Мой конь розовый

Отец, ты вовсе в том не виноват,

И нет теперь причины для печали…

Блеск! Не правда ли? Что на это скажете?..

– Да… Овес, пропущенный через лошадь… А ведь еще и напечатают… Ведь такие же дамы – обоего пола – и в издательствах!

– Послушайте дальше…

– Ой, не надо… Ради бога…

– Нет уж!.. Я потрудился запомнить… Для вас! Так что – уж извольте послушать… моралист-ригорист эдакий…

Не сняли бронь, чтоб крепче шла броня

На тракторном, на танковом заводе.

Но как глядит он горько на меня,

Когда мы речь о днях былых заводим…

– Как же ее с таким… творчеством в союз приняли?

– А то вы не знаете? Доброта!.. Снисходительны мы… Демократы мы… Затем – женщина ведь!.. К тому ж, наверно, не всегда такая мымра была… Молодая была… Конечно, лучше бы в кандидатки подалась… Получила бы свою кандидатскую ставку, не мучилась бы с рифмой, читателя потом не мучила б… А теперь – куда ее денешь? Актом не спишешь. Поэтесса. Грустная картина… Все разрешаем, все облегчаем… Интересно – набойки частным образом: нельзя! А вот плохие стихи кропить – это можно! Мол, член творческого коллектива! И в науке так – целые научно-ненаучные коллективы! Любую пошлость коллектив прикрывает! Хоть бы литературу нам сберечь от этой… «доброты»! И почему это ныне столько женщин в литературе? Неустроенность женской судьбы? Та же – эмансипация?.. Потом, что я вас хотел спросить. Вот вы в литературу пришли – низом шахт и вил. Стало быть, предопределенность призвания, трудная предопределенность… Мне это представляется… Храмом… Звонницей. Идея трудности! Этаж за этажом, венец за венцом, все выше, все меньше – материального, земной тяжести и земной злобы – все венчает крест в блистающей синеве…

– Брат Аркадий – не говори красиво…

– Нет, не в этом дело! Образ не нашел себе формулу… Всегда уж так у нас поэтов. Не нашел словесную форму – образ самоцельно-ускользающий… «Красиво» – как вы сказали… А ведь такой храм, его звонница – согласитесь – образ трудного восхождения – не к богу, нет! Не к истине, нет! Старо и наивно! – к духовному служению! Там все венчает «бестелесный» крест. А в нашем деле – даже не нательный крест, который уже не носим, – душа, ее крест судьбы!

– О чем вы?

– Ах, да… Увлекся… Вот у вас, у прозаика, хотел спросить – почему один становится – поэтом, другой – прозаиком?

– Чепуха это… Вот мы с вами говорим. Нам не скучно. Понимаем друг друга. Интересно… Причем же – жанры? Забыть бы их все – вот счастье было бы!.. Начать с нуля! Первозданно!.. А то – сколько пустяков – ради жанра, из-за жанра, под прикрытием жанра… Проза по сути – включает все жанры! Вот почему прозаик «не возвращается» к стихам… Затем, заметьте – великие поэты всегда работали во всех жанрах… А все одно кончали прозой! Нет, не потому просто, что «лета к суровой прозе клонят». Неправильно Пушкина понимаем здесь. Не в возрасте дело – в зрелом опыте. И не о стихах ушедших жалеет Пушкин – об ушедшей – на стихи! – молодости! Я так понимаю эту строку. Хочу так понимать! Пушкин только тогда понят –когда по-своему. Своим личным опытом! Пушкина «преподать» – что «любовь» преподавать! Дозреть надо самому! И самому полюбить! А толки про «темперамент», особый у поэта, особый для прозаика – чушь это! Жанровые бредни. Жанры – готовые выкройки… А прибегает художник-модельер, художник-конструктор одежды к пошлым выкройкам? Он ими и руки не осквернит! Время выкроек… Стандартизация! Автоматизация! Интеграция! Сплошная… аберрация! Вон даже – исконное было женское творчество – стряпня ныне по книге рецептов! Мужчины стряпают – женщины науку делают… В кино, в театре – как достижение показывают. Природную грань размыли – стало быть, против природы восстаем, стало быть, она нам мстит… То есть, мы сами себе враги!..

– Написали бы об этом…

– А толку? Ну напишу. Кто напечатает? «Вразрез с установкой»… «С последним указанием». С катушек слетишь, если ты редактор… Редактор раньше был открывателем и рупором новых идей! Новых общественных идей и новых творческих талантов! Ныне можно повторять лишь старое, даже стародавнее. Из того, чем иные с пафосом доказывают, что дважды два четыре, что летом теплее, чем зимой, что начальник умнее, а подчиненный глупее… И живут припеваючи. Вот и сажают редактором либо исполнительного дремучего серяка[19 - Серяк – необразованный мужчина. (Прим. ред.)], либо ухмыльчатого мещанина… А то и вовсе даму… Все по готовым выкройкам!

Вот почему нам трудно – всем, не только нам, литераторам. Ведь то, о чем душа болит, об этом не пишем! Уже засел в нас внутренний редактор, он уже автоматический и сильнее в нас художника. Последний сомневается, пасует – «наверно так надо». А кому «так надо»? Тем, кто администрируют, говорят дважды два четыре, когда уже пять плюс чертовщина. А им все одно – хорошо. «Технологическая дисциплина» – вместо «тайной свободы»! Вот и женщина все чаще в редакторах. Не критикует? Исполнительней? Равнодушней? Все-все – тем более творчество – для нее: «мужские дела». Она и делает их рассеянно, снисходя, сомнамбулически: ладно уж, если вам так хочется… А кому-то именно так хочется. Ведь от природы женщина по-настоящему сосредоточиться может лишь на женских, тех же природных, задачах… Она «во всем мужском» лишь изображает участие, причастность… Да и мужчины по кабинетам – чаще с таким, уже усвоенным, «женским комплексом»!..

– Меня как поэта ругали… За беспутство. С женщинами. А сами ведь – самый ярый женоненавистник!

– Я так и ждал этих слов… Во-первых, не говорил я: «беспутство». Не моралист я… Но убежден, что женщина должна быть у мужчины одна. На всю жизнь… Это серьезно, трудно – стало быть, и истинно. То же, что в наших писаниях… Избежал трудного – соскользнул в нетворчество, в графоманию… Много женщин – то же графоманство… вдумайтесь, поймете… На то вы поэт, не ширью интеллекта берете, а глубиной сердечного опыта. Прозрением. Так?

Нам лишь предстоит прозреть – что же такое человек? Кто мы и что? А помните, Толстой на смертном одре диктовал последние мысли дочери Саше? Это место помните? «Бог есть то неограниченное Всё, – заметьте «Всё» – с прописной! – чего человек сознаёт себя ограниченной частью. Истинно существует только Бог. Человек есть проявление Его в веществе, времени и пространстве. Чем больше проявление Бога в человеке (жизнь) соединяется в проявлениях (жизнями) других существ, тем больше он существует. Соединение этой своей жизни с жизнями других существ совершается любовью»…

– Какой любовью – физической, так сказать, плотской? Через женщин?

– Вот уж верно сказано – каждый понимает вещи в меру своей испорченности! К слову сказать, наверно, поэтому так плохо ныне людям, что понимают любовь вроде вас. Не духовно, не природно – потребительски, из эгоизма. Ведь у Толстого не в смысле только – женщины! В смысле служения людям, добра! В смысле духовного творчества жизни… Не матерей творим – непутевых хищниц и мещанок!

– Не уверен, не уверен!.. Недаром ведь природа производит на свет не просто – «существа», а определенного пола! Между ними – и вся этика! Затем – народ не зря «любовь» называет «жизнью», и наоборот – «жизнь» – «любовью»… Не подумайте, что лью воду на мельницу… беспутного поэта! Не верю я в то, что любовь-монашество может родить любовь-добро. Очень уж нажимаете на духовность любви!

– Знать, здесь и разошлись поэзия и проза… Но, посмотрите, посмотрите! Целый табунок дам ведет за собой Г.! Энтузиаст-общественник!.. Ему бы еще колоколец на шею!.. Знаете, как быку на чикагской бойне. Который ведет на убой стада коров… Не сердитесь… Преувеличение, конечно… Понимаю, злая шутка… Извините, не буду… Я как-то спросил Г. – это он по обязанности общественника? Или из любви к искусству затейника-массовика? Знаете, что он ответил? «Чисто с корыстной целью!» Мол, он перед дамами треп развесит, те думают, что он их занимает-развлекает, а он так… рожает свои юморески для… шашнадцатой полосы литгазеты. Он там в штате. Вот и печатается… Каждый пишет как умеет, печатается где только удается… Кто б его печатал? Вдохновляется у старух… Но спасибо ему. А то нам довелось бы… выгуливать своих дам. Фальшивое ухажерство изображать довелось бы… Представляете себе? А ведь все одно возненавидели бы: ходили, мол, говорили – стало быть, – «ухаживали»… Уж бог его ведает – что там «стало быть». Возьмите нашу, эту старую собачницу, а как чепурится. Глянуть страшно! Спроста, думаете? Стало быть, женщиной себя почитает, на что-то надеется… Смеетесь? Заверяю вас. Это не осознанно… Инерция и автоматизм ее природы! Помните у Чехова, в «Учителе словесности»? Милое, очаровательное создание, розан Машенька Шелестова. Едва выскочила замуж, объедается мармеладом, заводит горшочки и кувшины со сметаной и молоком, жалеет стакан молока для мужа, спит с котом в постели, а заплесневевшую горбушку отправляет прислуге… «Говорила с важностью: «Это съедят в кухне»… Оцените по достоинству чеховский эпитет: «с важностью». Какая законченная убежденность у пошлости! Но я не об этом… Помните, штабс-капитана Полянского перевели по службе, он уехал не женившись, на сестре Маши, на Варе? И что же? «Если не намерен жениться, то не ходи». Это сентенция все той же Маши! Какая мещанская резолюция! Отрезала. Именно здесь приходит и окончательное прозрение Никитина, учителя словесности: «Меня окружает пошлость и пошлость… Нет ничего страшнее, оскорбительнее, тоскливее пошлости. Бежать отсюда, бежать сегодня же, иначе я сойду с ума!»

Слабый он человек, Никитин. То подкаблучник, а то – «бежать»… Из женщины надо лепить жену – всю жизнь! Как Пигмалион свою Галатею! Одна лишь малость… Быть надо – Пигмалионом!..

– Значит, они что же – от природы… полуфабрикатны?

– Нет! Они… другие! Может мы полуфабрикаты. Они просто другие! А жизнь может быть – и в семье, и в обществе – либо «женской», либо «мужской». Надо знать себя, знать чего хочешь от женщины! А винить легче всего!.. Затем, глупо пошлость и мещанство выводить лишь из классовой природы… Они вездесущи. Как гриппозные вирусы. Они всюду, они и в нас с вами… Нет, они не «родимые пятна капитализма», многоуважаемый шкап… То есть, простите, многоуважаемый поэт! Подарили бы книгу стихов… Умнее вы своих стихов или наоборот?.. Если мы, то есть и я, и вы, и каждый, не умнее, не благородней в своем слове – значит, творчества нет! Значит, выкройки, графомания!

– Гляньте, гляньте! Литгазетный говорун – весь извертелся! Как шаман отплясывает! Дам развлекает, вдохновляется, свои юморески рожает! П?том изошел, весь дымится. Да-а, нелегкий хлеб…

– А, заметьте, – как плотно и дружно следуют женщины! Потёмный инстинкт, что ли? И наши дамы с собачками в том числе! Тоже свойство женщин! Следовать за дородным мужчиной! Недаром раньше в попы брали, как в гвардию, дородных и рослых…

– Да ладно уж вам! И какой вы только женоненавистник! Я убежден – от вашей «принципиальной супружеской верности». Затем, наверно, не без доли ханжества! Как во всех случаях «сугубо»… Скорей всего – вы скрытый женолюб! «От черного хлеба и верной жены мы бледною немочью заражены»… Ха-ха-ха…

– Как знать, как знать… Чужая душа – потемки… А своя – и вовсе того. Всё нюансы, всё оттенки… Знаете ли, древние мастера живописи – отличали тридцать тысяч оттенков каждого цвета!.. А что говорим в обиходе: «красный», «синий», «зеленый»… Так нам удобней и проще… Разве что-то происходит с людьми? Гадали, искали – рукой махнули! Звучи себе гордо… Вот и митингует!

Романист умолк. Уставился на предводителя женской компании. Даже издали видно было как жемчужно сверкали дождевые капли на его кожаном пальто, на стеклах модных очков с двойной планкой-переносицей. Женщины-соседки по столу заметили «своих» мужчин и мстительно переглянулись. Дескать, вот, и мы пристроены! Вовсе в вас не нуждаемся! Зануды вы – вот кто! И стали шептаться…

– Небось на наш счет, – заметил поэт. – Представляю, что о нас с вами ими сказано! И бездари мы, и буки, и высокомерные ничтожества». Эх, что есть – истина?

– Тридцать тысяч нюансов… А ведь и нам пора. Видать, скоро обед. Что-то еще скажет мне документалистка про… желудок!

– Пусть хоть и желудок… Лишь бы не излияния о своей собачьей любви…Идемте, что-то озяб я… Вот вы прозаик и высокомерничаете, меня, поэта, так себе, небрежненько третируете… Дескать, мысли – у вас, прозаиков. Дескать, у нас, у поэтов их нет – поэтому – рифмы, строфы, образность и всякая живописность. А знаете о чем я подумал? Женщина дана природой – как затруднение, как осложнение. Но как необходимое! Чтоб жизнь была содержательней, многомерной, с подтекстом – и так далее. Как, скажем, та же рифма в поэзии. Ведь пишут иные без рифм – свободные стихи, белые стихи… И что же? Облегчение-то облегчением – а на пользу ли? Много ли охотников читать белые стихи, свободные стихи, верлибры всякие? Не то! Немузыкально! Подлинный поэт рад трудной рифме! Одолел рифму – и добыл заодно новизну, обогатил стихи. Образ или ассоциацию, метафору или сравнение. Интересней! Я за рифмы, я за женщин, за рифмующуюся жизнь и за трудную поэзию жизни… Вот так, уважаемый товарищ прозаичный шкап!

«Метафоры-притчи-идиомы…»

Кооперативники – народ нетерпеливый. Потребовали на общем собрании, чтоб раздали ключи, не ожидая бытовки… То кабель-«воздушку» не принимает комиссия, то газовая инспекция заартачилась – вводы не покрашены, то лифты без обученного персонала не пускают в ход… Председатель правления подробно объясняет каждому – что и где трет, почему дело на мертвой точке. Объяснит – потом вдруг замолчит, смотрит на собеседника: догадается ли?

Чего уж, все грамотные, все догадливые. Помолчат оба, и председатель, и пайщик, смотрят в ожидании друг на друга, как заговорщики…

– Что, опять надо дать?

– То-то ж… Все жить хотят. Причем – хорошо жить хотят!

– Сколько?

– Этого я не знаю… Вообще я ни-че-го не знаю! Ваше дело. Без меня, без меня! – Перед лицом своим поднимает председатель руки с вывернутыми наружу ладонями.

И опять кооперативщики, чаще всего в этом активничают женщины, «пускают шапку по кругу»… И чуть ли ни каждую неделю подъезды оглашают возгласы. Друг другу – словно некогда последнюю фронтовую сводку сообщают: кратко, деловито, на ходу и исчерпывающе: «Воду дали!», или: «Газ включили!».

Пайщик уходит. К твердому выражению заговорщика на лице прибавилось еще что-то зыбкое – точно по первому предзимнему заморозку на почве закружила едва зримая снежная крупка. Он идет медленно: думает. Он догадлив и прикидывает в уме число червонцев, которые завершат в доме бытовку. Конца-краю нет. Смена обоев на моющиеся. Врезка форточек. На устройство газонов. Решетки на балконах… Еще и такая мысль: а не участвует ли председатель в этих «надо дать»? Не получает ли свою лепту? Наконец, не сам ли подсказал – водопроводчикам или там газовикам – как хапнуть, не упустить случай. Как вот сейчас подсказал пайщикам – про «шапку по кругу». Тоже, наверно, «хочет жить» – нет, «хорошо хочет жить»…

Подвел всех телефон. Казалось, тут-то все в порядке. Давно, еще три года назад, при организации ЖСК, самый первый председатель предложил – «для ускорения телефонизации» – всем внести полста… Зато телефон, мол, ждать не придется – сам будет ждать жильца! Почти все уплатили. Даже квитанции какие-то получили…

И вдруг – телефоны только через год! Как да почему? Председатель поднимает перед лицом руки с вывернутыми наружу ладонями. Смотрите, мол, никаких ваших денег у меня в руках нет! «Не знаю! Вы не мне платили! Сам – вот квитанция – внес полста!..».