняли решение о невозможности дальнейшего пребывания немецкоязычных районов Чехословакии под юрисдикцией Праги. К тому же правительство Венгрии в августе 1938 года потребовало передачи ей чехословацких районов с венгерским национальным меньшинством, а 21 сентября польское правительство денонсировало польско-чехословацкий договор 1925 года о национальных меньшинствах и официально потребовало передачи Тешина и Спиша, где проживали 80 тыс. поляков и 120 тыс. чехов.

Президент Бенеш столкнулся с необходимостью отвечать за все свои ошибки двадцатилетней давности – ошибки, которые стоили теперь его стране так дорого. И он пошёл на признание всех территориальных требований своих соседей – ибо ничего другого он сделать не мог; его Хозяева решили признать законными требования Берлина, Будапешта и Варшавы, а также согласится с претензиями на автономию со стороны Братиславы и Ужгорода.

Мюнхенское соглашение между Германией, Италией, Францией и Великобританией было подписано в ночь с 29 на 30 сентября 1938 года. По этому соглашению Германия получала право на аннексию Судетской области, а также тех районов, где немецкое население превышало 50 процентов. В Судетскую область были введены немецкие войска. В первых числах октября в Тешинскую Силезию вошли польские войска – ибо Прага согласилась на требования Варшавы относительно территориальной принадлежности Заользья (как называли эту территорию поляки).

6 октября 1938 г. Словакия провозгласила автономию, глава Словацкой народной партии монсеньор Тисо стал премьер-министром первого самостоятельного словацкого правительства, компетентного в самом широком спектре внутриполитических вопросов; фактически и внешнюю политику Словакия начала проводить самостоятельно. Подавляющее большинство населения Словакии с ликованием встретило перемены в статусе своей страны. «Глинковская гвардия» фактически приняла на себя функции полиции и жандармерии, находившихся в процессе переформирования в словацкую национальную силу. Уже после фактического прекращения полномочий президента Бенеша Чехословакия, по решению, вынесенному в Вене 2 ноября 1938 года министрами иностранных дел Германии Риббентропом и Италии – Чиано, передала Венгрии южные районы Словакии и Подкарпатской Руси общей площадью 11 927 кв. км с населением 772 тысячи человек, в том числе города Нове Замки, Ливеце и Кошице.

15 октября 1938 года президент Бенеш ушел в отставку и невозбранно убыл в Великобританию. Последними его словами были отнюдь не проклятия по адресу Гитлера или Даладье и Чемберлена – равно они не выражали надежду на скорую победу демократии или, что было бы естественней всего, сожаления или раскаяния за свои ошибки двадцатилетней давности, за которые Чехословакии пришлось рассчитываться так дорого. Ничуть не бывало! Эдуард Бенеш посчитал себя героем, спасшим своих соотечественников от ужасов войны – и не важно, что это была бы война за свой дом; для либерала и космополита умирать за свою Родину есть безусловная глупость и дремучая отсталость. «Думаю, что мое поведение в Мюнхене было самым выдающимся поступком моей жизни. Мюнхен – самый страшный бой, который я когда-нибудь прошел. Заявляю вполне осознанно, что я победил сам себя, и пожертвовал собой не только ради чехословацкого народа, но и для Европы».

Если ты сам не хочешь защищать свой дом и свою Родину – то как ты можешь требовать этого от своих союзников?

?

Вести из-за пределов больничной ограды будоражат больных, тревожат и беспокоят их – посему госпитальное начальство старательно ограничивает поступление всякого рода «громких» новостей в палаты, иногда попросту «забывая» выкладывать на столики в приёмных свежие газеты. Даже о прошумевшем недавно скандале с побегом офицера бундесвера майора Бруно Винцера в ГДР он узнал случайно, от фельдшера из приёмного покоя.

Весьма, надо признать, необычный факт; немец – и измена присяге? Хотя немец нынче уже не тот…. Когда он впервые увидел тех, настоящих, военных немцев? В начале июля сорок первого? Да. точно. В те дни их тридцать первый артиллерийский полк (один из четырех словацких артиллерийских полков) походным маршем шёл по Западной Украине – вслед за наступающими частями немцев. Жара, помнится, стояла страшная, солнце палило вовсю, до гаубиц в полдень дотронуться было невозможно – на руках тотчас появлялись волдыри от ожога…. Тогда немцы шли на Восток беззаботно и весело, играли на губных гармошках и постоянно фотографировались у брошенных русских танков – особенно популярными в качестве фона для снимков были жуткие пятибашенные монстры Т-35.… Впрочем, и солдаты их полка с удовольствием позировали у этих громадин – дабы затем отослать фотографии домой, пусть родные подивятся, какие чудные дела творятся на этом свете, в каких великих событиях участвует их сын, брат, муж…. Да, для немцев то лето было временем непрерывных побед – немудрено, что из их колонн постоянно доносился смех и доводящий до бешенства непрерывный гнусавый писк их губных гармоник…. Потом всю осень и зиму сорок первого они простояли на Житомирщине, охраняя железнодорожную станцию и склады группы армий «Юг» – имея дело лишь с разного рода интендантской шушерой, более всего озабоченной тем, чтобы не попасть на фронт…

Второй раз он увидел полевую германскую армию восемь месяцев спустя, в марте сорок второго – когда их полк добрался до станции Дебальцево, чтобы от неё двинутся к станице Терновой, где залечивала раны и пополнялась после кровопролитных зимних боёв первая словацкая моторизованная дивизия.

Станция, помнится, кишела немцами – казалось, их были тысячи и тысячи! И среди этих тысяч солдат и офицеров уже не слышалось ни смеха, ни гнусавых мелодий гармоник…. Зима сорок первого года отрезвила тогда многих – но не всех; немцы в Дебальцево хоть и были угрюмы и сосредоточены – но всё равно были уверены в своей грядущей победе. А как же – ведь фронт стоял в центре России! До Азовского моря от позиций словацкой дивизии было рукой подать…

Потом был майский разгром их полка – русские, перейдя в наступление на Харьков, двенадцатого мая походя смели все их шесть батарей, сумевших, правда, подбить два танка – ценою жизни нескольких офицеров и полутора сотен унтеров и солдат; также полком были потеряны две дюжины его стомиллиметровых гаубиц, проделавших ради этого долгий путь от Ружомберока до Терновой. Тогда им казалось, что война закончилась вчистую – а как же, ведь от их полка осталось три сотни растерянных, подавленных и ничего не понимающих оборванцев, с полусотней лошадей и без единой гаубицы…

Правда, потом немцы, окружив армии Тимошенко под Харьковом, затеяли наступление на Кавказ – и вновь в рядах наступающих немцев начали потихоньку и несмело гнусавить губные гармоники; вот только мелодии были уже совсем не те, что летом сорок первого. Всё больше в миноре…. А девятнадцатого ноября сорок второго немецкие гармоники умолкли. И уже НАВСЕГДА.

Станица Кулешовка, Кубань, 31 января 1943 года

– На Ростов! Путь на Ростов ещё свободен!

Чёрт, какая нелёгкая принесла этого щеголеватого капитана из штаба полка…. Ведь всё шло так замечательно! В Кагальницкой им удалось избавиться от двадцати повозок с боеприпасами; правда, в Тимашевской догнавший их ординарец командира полка привёз приказ батарее занять позиции у Батайска – но все они были уверены, что Советы успеют в этот Батайск раньше их; да и потом, что в масштабах всего трещащего по всем швам фронта могла сделать одна словацкая гаубичная батарея – когда с Кавказа бежала вся немецкая армия вместе со всеми своими «союзниками»? Колонны отступающих войск заполонили всю Кубань…

Командир батареи хмуро взял из рук штабного офицера конверт, распечатал его, прочёл – а затем, плюнув с досады, крикнул ездовому первой повозки:

– Йожко, через два километра будет поворот – на нём поверни направо и через сто метров остановись!

– Слушаюсь, пан поручик!

Поручик, обернувшись к капитану, делано вежливо спросил его:

– Пан капитан, у вас всё?

Франтоватый офицер пожал плечами.

– Янчи, не злись. Это ещё не все плохие новости, что я привёз тебе.

– Что может быть хуже этой войны…. Какие беды ты нам ещё принёс?

– Прости, Янчи, но ты должен понять…. Мы для командования дивизии – пасынки, сам понимаешь, чужаками куда проще затыкать дыры…. Дивизия отходит к станице Саратовской, и я, скажу тебе честно, не уверен, что мы сможем пробиться на Тамань. Так что тебе с твоими гаубицами, вполне может быть, повезет куда больше, чем нам…. В общем, твоя батарея должна выполнить ту боевую задачу, которую вы получили ещё в Лабинской. Так что двигайтесь на Батайск… – И, понизив голос, добавил: – Русские, по слухам, уже за Манычем. Если до того, как доберетесь до позиций, вы встретите их танки – я бы советовал тебе не геройствовать. Достаточно будет пары выстрелов – чтобы мы записали вас в «мужественно павшие на поле брани». Говорят, к пленным словакам у русских совсем неплохое отношение…. Плен всяко лучше смерти, надеюсь, ты меня понимаешь?

Командир батареи хрипло засмеялся.

– Дружище, да у меня вся батарея в любой момент готова уйти к русским! Единственное, что их держит в строю – то, что вокруг пока до черта немцев…. Как только мы избавимся от наших союзников – мои солдаты гуртом повалят на восток! Неужели ты думаешь, что они хотя бы выстрел сделают по русским, если у них над душой не будут стоять вот эти? – и поручик кивнул в сторону немецкого обоза, двигающегося по левому краю дороги.

Капитан замялся.

– Понимаешь, Янчи…. Тут такое дело…. В общем, не будь так оптимистичен.

Поручик саркастически ухмыльнулся.

– Ладо, я уже забыл, что такое оптимизм…. Хорошо, езжай, передай полковнику, что мы уж как-нибудь доедем до Батайска…

Капитан кивнул, дал шенкеля своему жеребцу и, на прощанье махнув поручику, поскакал назад – туда, где на юго-востоке погромыхивала канонада…

Командир батареи, тяжело вздохнув, обратился к своему ординарцу:

– Ну что, Яшик, ты всё слышал?

– Всё, пан поручик.

– До Батайска – семьдесят километров. Это двое суток хода…

– За двое суток многое может измениться…

Поручик кивнул.

– Хорошо, что ты меня понимаешь…. Пробегись вдоль колонны, поговори со взводными унтер-офицерами, с вахмистром, с командирами орудий. Сориентируй их на новые обстоятельства. Понимаешь, в каком смысле?

– Да, пан поручик. Мы идём в Батайск, замки и панорамы по-прежнему держать отдельно от орудий, повозки со снарядами – отдельно от повозок с зарядами, брезент с гаубиц не снимать.

Командир батареи одобрительно покачал головой.

– Всё верно. Передай всем, что возможна встреча с русскими – пусть готовятся…. Надеюсь, ясно, в каком смысле?

– Ясно, пан поручик.

– Хорошо, иди.

Яшик спрыгнул с повозки, и, придерживая винтовку, побежал в хвост колонны – где на интендантской повозке ехали вахмистр и все три взводных унтер-офицера, раздобывших в Лабинской бочонок местного вина и уже завершавших его «дегустацию».

Подошедшего к повозке Яшика они встретили довольно дружелюбно – как-никак, ординарец командира батареи – но все же несколько настороженно; чёрт его знает, что за вести он принёс, ничего хорошего они уже давно не ждали.

Яшик подтянул винтовку, и, мельком глянув на почти пустой бочонок – вполголоса произнёс:

– День добрый, пан вахмистр. И вам, панове…. Сейчас поворачиваем направо. На восток. Комбат велел подготовить батарею к возможной сдаче в плен. Мы поворачиваем навстречу русским, и, очень может статься, что завтра к утру мы столкнемся с их передовыми дозорами. Русские уже перешли Маныч…

Вахмистр кивнул.