Стальные Бури. И пусть они укажет нам Путь…

Курбский, чувствуя холод её слов, отдёрнул руку, а её фигура оставалась неподвижной, словно гранитная статуя. Царь же, не обращая внимания на происходящее, продолжал свою речь, глядя на мужчин перед собой:

– Земли наши, воды русские обильны, да порядок в них мал. Но не варягов будем призывать, а сами порядок наведём!

С этими словами толпа взорвалась криками одобрения. Мужики, ободрённые его решительными словами, выкрикивали в поддержку, их лица, казалось, светились от внутреннего подъёма.

– Крамолу изведём! – продолжил царь, его голос перекрывал шум толпы, будто гром с небес. – А людей работящих, посадских, в обиду давать не будем!

В палатах Кремля царило небывалое оживление. Воздух, казалось, звенел от напряжения и предвкушения грядущих событий. Иван Васильевич, грозный царь всея Руси, стоял посреди зала, окруженный толпой взбудораженных мужиков. Его глаза горели решимостью, а каждое слово, слетавшее с уст, падало в толпу, как искра в сухую солому.

– Не бывать больше унижениям на земле русской! – гремел голос царя, эхом отражаясь от стен белокаменных палат.

Толпа мужиков, словно единый организм, вторила каждому его слову. Лица их раскраснелись, глаза блестели, а руки то и дело взлетали вверх в едином порыве.

– Правда твоя, государь! – кричали они, их голоса сливались в единый гул. – Не дадим басурманам землю нашу топтать!

В этот момент к Ефросинье, стоявшей чуть поодаль и с тревогой, наблюдавшей за происходящим, подбежал запыхавшийся слуга. Его лицо было бледным, а глаза широко раскрыты от волнения.

– Там, – прошептал он, склонившись к её уху, – там… там трое к царю ломятся. Послы, говорят.

Ефросиния нахмурилась, её тонкие брови сошлись на переносице. Она резко повернулась к слуге, её голос прозвучал грозно и властно:

– Из Казани?

Слуга лишь кивнул, не в силах произнести ни слова.

– Впусти, – приказала она, и в её глазах мелькнула тревога.

Через несколько мгновений двери палаты распахнулись, и в зал вошли трое послов в сопровождении охраны и воинов казанского ханства. Их появление было подобно внезапному порыву ветра, ворвавшемуся в душное помещение.

Одежды послов поражали своим великолепием и экзотичностью. На них были длинные, до пят, халаты из тончайшего шелка, расшитые золотыми нитями. Узоры, покрывавшие ткань, рассказывали древние легенды степных народов – здесь были и летящие орлы, и быстроногие кони, и цветущие сады. Пояса, украшенные драгоценными камнями, подчеркивали стройность фигур. На головах послов красовались высокие меховые шапки, отороченные соболем – символ власти и богатства.

Воины, сопровождавшие послов, были облачены в кольчуги тонкой работы, поверх которых были надеты кафтаны из плотной кожи, украшенные металлическими бляхами. На их головах сидели остроконечные шлемы, а за спинами виднелись колчаны со стрелами и изогнутые сабли.

Трое послов, расталкивая охрану, пробились ближе к царю. Главный из них, высокий мужчина с пронзительными черными глазами и окладистой бородой, выступил вперед. Его взгляд был дерзким и вызывающим.

– Казань Москва дружбу рвёт, – произнес он на ломаном русском, каждое слово словно выплевывая. – Союз Москва кончается. Казань на Москву войной идет.

Он сделал паузу, оглядывая собравшихся. Его губы искривились в презрительной усмешке.

– Казань большой, – продолжил он, широко разводя руки. – Москва маленькая.

Посол показал мизинец, и его спутники захохотали, словно услышав отличную шутку.

– Москва кончится, – завершил он свою речь, и в его голосе звучала неприкрытая угроза.

Один из сопровождающих послов шагнул вперед, протягивая сверток. Главный посол взял его и продолжил, растягивая слова:

– Наш великий хан посылает подарок… князю.

Он сделал акцент на последнем слове, давая понять, что не признает царского титула Ивана Васильевича.

– Русский царь, – посол помахал рукой, словно отгоняя надоедливую муху, – позор не имей. Русский царь сам себя кончай.

Эти слова, произнесенные с нескрываемым презрением, повисли в воздухе подобно тяжелой грозовой туче. В зале воцарилась мертвая тишина. Казалось, даже воздух застыл в ожидании реакции Ивана Васильевича.

Царь, до этого момента сохранявший каменное выражение лица, вдруг резко подскочил к послу. Его движения были стремительны и полны едва сдерживаемой ярости. Он развернулся спиной к послу и обратился к собравшимся мужикам. Его голос загремел, наполняя палату:

– Видит Бог, не хотел русский царь брани!

Затем он резко обернулся к послу. Его глаза, горевшие праведным гневом, встретились с надменным взглядом казанца. Расстояние между ними было столь мало, что они могли чувствовать дыхание друг друга.

– Прошли те времена, – прорычал Иван Васильевич, каждое слово звенело, как удар меча о щит, – когда иноземец бренный безнаказанно смел вторгаться на землю русскую!

С неожиданной силой царь схватил посла за плечи и резким движением поставил его на колени. Толпа ахнула. В руке Ивана Васильевича блеснул нож, который он занес над головой посла.

– И нож сей, – продолжил царь, его голос дрожал от еле сдерживаемой ярости, – тех пронзит, кто руку на Москву поднял!

Напряжение в зале достигло апогея. Казалось, еще мгновение – и лезвие вонзится в плоть посла. Но вдруг Иван Васильевич отпустил казанца и с силой бросил нож на пол. Клинок зазвенел, ударившись о каменные плиты, и закружился, отражая свет свечей и блики от золотых окладов икон.

– С Казанью покончим! – выкрикнул царь, его голос громом разнесся по палатам. – Сами на Казань пойдем!

Эти слова словно прорвали плотину. Мужики, до этого момента застывшие в напряженном ожидании, вдруг подорвались на ноги. Их крики заполнили пространство:

– Идём на Казань! Наказание басурманам!

Радостные возгласы, подобно волне, прокатились по палатам Кремля. Мужики, охваченные воинственным пылом, размахивали руками, бросали вверх шапки, стучали палками о пол. Их лица светились от предвкушения грядущей битвы.

В этот момент к послу подскочил тот самый мужик, которого ранее скрутили Федор и Андрей. Его лицо было искажено яростью, глаза горели праведным гневом. Он схватил посла за грудки, притянул к себе так близко, что их носы почти соприкасались.

– Слушай-ка сюда, – прорычал он, его дыхание обдало лицо посла запахом кваса и чеснока. – Казань маленькая!

Он показал мизинец, передразнивая предыдущий жест посла.

– А Москва, – продолжил он, его голос нарастал, как приближающийся гром, – большая!

И он выбросил вперед огромный кулак, чуть не задев нос казанца.

Схватив посла за шиворот, мужик потащил его к выходу. Вся толпа, еще недавно стоявшая перед царем, теперь хлынула на улицу. Они бежали, размахивая палками, подбрасывая шапки в воздух, их крики «На Казань! На Казань!» эхом отражались от стен Кремля.

В этот момент к Ивану Васильевичу подошла его жена, Анастасия Романовна. Её лицо было бледным, но в глазах читалась решимость. Она протянула руку князю Андрею Курбскому, который тут же склонился в почтительном поцелуе. Анастасия пристально посмотрела на него, словно пытаясь прочесть его мысли, а затем позволила увести себя.

Иван Васильевич, охваченный воодушевлением момента, громко объявил:

– Головной полк на Казань поведёт Андрей Курбский!

Курбский, услышав эти слова, бросился к царю. Он схватил руку Ивана Васильевича, украшенную драгоценными перстнями, и начал яростно целовать каждый палец, бормоча слова благодарности и клятвы верности.

Каждый раз, когда царь выкрикивал «На Казань!», толпа отвечала громогласным «На Казань!», их голоса сливались в единый рев, подобный реву бушующего моря.