жильцы были предупреждены ещё с утра. Что ж, родственник так родственник – лишь бы нас не
трогал. Сомнения же в родственности гостя начинаются с каких-то его фривольных шуточек и
намёков в отношении хозяйки, так что очень скоро Роман с всё возрастающим недоумением
догадывается, что на самом-то деле мужик с бутылками – молодой (моложе лет на тридцать пять)
– любовник уважаемой Марии Иосифовны. За ужин они в этот торжественный вечер усаживаются
всем необычным гнездом. Вообще-то, квартиранты обычно отказываются от приглашений хозяйки,
123
в основном из-за странного пристрастия той к сахару. Пожалуй, только мясо старуха ест
несладким. Остальное же, начиная с гречневой каши и заканчивая макаронами и яичницей, у неё
обычно сахарится. Хозяйку же, в свою очередь, удивляет привередливость жильцов: как может
быть невкусным то, что посахарено? Не без гордости Иосифовна рассказывает, что всегда, даже в
самые трудные годы, она позволяла себе роскошь есть всё сладким.
Сегодня на столе скворчит глазунья. Роман, вернувшийся с работы за две минуты до гостя,
голоден. Почему бы и не воспользоваться гостеприимством хозяйки, благо, что глазунья в этот раз,
кажется, лишь солёная. Очкастый гость, осмотрев всё выставленное на стол, низко склоняется и
обнюхивает, отчего аппетит Романа резко падает. Потом свободно и разношенно глыкнув
начальным стопариком, гость таращит на глазунью свои увеличенные стёклышками глаза и тычет
вилкой в самый жидкий желток, тоже похожий на глаз. Роман встаёт и уходит в комнату. Есть эту
обнюханную яичницу он уже не станет. Надо просто немного переждать, а потом пробраться к
собственной полке в холодильнике. Роман открывает книгу, но сосредоточиться нельзя. По
шуточкам за столом до него доходит, что этот «родственник» постоянно набивается на квартиру к
хозяйке. Старуха же, свободно допуская его до своего тела (протираемого почти дюжиной
полотенец), никак не допускает до квартиры. Так что, возможно, квартиранты являются теперь для
неё надёжным оправдательным щитом.
Конечно, странностей в этой бабушке – хоть отбавляй… Её зацикленность на чистоте тоже
непроста. Всё идёт от какого-то идеалистического представления о мире, в котором, по её мнению,
всё должно быть предельно правильно и чисто. (Не потому ли её квартира уже сейчас похожа не
некий отсек дезинфицированной Вселенной?) Иосифовна в этом мире выполняет роль некоего
общественного санитара. Наверное, и работа в милиции казалась ей формой выполнения этой
миссии. А, кстати, почему она «Иосифовна»? Еврейского в ней – ни капли. Впервые задумавшись
об этом, Роман возвращается на кухню, наливает чай, пьёт его с хлебом и маргарином.
– Мария Иосифовна, – говорит он, не слушая трёп гостя, – а вот почему, интересно, у вас такое
отчество?
– Так я же детдомовской была, – отвечает та. – Родителей не знала. Но считала себя русской,
потому что моё первое отчество было «Ивановна». Нам всем его такое дали. Это уже после, когда
выросла, я решила отчество поменять.
– Но почему Иосифовна-то?
– А я своего отца вычислила.
– Да?! Даже его? И кто же он?
– Кто, кто, – будто недовольная недогадливостью Романа, ворчливо говорит хозяйки и вдруг
падает голосом на тихий шёпот, – только вы молчок… Это – Иосиф Виссарионович…
С прежним выражением лица остаётся только гость в очках. Роман и Нина сидят с раскрытыми
ртами.
– Кто?! Сталин, что ли? – отчего-то тоже шёпотом спрашивает Роман.
– Ну а то кто же ещё?
Оказывается, для гостя это известие – тоже новость, просто он уже не способен реагировать
быстро. Теперь он медленно, с выражением человека, приготовившегося к расстрелу, снимает очки
и вдруг обречённо выкрикивает:
– Хайль Гитлер!
Иосифовна берёт бутылку, брезгливо подняв её за горлышко, как какого-то паршивого гуся,