Ксенос и фобос

– Нет. Это слишком как-то просто. Красота спасет мир, а мир – это любовь и так далее. Нет. Хотя, я еще подумаю.

Он встал, собрал в пакет и отнес мусор к опушке, вырезал ножом кусок дерна, отвалил, как крышку сундука, поковырял землю, вынимая и раскидывая горстями вокруг, потом ссыпал мусор в яму и снова завалил дерном. Похлопал сверху руками – как так и было. Вера протянула влажную салфетку, которую он, вытерев руки, сунул в карман куртки.

– Не надо мусорить в лесу, – сказал строго и назидательно, подняв палец к небу.

Снова посмеялись.

– Ну? – вскинула она голову, тряхнув гривкой.

– Ну, все, пошли! Только вместе давай, рядом, за руку, чтобы уж, если что… Ну, сама понимаешь…

Так за руку он вел дочку в первый класс. Потом за руку держал, когда гуляли по Москве, когда возвращался из своих длительных командировок. Жена держала его за руку, когда он отлеживался в госпитале после ранения. Да, аналитики тоже попадают под пули и сами стреляют иногда, приходится. Но все это было давно. А теперь не он вел за руку девушку, а она – его. Вера показывала дорогу, они проходили шагов десять-пятнадцать, и останавливались, а Кудряшов снова метил затесями тропу.

Лес вдруг кончился, как обрезали. Рядом с ними прямо к стволу высокой ели был прибит щит с красными на белом фоне буквами, кричащими, что здесь запретная зона, что вход запрещен.

– Вот, дошли, – просто сказала Вера. – Теперь через эту пахоту и вот туда, в рощицу, а потом если идти все время прямо, можно натолкнуться на деревню. Их тут навалом, деревень этих.

– А где же местная охрана? – приложил ладонь козырьком ко лбу Кудряшов. – Знаешь, давай мы тут с тобой посидим немного, подождем чуток. Только давай на шаг назад, под деревья. Место у нас приметное – все видно. А потом, похоже, сделаем мы так… Ну, если твой «дракон» нас отпустит, конечно.

***

– Товарищ генерал-лейтенант! Разрешите?

– Валяй! – генерал посмотрел искоса, подражая популярному артисту. – О! Вижу, у нас хорошие новости?

Привычная всем угрюмость начальника управления собственной безопасности министерства внутренних дел куда-то делась. Он, похоже, даже улыбался! Не всякий бы назвал это улыбкой, но все же губы слегка растягивались, на щеках образовывались вертикальные морщинки. Точно – улыбка!

– Помните, товарищ генерал-лейтенант, вы насчет нашего сказочника ругались…

– Но-но-но, никто не ругался. Я сказал, что сказка – не аргумент! И сейчас так считаю… А что там со сказочником?

– Майор Кудряшов вышел на связь!

– Второй канал связи, выходит? Это очень хорошо. А то армейцы нас опережали… И что там, в Зоне?

Кудряшов написал очередную сказку. На этот раз о драконе, который живет в горе и кормится местным народом. Отпускать он никого не хочет, и поэтому перехватывает всех, кто пытается убежать. Тех, кто приходит, он не трогает, чтобы и другие тоже приходили. Но жрет он неумеренно, от пуза, и население быстро сокращается. Первыми же хватает он тех, кто кричит, что ненавидит и убьет дракона, или же тех, кто сильнее его боится.

– Тьфу, черт, опять сказка…

Министр щелкнул по краю белого листа, заполненного мелкими черными буквами, и он, проскользив по всей ширине полированного стола, плавно слетел на кидающий солнечные зайчики паркет.

– …А на словах просил передать…

– Слушай, полковник, а ведь ты сегодня еще и шутишь? Это же неспроста? Ну-ка, ну-ка… Садись. Давай мне все подробности!

Подробностями был второй листок. Сжато, сокращенно Кудряшов доказывал, что исчезновения связаны только с местом, и они грозят всем, находящимся в городе. Причину исчезновений он назвать не мог: прокол времени и пространства, инопланетяне, древнее божество или дракон – какая, в сущности, разница, если от этого страдали дети? Еще майор сообщал о проведенном эксперименте, когда пересечение линии запретной зоны не привело к фатальным последствиям. И в конце просил рассмотреть вопрос о выводе населения, в первую очередь детей, с территории зоны чрезвычайной ситуации.

– Просит, значит, рассмотреть? Не требует?

– Так точно. Просит. Субординацию понимает.

– Это хорошо. Это правильно. Поздравь его с подполковником, подготовь представление от своей службы…

– Уже готово!

– Так. И к пяти часам мне на стол предложения по Зоне. Чтобы подробно и с раскладкой. Буду выходить на комиссию. А там, может, и на председателя правительства. Это ж дети, блин… Наши дети. Если Кудряшов детей выведет – орден дадим. Понял? А вот население… Это вопрос уже политический. В общем, связь с ним поддерживай. Завтра майор… то есть, подполковник уже, получит четкую команду насчет детей. Это я гарантирую. Как там, в фильме? Зуб даю?

– Так точно, зуб даю!

– Вот ведь комедии снимают наши режиссеры… Откуда что берут только!

***

Вот и выходило, что не был Сидорчук «единственным сталкером». Главное, он знал об этом. Вернее, не точно знал, но догадывался, куда и зачем уехал Кудряшов, и чем он там собирается заняться. Другое дело, что никто не знал, что выйти из Зоны оказалось вполне возможно. Спокойно, без паники, прогулочным шагом, с остановками, с пикником на природе, на обочине тропы, без крика, без мыслей – «бежать, бежать, бежать!». И еще, кажется, немаловажным фактором было присутствие «постороннего» – того, кто пришел в Зону позже начала событий.

Это выходило, что и сам Кудряшов – тоже сталкер, как Сидорчук. И Вера, и студенты, которых она привела, и теперь их надо было найти – кровь из носа. И те студенты, которых пригнали сюда уже в мае. И все, кто приезжал и приезжает в город – они все, получается, могут выйти. В любое время. Могут выйти сами. А вывести?

За два дня Кудряшов обустроил тропу, как надо. Кроме засечек натянул еще шпагат между деревьями, навешал на него красных лоскутков от порезанной парадной скатерти из первой школы, в которой имел долгую беседу со строгим лысым старым директором. Порубил и отбросил в сторону кустарник, мешающийся под ногами. На лужайке, той, что посередине почти, выкопал яму, обложил булыжником и организовал кострище – это сейчас тепло, а что там будет дальше? И вторую яму на краю – под мусор.

…

А там, на той стороне, на «большой земле», тоже торили дорогу, только уже по-настоящему. Правда, заканчивалась она как раз в показанной Верой рощице. Как передали из Москвы, это было сделано для того, чтобы «не светиться» перед «соседями». С политической точки зрения это могло быть не совсем правильным, чтобы видели из космоса массовую эвакуацию, как сказали Кудряшову. И рекомендовали выводить детей в облачную погоду или еще лучше после захода солнца.

Ну, так, осенью-то почти каждый день – облака.

Кудряшов набивал свой «уазик» школьниками. Справа сидела Вера, как уже знающая дорогу и проверенная. Сзади помещались пятеро на сиденье плотно-плотно и на коленях друг у друга, и еще четверо на откидных стульях. За два рейса он отвел, держа за руки, останавливаясь на каждый писк, перекусывая на полдороги на той лужайке, первую партию детей, которых подхватывали чуть не из рук в руки прямо у границы, у начала пашни (в Зону все же никто так и не заходил – приказ действовал). В рощице вдали ворочался, порыкивая, автобус, выбираясь по узкой, только что созданной на пустом месте из простой щебенки и бетонных плит «военной» дороге.

– Ну, вот, – вздохнула сзади Вера. – А то тут детей этих…

– Ты еще почему здесь? Почему не уехала сразу?

– А ты?

– Это моя работа, понимаешь. Я тут вроде как на службе…

– А дети, чтоб ты знал – это моя работа. Мы еще не всех отсюда вывезли. И вообще, думай, где добывать транспорт, а то до зимы не справимся.

– Да, да…, – кивал Кудряшов, прикидывая, к кому и за чем ехать. У этих на крупном заводе есть автобусы. У этих – грузовики. Если вытянуть цепочкой детей, вести сразу сотню, две сотни… И не одну цепочку, а, скажем, две, три параллельно… Тогда до снега… Он поднял голову, присматриваясь к облакам. Нет, до снега точно надо управиться! Кровь из носу!

***

Дашка шмыгала носом, полоща в холодной воде умывальника кружки и тарелки. Это была «их» посуда. Когда не ходили в столовую, что чаще всего было последнее время, она приносила оттуда еду прямо в комнату. Ей давали на кухне, сзади, по знакомству, и еще потому что – Сидорчук. Но относить грязную посуду на мойку было уже неудобно. Она относила всегда чистую, а брала новую, с тем, что дают.

Иногда Виктор привозил еду из города. Тогда был как бы небольшой праздник. Фрукты, конфеты, колбаса копченая, вкусные сладкие соки. При желании можно было найти и спиртное, но Сидорчук стоял на принципе: всем нельзя – значит, и нам нельзя. Но как же нельзя, если вон Михалыч опять пьяный ходит? А Сидорчук делал тупое лицо и говорил: я, говорил, с ним не пил. И я, говорил, ему не наливал. И не подавали ему в столовой. А командир ввел сухой закон. И все.

А иногда так хотелось немного романтики. Совсем немного: к конфетам и шоколаду – бутылку шампанского. И чтобы налить в фужеры и не торопиться скорее выпить и потом закусывать, чавкать и жевать, а сидеть долго, разговаривая о разном, вспоминая время, каким оно было раньше. Даже и о любви разговаривая, да! Хоть разок…

– Даш, можно тебя?