Стальные Бури. И пусть они укажет нам Путь…

В тени, все дальше отступая в глубину палат, пряталась Ефросинья. Её лицо выражало тревогу и озабоченность. Она словно пыталась укрыться от этого крика, охватившего Кремль.

А в центре всего этого водоворота стоял Иван Васильевич, крепко обнимая свою жену Анастасию. Его глаза горели огнем предстоящей битвы, а голос, охрипший от криков, все повторял и повторял:

– На Казань! На Казань!

Эти слова, подхваченные толпой, разносились по всему Кремлю, выплескивались на улицы Москвы, неся весть о грядущем походе. Воздух звенел от возбуждения, предвкушения и страха перед неизвестным будущим.

3 глава: Зной и сталь

Знойный летний день тяжело навис над бескрайними просторами, словно раскаленный купол, под которым изнывала земля. Прошел месяц с начала похода, и русское войско, подобно огромной, неторопливой змее, медленно ползло по каменистому тракту, оставляя за собой шлейф пыли, поднимающейся к безжалостному небу.

Здоровенные мужики, облаченные в васильковые кафтаны, натужно тянули огромные колеса тяжелых пушек. Их могучие руки, покрытые венами и мозолями, напрягались до предела, лица искажались гримасами усилия. Железные шлемы, нагретые палящим солнцем, казалось, вплавлялись в их головы. Пот градом катился по измученным лицам, оставляя светлые дорожки на покрытой пылью коже. Время от времени кто-нибудь из них останавливался, чтобы утереть лоб рукавом или сделать глоток воды.

Вдоль растянувшегося каравана степенно шествовали священнослужители, бережно неся хоругви, массивные кресты и дымящиеся кадила. Их присутствие в военном походе казалось необходимым, но придавало всему действу особую торжественность, словно благословение самого неба на ратный подвиг. Пестрые ризы священников, расшитые золотом и серебром, резко контрастировали с суровыми, потускневшими от пыли доспехами воинов. Бородатые лица отцов были исполнены важности и смирения, но и они не могли скрыть усталости от долгого пути.

Природа вокруг дышала летним зноем, изнывая под палящими лучами. Пыльная каменистая дорога, словно огромная серая змея, извивалась между пологими холмами, поросшими редким кустарником. Редкие деревья, искривленные ветрами, тянули свои ветви к небу, словно моля о дожде. Вереница пеших и конных солдат растянулась на многие версты, насколько хватало глаз. Люди двигались молча, сберегая силы, лишь изредка перебрасываясь короткими фразами или подбадривая друг друга взглядами.

Тяжелые пушки, украшенные замысловатыми ликами львов, рыб и птиц – творения искусных мастеров – с неимоверным трудом затаскивали на крутые подъемы. Колеса скрипели и стонали, готовые вот-вот развалиться под тяжестью орудий. Служивые люди, натягивая жилы, несли сверкающие на солнце алебарды, их острия грозно поблескивали, обещая смерть врагам. Лица воинов были суровы и сосредоточены, в глазах читалась решимость и готовность к предстоящей битве.

На горизонте клубился черный дым, восходящий к безоблачному небу подобно зловещему столпу. Что-то большое горело вдалеке, напоминая о близости войны и разрушений. Этот дым, казалось, был предвестником грядущих сражений, и многие воины украдкой бросали в ту сторону тревожные взгляды, крестясь и шепча молитвы.

Впереди, на небольшом возвышении, гордо возвышался шатер полководца. Его остроконечный верх, увенчанный золотым двуглавым орлом, напоминал шлем исполинского воина, готового к бою. Полотнища шатра, расшитые сценами былых побед, слегка колыхались на ветру. Вокруг шатра суетились слуги и стража, поддерживая порядок и готовясь к любым прихотям своего царя.

Внезапно полог шатра распахнулся, словно занавес перед выходом главного героя на сцену, и оттуда, щурясь от яркого света, вышел сам Иван Васильевич. Его появление вызвало волну движения среди приближенных – кто-то склонился в поклоне, кто-то выпрямился, готовый отдать приветствие.

Царь был облачен в украшенные доспехи, каждая деталь которых кричала о власти и могуществе своего обладателя. Сверкающая кираса, покрытая искусной чеканкой, отражала солнечные лучи, создавая вокруг царя сияющий ореол. Массивные поручи защищали руки, а длинная кольчуга, спускающаяся до колен, мелодично позвякивала при каждом движении. Поверх всего этого великолепия был наброшен роскошный плащ, расшитый, который развевался на легком ветру, словно крылья огромной хищной птицы.

Иван Васильевич медленно, с достоинством прошел несколько шагов вперед, его взгляд был устремлен вдаль, туда, где виднелась Казань. Его глаза, глубоко посаженные под густыми бровями, были полны решимости и холодного расчета. Морщины на лбу и вокруг рта говорили о тяжести государственных забот и бремени власти. Царь поднял руку, прикрывая глаза от солнца, и еще более пристально всмотрелся в горизонт, словно пытаясь разглядеть будущее.

Рядом с шатром, готовые в любой момент дать совет своему государю, стояли верные полководцы и священнослужители. Они переминались с ноги на ногу, бросая на царя почтительные, но внимательные взгляды, готовые уловить малейший знак, требующий их вмешательства или совета.

Неподалеку, подобно живой стене, выстроилась личная гвардия царя – отборные воины в сияющих доспехах, с алебардами наперевес. Их лица были непроницаемы, как маски, но в глазах читалась абсолютная преданность своему повелителю. Присутствие этих воинов внушало уверенность соратникам и трепет врагам.

Высоко в небе, словно безмолвные свидетели происходящего внизу, лениво проплывали редкие облака. Их тени скользили по земле, на мгновение принося облегчение изнывающим от жары людям.

Иван Васильевич, стоя на возвышении, неторопливо окинул взором раскинувшийся у подножия холма военный лагерь. Его взгляд был цепким и внимательным, подмечающим малейшие детали. Повсюду виднелись палатки разных размеров и форм – от простых солдатских до богато украшенных шатров военачальников. Между ними, подобно муравьям в огромном муравейнике, сновали люди, готовясь к бою в Казани. Кто-то чистил оружие, кто-то чинил доспехи, а кто-то просто отдыхал в тени, набираясь сил перед грядущими битвами.

Вереницы солдат с алебардами и мечами двигались по лагерю, выполняя приказы командиров. Их лица были суровы и сосредоточены, в движениях чувствовалась уверенность людей, готовых к любым испытаниям. Звон металла, ржание лошадей и приглушенные голоса сливались в единый гул военного лагеря.

Вдруг один из солдат, молодой парень с едва пробивающейся бородкой, набравшись смелости, сделал шаг вперед и обратился к царю. Его голос слегка дрожал от волнения, но в глазах читалась решимость:

– Иван Васильевич, – произнес он, почтительно склонив голову, но не отводя взгляда, – отчего же мы, служивые, должны медяки свои на поднос полковой складывать?

Воцарилась тишина. Казалось, даже ветер затих, ожидая ответа царя. Все взоры обратились к Ивану Васильевичу, который медленно повернулся к солдату. В его глазах блеснул грустный огонек, а рука непроизвольно сжалась в кулак.

– А ты, солдат, – процедил он сквозь зубы, чеканя каждое слово, – посчитай-ка… – Царь сделал паузу, словно собираясь с мыслями, а затем продолжил, и в его голосе звучала горькая ирония: – Сколько медяков назад после битвы не потребуют, столько людей и полегло в бою.

Иван Васильевич, удовлетворенный произведенным эффектом, вновь обратил свой взор на лагерь. Он продолжил наблюдать за тем, как вереницы воинов проходили мимо, бросая медные пятаки на поднос, который держал суровый командир с шрамом через всю щеку. Звон монет сливался с шагами солдат, создавая жуткую музыку войны.

Внизу, у подножия холма, кипела работа. Мужики из посошной рати, вооруженные лопатами и кирками, с неожиданным энтузиазмом взялись за рытье подземного хода под стены Казани еще месяц назад. Их загорелые, мускулистые тела блестели от пота, а руки двигались с удивительной ловкостью и силой. Они копали углубления и шахты, стараясь работать как можно тише, чтобы незаметно для противника протащить войска и пушки ближе к городу.

Земля летела из-под их лопат, образуя небольшие холмики вокруг. Время от времени кто-нибудь из копающих останавливался, чтобы глотнуть воды или вытереть пот со лба, но тут же возвращался к работе, подгоняемый окриками соратников и собственным пониманием важности задачи.

Спустя некоторое время к Ивану Васильевичу, расталкивая окружающих, подбежал запыхавшийся пороховой мастер. Его лицо и одежда были покрыты черной пылью, а в глазах горел огонь возбуждения:

– Царь! – воскликнул он, едва переводя дух и низко кланяясь. – Радостную весть несу! Тоннель под Казань прорыт и забит порохом! Готово все, как вы и велели!

Лицо Ивана Васильевича просветлело. Он радостно хлопнул в ладоши, и его глаза загорелись предвкушением:

– Наконец-то! – воскликнул он, и его голос прокатился по лагерю, заставляя всех вокруг замереть. – Месяц тут стоим, давно пора на приступ идти. Заждались уже! – Он повернулся к своим военачальникам, и в его взгляде читался вызов. – Что, братцы, готовы ли к решающей битве?

Курбский, стоявший рядом, не разделял всеобщего воодушевления. Он задумчиво посмотрел на Казань, и его лицо было исполнено сомнения:

– Подкоп и порох – царская затея… – произнес он тихо, но достаточно громко, чтобы Иван Васильевич услышал.

Царь резко обернулся, словно ужаленный:

– Пороху моему не веришь?! – прорычал он, сверля Курбского яростным взглядом.

Царь, усмехнулся:

– На лошадках любишь скакать, красоваться тебе любо.

Иван Васильевич и Курбский стояли друг напротив друга, словно два исполина, готовых к схватке. Их доспехи сверкали на солнце, отражая его лучи и ослепляя окружающих. Щиты, которые они держали, были настоящими произведениями искусства – на них искусной рукой мастера были изображены величественные солнца и гордые львы, символизирующие силу и власть. Шлемы, увенчанные султанами из конского волоса, придавали воинам еще более грозный вид. Кольчуги, искусно сплетенные из тысяч мелких колец, звенели при каждом движении, напоминая о готовности к бою. Плащи, богато расшитые золотом и серебром, развевались на ветру, словно крылья огромных хищных птиц.

По команде Царя, словно муравьи, засуетились солдаты. Они с натугой покатили огромные бочки, наполненные порохом, в сторону подкопов. Пот градом катился по их лицам, мышцы вздувались от напряжения, но никто не смел ослушаться царского приказа.