оперы», уж не говоря о том, что эти строчки вроде бы и вовсе не о человеке, а о жеребёнке. Как же
удивительны эти мужчины. У него сейчас такое жёсткое, переломное время, а он по-детски весь
день дуется из-за какого-то пустяка. Ну как этот взрослый, зрелый человек не понимает, что
главное в семье – это чувства, любовь, а всякие там правила и регламенты – чепуха.
– Ведь всё это пустяки, – говорит она и вслух, – главное, была бы любовь…
– Согласен, любовь – это важно, – виновато уже из-за отсутствия этих самых чувств
соглашается Роман, – но мне хочется от тебя такого же понимания, как и тогда на скамейке. Нельзя
же становиться всё ближе, а друг друга понимать всё меньше. Что же касается любви, то мне пока
не до неё. Давай для начала просто уживёмся. Попробуй жить со мной, ну, если можно так
выразиться, на практической основе. А чувства со временем придут. Конечно, придут… Ну куда им
деваться?
Нину это цепляет. Как это «на практической основе»?! То есть, надо просто во всём ему
угождать? Каждый день рано утром готовить завтраки и ждать его чувств? А с равноправием как?
Вот дома у них раньше всех встаёт отец. Просто он любит маму…
Роман в растерянности. Смугляна вроде бы поманила его новым представлением о семье, где
женщина – действительно женщина, однако и тут уже всплывает какое-то глупое и нелепое
«равноправие», как будто они создают не семью, а государство. Да туда ли он вообще идёт?
На другое утро Нина, всё же пересилив гордыню, поднимается первой.
– Что желаете на завтрак? – заранее уязвленно спрашивает она, надевая халатик. – Чай или
кисель?
– Чай, – невольно улыбнувшись натянутости её тона, отвечает Роман.
Она уходит на кухню и, повторяя ситуацию в общежитии, сообщает, что чая нет. Заваривает
кисель, но такой, что «пить» его приходится ложкой, зачерпывая большие студенистые куски.
Роман молчит. Нина, уже готовая к обиде, ждёт упрёка. Упрёка долго нет.
– Не забудь, пожалуйста, купить чай, – уже в дверях, уходя на работу, напоминает Роман.
Ну наконец-то! Нина поджимает губы, уже уставшие от ожидания ссоры, и хлёстко хлопает за
ним дверью. Роман резко останавливается. Этот выстрел дверью внезапно приводит в бешенство
и одновременно отрезвляет, заставляя взглянуть на ситуацию со стороны. Что же это такое-то, а?!
Да ведь ещё несколько дней назад он и двери своего убежища показывать ей не хотел, но не
оттолкнул, привёл её сюда, а сегодня Смугляна уже хлопает этой самой дверью за его спиной!
Хочется вернуться и строго, холодно попросить: «Никогда, ни при каких обстоятельствах не смей
больше делать этого!» Однако времени уже нет – на работу можно опоздать. Да и глупо. Для
разрядки хватает и крепкого удара кулаком по загудевшим перилам, так что рука потом долго
отходит от боли.
Нина в своём мнении непреклонна: совместная жизнь строится на чувствах, а не на чаях и
киселях. Чаями-киселями создаётся лишь хозяйственное сосуществование. Знать бы только, как
эти чувства в Романе пробудить… Хотя, вопрос, конечно, смешной. Да как он может не любить её,
если любит она? Разве сама её любовь не стоит ничего? Просто душа его отягощена прежними
чувствами и привязанностями. Значит, старое нужно вытеснить новым. Тоска по детям
излечивается лишь другим ребёнком. К тому же, ребёнок оправдает и само её вторжение в чужую
семью. Только вот быстро этот ребёнок не делается. А тут ещё свои проблемы. Не из-за простуды
освобождали её тогда от работы в колхозе. Просто слово «простуда», сказанное Роману при
знакомстве, очень похоже на слово «воспаление». А воспаление было следствием её недавнего
аборта. Так что, без длительного лечения тут не обойтись.
122
Чтобы как-то растормошить Романа, повернуть его к себе, Нина в конце недели устраивает
выход в театр.
Раздевшись в гардеробе, они идут по коридору к большому зеркалу, отражающему их в полный
рост. Народу в театре много. Сегодня премьера, но Роману не интересно даже название спектакля.
Театралка Голубика таких событий обычно не пропускала, но сегодня можно не волноваться: