Камбала. Роман в двух книгах. Книга вторая

Кому-то было не понять то, что для меня даже время, проводимое на «губе», было разнообразием в жизни, встряской и скачком амплитуды синусоиды, хоть и в минус, но не в жизненном штиле, как до этого.

Начальник гауптвахты встречал меня уже, как родного. Комната, где проводился осмотр и шмон военнослужащих, доставленных для отбывания назначенного срока, находилась на втором этаже над караульными помещениями.

Капитан имел привычку шутить и юмор был часто «чёрный». Так, к примеру, когда нужно было сдавать брючные ремни, он говорил:

– Ну, если кто не хочет сдавать и не надо. Вешайтесь. Спишем, как утиль и заодно пирожочков горячих поедим, с ливером.

Действовало убедительно. Кто не знал, особенно «деды», которым оставалось служить несколько месяцев, недель или даже дней, старались отрастить побольше волос. Ведь тогда, в отличие современной молодежи, в моде были длинные волосы. Хоть в армии или на флоте такие отпустить никто не позволил бы, как на гражданке, но на 3—4 сантиметра, а порой и длиннее волосы можно было отпустить. Но это в части, а тут всё строже.

Я знал это и заранее, готовясь, подстригся покороче. Кто же решил, что он уже «дед», ждало разочарование. Происходило это так. Капитан, осмотрев, по очереди предлагал заросшему солдату, а их было всегда тут 95% из ста, а остальное моряки, присесть на табурет. Иначе говоря, мне везло, если совместно со мной ещё кто-то «тянул лямку» из братишек. Было веселей. Когда тот садился, другому, рядом стоящему предлагалось брать машинку для стрижки и стричь.

– Я не умею. Никогда не стриг.

– Хорошо, – говорил спокойно капитан, – ты вставай, а ты садись на его место. Стриги.

Первый «дед» тоже шёл «в отказ».

– Ну и что вы мне предлагаете до полночи процесс приема арестованных растянуть.

Проведя глазами по строю в одну шеренгу, увидев меня, обрадовавшись, произнёс:

– Как я рад! Вот кто умеет. Матрос Иващенко, сможешь, надеюсь?

– Так точно! – без раздумья отвечал я.

После этого я брал машинку и заезжал со лба и до затылка. Сержант, «дед» схватил меня за руку, на глазах появились слёзы, умолял словами:

– Не нужно! У меня дембель на носу. Только не налысо!

– Мы твой нос и не трогаем, там, где дембель пристроился. Отставить, сержант! Или ты хочешь прям здесь трое суток «ДП» получить? – пригрозил капитан.

После этого все стригли друг друга без оговорок. Никому не хотелось совсем лишиться волос, если был изначально коротко подстрижен.

Помощник начальника гауптвахты, звали его Андрей, был младший сержант, в принципе адекватный человек, на должности писаря. Он мог в отсутствие начальника решать многие вопросы, те, которые были в наших интересах. У него было особое отношение к морячкам, видимо он был хорошо осведомлён, какие тут учения проводили мы и, не дай Бог ему самому испытать это на своей «шкуре».

Начальник гауптвахты категорически запретил, чтобы в одну группу «губарей», были включены одновременно два матроса. Он говорил всегда: «Два матроса способны организовать бунт на корабле». И пока капитан был на месте, писарь выполнял указания. Но стоило ему отлучиться, тут уже мы, служивые в чёрных бушлатах или шинелях начинали диктовать наши условия. И на этот раз, нас было двое из ВМФ, и всегда он нас записывал в одну бригаду на работы.

До того, как приезжали «покупатели», заказавшие рабочую силу, нас выводили на небольшой плац во дворе и заставляли маршировать, но так, чтобы носочек вытянут был, и нога поднималась не ниже уровня пояса. Хорошо, когда «покупатели» приезжали с утра, без задержки иначе, ноги горели от муштры. Потому-то я в первую отсидку и получил «ДП», послав конвоира, когда тот заставлял «ногу выше, ногу выше», а тот возьми и пожалуйся.

Когда выезжали на работы – это было самое замечательное, что есть на «губе». Во-первых, мы знакомились с новыми местами Риги. Работа чаще всего была на воздухе и никакой «штурмовщины» не было. Работодатели, как правило, кормили нас на месте, хоть и не полноценным обедом, но голодными не были.

Однажды нам подфартило наводить шмон в доме офицеров. Там состоялся накануне какой-то значимый сабантуй и бардак был ощутимый и не только в зале, где стояли столики. И нам заодно нам нужно было освободить буфет от горы ящиков с пустыми бутылками. Но то, что они все будут пусты до донышка мы сразу не поверили. Так оно и было. В этой бутылке рюмка водки осталась недопитой, а в другой грамм 50 коньяка. Из нас четверых, направленных на работу, «дегустацию» проводили только двое, я и рядовой стройбата Вася.

Приехали мы с работы навеселе, но предприняли все меры, чтобы нас не «рассекретили». К тому же, там нам удалось пополнить запасы сигарет.

Что касается Васи из строительных войск, то из трёх раз, дважды мне пришлось «лямку тянуть» одновременно с ним. Он был намного старше меня, года на четыре, а из-за худобы и небритости быстро растущей щетины, ещё старше казался. Вася был из Полтавской области с интересным разговором на русско-украинском суржике. Очень смешно воспринимались даже его рассказы о серьезных вещах.

Василий всё время молчал и это было необычно. Все «губари» знакомились, рассказывали друг другу свои истории, как «загудели» на «губу». Меня больше всего интересовало, почему, на вид дед, а не по статусу старослужащего в таком возрасте служит срочную службу. Ему можно было дать от 35 до 40 лет из-за изрезанного морщинами лица, смуглую кожу, ощущение постоянной небритости. Оказывается, как я потом уже узнал, есть молодые люди, которые бреются один раз в два-три дня, а есть такие, как Вася, которым нужно дважды в день бриться, утром и вечером.

Он долго не шёл на контакт, но поняв, что я не издёвки ради интересуюсь, а из самых добрых намерений и не потому, что попросил писаря записать на хорошую, не пыльную работу, а чтобы ещё в эту бригаду включил Василия Остапенко. И когда мы сели на перекур, я достал из своей «нычки» две половинки сигарет, одну дал Васе, другую закурил сам, он заговорил. Сигареты же мы, при подготовке к губе старались сами сломать, так, при обыске они были менее ощутимы на ощупь, чем целые.

– Ты кажишь, чё я такый старый и служу. Тиби скильки рокив?

– Двадцать два с половиной, почти.

– Вот, а я на четыре года всюго-то старше. Мини 26 було высною. Я родом с Полтавщины, жив в деревне. Посли школы, я восим классив закончив, работал на стройке, шабаював в бригаде. Строилы дома, сараи, чинылы кровлю, перекрывали крыши, у нас ище много камышевых стоит.

Вечерамы ходив до клуба гулять. Вси гулялы и я гуляв. За девок дралысь, жестко дралысь, до крови дрались. Я всегда с собой тесак носыв. Када надо якой бабки борова «завалыть», я его брав и «валыв», сам «валыв». А шо ёго «валыть», за ухом почухав и вин твий.

Один раз прибигают пацаны и кажут: «Прыихалы чужаки, наших бьют!» Я туда. А там драка вже идэ. Я одного, другого повалыв, а третий иде на менэ, смиется и в руках над головой, выдернув из бардюра плиту и нысэ. Я довго ны думав, тесак достав, ширь ему и провернув. Вин пырыстав улыбаться и став сидать, сидае и плиту на голову сиби опускае.

Ну мынэ повязалы. А мыни уже 17 рокив було. Скоро в армию. Ны взялы в армию, а мыни хотилось. У нас дивчата на тих, хто ны служив, даже ны дывлються. Шоп хорошу сиби жинку взять, надо, шоб годный до службы був и отслужив.

– А шо ж тот, шо ты поризав? – я не заметил, как перешёл на суржик в разговоре.

– Та, шо. Операцию зробылы, пол желудка выризалы. Раньше пыв по страшному, курыв, а щас не. Одну манку исть. А жинка рада. На суде каже мыни: «Вася, спасибо здорове тиби за то, шо ты Ваньки зробыв. Залатый чиловик став. Я ны нарадуюсь им». А мини всё равно «впаялы» пять рокив в «общак».

– Вася, так, ты сидел? А як же так, тебя же не должны были взять в армию.

– Взялы. Ны знаю, вызвалы на комиссию и забралы в 25 рокив. Та я ны чего, мне и лучше, а так дома зэком вси клычут. А в стойбати я теж делаю, шо и дома на стройки. Я ж мастер. Всэ могу робыть. Будышь строиться, зовы, помогу, построю. Тиби тоже высною додому?

– И не знаю, шо сказать. Ты шутишь?

– Я шо, похожый на клоуна? Кажу тиби, як е.

Я долго не мог понять, говорит Вася правду или откровенно сочиняет. Хотя в его рассказе была всегда логика и придумать такое было бы или сложно, или невозможно. Но, главное, Вася, за всё время ни разу не улыбнулся. Понятно, что рассказывал серьезные вещи, от которых даже меня начинало коробить, но он был спокоен и невозмутим.

В следующий перекур, он сам подсел ко мне, и мы продолжили беседу. Его характерный для коренных украинцев язык, где проскакивают и русские слова, но чаще всё-таки изменённый, как происходило в областях восточной Украины, Донецкой, Харьковской, Сумской и той же Полтавской области. Смешивание двух братских языков приводило к интересным наречиям, благодаря которым и русскоязычные украинцы и русские с приграничных областей, той же Ростовской, в которой я проживал, Воронежской, Курской, Брянской областях, общались между собой без проблем.

Сами слова и изречения воспринимались с улыбкой, а иногда и со смехом, до того слова были исковерканы, что «бросай гранату и хавайся». И когда слушаешь такой говор, то даже не знаю, какой из них интересней, одесский или тот, на котором гутарил Вася.

Если его одеть, придав сценический образ, поставить на сцену и просто сказать расскажи что-нибудь из своей жизни, поделись откровенно прожитым, уверен, что публика была бы в восторге от такого исполнения. Он представлялся, как грустный комик. Тот, который рассказывает всякие истории, а на лице у него неизменно скорбь и тоска.

– Вася, ты на зоне сидел, как там, расскажи.

– Сыдив везде, на лесоповали больше всёго був. Там ребята хороши, вси хороши булы. Спышь, ночь, чуишь «Ой!» – це, мабуть кугось заризалы. Пыдходють ночью и толкают, шоб глаза открыв, а потом – раз, заточку меду ребер и усё. А другому ищё за шось серну кислоту в глаза нальют. Той орэ, брыкается, а шо зробышь. Усё, билого свиту вже ныма. Одна ничь.

– Да, действительно, «весёлые ребята», ничего не скажешь. Вася, а отдых хоть давали, или як проклятых, до изнеможения издевались?

– А як же. Всэ було. И кино прывозылы. Кина вси хороши показувалы, про Ленина, про революцию. Сыдым, дывымся, снег падае, падае, замитае…

– А вы шо, под открытым небом смотрели кино.

– Ну, да! Кино-то хороше, интересне. Кино кончится, пройдут, подывлются, у кого из сугробика ище пар идэ, раскопают, а у кого уже ны иде – закапают. Не, там хорошо.

– Слышишь, братишка, – не унимался я с расспросами, – а за шо тебя в прошлый раз садили и щас? Ты хоть служишь или только на «губе» торчишь?

– Ой, Сашко. Ну, гаразд, служу. А як же. Ну бувае, шо пошлеш куго-ныбудь на …, або ище шо. Ну, вот прыехала сыстра до мэне. А мэне ны пускают в увольнение. Сыстра аш из-пид Полтавы ехала, а мынэ ны пускают.