Славянское сердце

Помолчав минуту, Яшик кивнул.

– Да. Не доверяю. Я помню март тридцать девятого. Ты тоже его помнишь…

Траян поморщился.

– Что ты мне тычешь в глаза тем случаем? Да, я сорвал со здания мэрии чехословацкий флаг… было дело. Но ведь тогда мы все были в эйфории обретения независимости! Чехи за двадцать лет выпили столько словацкой крови – что не грех было и сорвать флаг, который означал для нас лишь одно – господство Праги!

Яшик усмехнулся.

– В эйфории были все – а знамя сорвал ты…. А насчет того, что чехи не давали нам жить – так ведь это не ты боролся за независимость Словакии – но именно ты захотел воспользоваться этим случаем, чтобы стать главным в Шимонованах – разве не так? Это ведь ты шестнадцатого числа поехал в Нитру – за должностью приматора. Помнишь? И это ты вывесил на площади большой портрет Тисо – приказав своим холуям украсить его дубовыми ветвями. Или ты хочешь сказать, что это было тоже в эйфории?

Траян тяжело вздохнул.

– Кто из нас тогда не ошибался?

– Ошибались многие…. И потом – в городе ходят скверные слухи по поводу Макаренко. Я не хочу им верить, но…. Если бы его не схватило гестапо – он, а не ты, сегодня был бы начальником Средне-нитранской зоны и командиром отряда здесь, в Батяванах. Ему, а не тебе, доверял Гржнар. Как-то слишком вовремя нашли его немцы – тебе не кажется? Ведь о том, что он, раненый, прячется в интернате для фабричных рабочих – знало совсем мало людей. Ты, Гржнар и Рената Вагнерова…, пожалуй, и всё. Тем не менее – гестапо отличным образом было в курсе, в каком доме и в какой именно комнате этого дома искать Лексу…

Траян побагровел.

– Да как ты смеешь? Мальчишка! Кто тебе дал право?

Яшик кивнул примирительно.

– Хорошо, я не буду обвинять тебя в этом…. Но восьмого августа сорок третьего, когда в Батяваны приезжал Тисо – не ты ли произносил речь в его честь?

– Это была политическая необходимость. И потом – в ноябре этого же сорок третьего мы с Андреем Крамаром основали Революционный народный комитет – или ты думаешь, мне было легко на это решиться? Ты в это время отсиживался в горах!

Яшик пожал плечами.

– Отсиживался. Потому что за мою голову жандармское управление в Нитре обещало любому, кто сообщит обо мне, тысячу крон. Но восьмого августа не твой «революционный комитет», а мы с Йожефом Кметом и Рышардом Босяком разбросали по Батяванам две тысячи листовок против Тисо… я не хвастаюсь этим, я просто напоминаю тебе, кто в те дни чем занимался…

Траян помолчал, а затем, закурив, тихо проговорил:

– Значит, ты не останешься в любом случае.

– Да, Траян. Я не верю тебе – а те, кому я верил здесь, в Батяванах, уже мертвы…. И поэтому я сегодня вечером отправляюсь в Кисуцы – там надпоручик Дорчак формирует отряд, в котором мне надлежит быть комиссаром. Завтра я приступаю к своим обязанностям в бригаде имени Штефаника. А об остальном… об остальном мы договорим после войны.

Траян яростно затушил сигарету и, взглянув в глаза Яшику, с затаённой угрозой в голосе проговорил:

– Что ж, смотри, не ошибись… комиссар!

Яшик усмехнулся.

– Желаю тебе того же, Траян…

Чехословакия. Истоки крушения Первой республики

Надо признать, что словацкий сепаратизм, невидимый постороннему глазу, но постоянно тлеющий в долинах Вага, Нитры и Грона, к концу тридцатых годов Прага ещё могла удерживать в рамках – а вот немецкий уже никак. И дело даже не в том, что словацкое радикальное движение ни в коей мере не могло рассчитывать на серьезную помощь извне – в отличие от немецкого; главная проблема была в том, что немцы, в отличии от словаков, с самого зарождения самостоятельного чехословацкого государства были в нем ЧУЖИМИ, и никакой необходимости в поддержании оного государства в состоянии активной жизнедеятельности не видели. А, учитывая то отношение, которое немцы (ещё недавно – «титульная» нация Австро-Венгрии) испытывали по отношению к себе со стороны официальной Праги – то нет ничего удивительного в том, что для подавляющего большинства жителей Судет Чехословакия была ничем иным, как оккупационным государством. И не стоит лукавить – это было именно так; тем более, что с самого первого дня существования Чехословакии немцы ежедневно ощущали себя людьми второго сорта, ущербными относительно не только чехов, но даже и словаков…

Когда Бенеш в Париже распинался о том, каким чудным раем на земле для национальных меньшинств («второй Швейцарией») будет Чехословакия, он обещал своим хозяевам всё – и признание немецкого языка вторым государственным, и включение в состав правительства специального министра по делам немцев, и разработку Конституции вместе с немецкими политиками…. Ничего этого, как понимаете, сделано не было. Более того, с самых первых дней существования Первой республики чехи и немцы начали строить собственные общественно-политические структуры – этнически «чехословацкие» общественные организации были в большинстве своём отделены от «немецких», и параллельно с чешскими партиями действовало несколько политических партий судетских немцев: социал-демократическая, аграрная (ландбунд), христианских социалистов (клерикалы). Обособлена была даже система образования – тот же Карлов университет, например, был разделён на чешский и немецкий.

Пока экономическая ситуация в Чехословакии была более-менее устойчивой – это по умолчанию признаваемое справедливым и естественным разделение населения страны на первый и второй сорт микшировалось и тщательно запрятывалось подальше от глаз мировой общественности. Но в октябре 1929 года в Нью-Йорке произошла Катастрофа – и уже в тридцатом году вся тяжесть мирового кризиса перепроизводства обрушилась на промышленную Чехословакию. А, поскольку немцы по большей части трудились на заводах и фабриках – то бич безработицы больнее всего ударил именно по ним. В 1932 году безработным стал КАЖДЫЙ ПЯТЫЙ «чешский» немец!

А вот это было по-настоящему серьезно; и ни одна из политических партий судетских немцев (само это понятие, кстати, появилось лишь в 1902 году, благодаря писателю Францу Йоссеру, а в политический обиход вошло лишь на рубеже тридцатых годов) никакого выхода из положения своим сторонникам предложить не могла – ни одна, кроме национал-социалистической партии (DNSAP), возникшей, кстати, задолго до своей «однофамилицы» в Германии. Но Прага оперативно, уже в октябре 1933 года, запретила деятельность и национал-социалистической партии (вместе с её символикой, свастикой и коричневыми рубашками).

Запретить партию – проще простого; а вот запретить политические взгляды – практически невозможно! Уже 2 октября 1933 года бывший учитель гимнастики Конрад Генлейн сотоварищи создали Судетско-немецкий патриотический фронт – который очень быстро, буквально за два с половиной года, стал ведущей политической силой судетских немцев. И на это были весьма существенные причины!

Многие историки из лагеря победителей уверенно утверждают, что Генлейн едва ли не с младых ногтей был на содержании Берлина, а его «фронт» (а позже «партия») – целиком и полностью гиммлеровско-гитлеровский проект. Дескать, простые немцы жили в Чехословакии припеваючи, катались, как сыр в масле, но из-за проклятого Генлейна вынуждены были стать врагами чешского народа. И если бы Масарик уже третьего октября 1933 года просто запретил фронт Генлейна, то и никакой Второй мировой вовсе и не было бы…

В 1935 году Судето-немецкая партия успешно выступила на общегосударственных парламентских выборах (получив голоса 60 % немецкого населения), опередила все «чехословацкие» партии и получила 44 депутатских мандатов из 300 возможных. Запретить партию, которую поддержало столько избирателей? Которая де-факто является политическим представителем всего немецкого национального меньшинства? Любопытно, насколько быстрее бы в случае подобного запрещения произошло бы разрушение Чехословакии…

Надо отметить, что поначалу Генлейн не декларировал сецессию немецкоговорящих районов – 12 мая 1938 года, во время встречи с британскими парламентариями (и после триумфальной победы на муниципальных выборах, где партия Генлейна получила 90 % голосов), фюрер судетских немцев целью деятельности своей партии называл пять пунктов:

1. Чехословакия, как и прежде, является суверенным государством, власть ее парламента распространяется на всю ее территорию, внешняя политика и оборона также остаются прерогативой Праги.

2. Пограничные войска, как и прежде, комплектуются чехами и словаками.

3. Судетским немцам предоставляется МЕСТНАЯ АВТОНОМИЯ на населенных ими территориях (эти территории, отошедшие к Чехословакии по Версальскому договору, Германия называла «оккупированными», а чехи – «освобожденными»).

4. Автономное правительство судетских немцев получает ограниченные полномочия, то есть управление местной полицией и почтой; частично в его ведении будет сбор налогов.

5. Все споры по вопросам границ судетской автономии будут направляться в международный арбитраж.

Впрочем, весьма может быть, что в Англии Генлейн лукавил – ведь ещё 28 марта 1938 года он встретился с Гитлером (впервые, кстати!), и фюрер немецкой нации пообещал своему судетскому коллеге максимально возможную поддержку в деле воссоединения немецкого народа – во всяком случае, именно так трактуют эту встречу послевоенные историки.

Так это было, или не так – неизвестно; но хорошо известно, что именно после этой встречи судетский кризис пошёл по нарастающей. 1 мая 1938 года Генлейн заявил, что «…мы немцы, а поскольку мы немцы, то мы открыто заявляем о приверженности немецкому, то есть национал-социалистическому, мировоззрению» – а 21 мая произошёл так называемый «инцидент в Хебе», когда чехословацкие полицейские застрелили двух немцев.

Первая кровь пролилась; с этого момента ни о каком мирном завершении конфликта уже не могло быть и речи…

?

Сегодня утром медсестра принесла свежую «Руде право» с проектом новой Конституции; через три дня в Праге начнётся общегосударственная партийная конференция, которая должна будет одобрить эту Конституцию – жаль, мне туда уже не попасть…. Что ж, наконец-то Прага решила признать равноправие Братиславы – как же долго мы к этому шли! После марта тридцать девятого многим в Словакии казалось, что никакой Чехословакии уже больше не будет никогда – не зря в сорок четвертом, помнится, Гусак выступал за вхождение Словакии в состав Советского Союза – и не сказать, чтобы его идея не имела последователей…. Правда, ему эту идею в пятьдесят первом тоже припомнили – когда по настоянию Широкого Гусака арестовали и после недолгого суда дали пожизненное. И это он ещё хорошо отделался – многих тогда запросто приговаривали к повешенью…

Да, конец сороковых и начало пятидесятых – суровое время, что и говорить…. Дело Рудольфа Сланского оглушило его тогда своей свинцовой безысходностью, каким-то жутким, средневековым, густопсовым антисемитизмом – как и начавшиеся тогда же партийные междоусобицы, вылившиеся в кровавую вакханалию взаимных обвинений и разоблачений, заканчивающуюся обычно приговорами судов…. Как мы тогда не скатились до еврейских погромов или даже до гражданской войны – уму непостижимо! Напрасно русские отказываются учитывать национальный фактор – заменяя его классовым…. Кровь – штука важная, иногда – первоочередная! В конце сороковых мы на этом деле споткнулись – и чуть лоб себе не расшибли; ещё немного – и во вновь созданной Чехословакии началась бы уже открытая вооруженная борьба между недавними победителями Гитлера и фашизма! Ведь всё к тому шло.… Для простого человека в те дни слова «начальник», «еврей» и «коммунист» звучали почти одинаково – причём два из них, если положить руку на сердце, звучали для него враждебно. И дело даже не в том, что из четырнадцати фигурантов «дела Сланского» только Франк и Шваб были чехами, а Клементис – словаком; главная проблема была в том, что засилье евреев в руководстве страной вызывало глухое недовольство народа, а власть предпочитала этого не замечать; да к тому же и сами евреи после войны почувствовали себя в Чехословакии людьми высшего сорта – а как же! Ведь они были жертвами нацизма…. Сколько их тогда приехало из Советского Союза – «строить социализм» – страшно вспомнить! Ладно Сланский – он, как-никак, вместе с Яном Швермой и Густавом Гусаком прошёл весь крестный путь восстания, хлебнул досыта горького хлеба скитаний и военных поражений. Но откуда набежала целая орда начальников из евреев – этого вообще никто понять не мог…. И как быстро они оттеснили с руководящих постов словаков, участников восстания, настоящих коммунистов… Мы тогда даже оглянуться не успели!

Ну а в пятьдесят первом они получили своё – в том числе и за февраль сорок восьмого…

Подбанске, Высокие Татры, 26 февраля 1948 года

– Яшик, вернитесь в палату! – голос медсестры заставил его про себя улыбнуться: эта совсем юная девушка из Чадцы изо всех сил старается казаться строгой и уверенной в себе – но у неё это очень плохо получается. Вот и сейчас – сквозь деланную резкость ее слов явно пробивается неуверенность и робость; действительно, трудно ей с нами…

– Да, сестра, сейчас иду – вот только подышу ещё пару минут.

Дышать ему отнюдь не хотелось – стоя у окна, он ждал, когда из-за поворота горной дороги появится санаторный пикап, каждое утро привозивший свежее молоко и газеты. Газеты…. Они сегодня важнее, чем воздух! Быстрее бы узнать, что сегодня твориться в Праге!

Ковыляя на правую ногу (её ему подстрелили немцы в апреле сорок пятого, в Моравии), к окну подошёл Любомир Штроугал – его сосед по палате.

– Закуришь? – и протянул Рудольфу пачку сигарет.