– А может быть, тебе устроиться в наше общежитие? У меня тут есть знакомые, хорошие
ребята, художники…
– Да ладно, успокойся, – признаётся, наконец, Роман, – я уже приткнулся, приютили…
Тут же он предупредительно сообщает ей о странностях и строгости необычной хозяйки.
– А можно взглянуть на эту квартиру? – тем не менее вроде как и участливо, и заботливо, и
покровительственно просит Смугляна.
«Ай-я-яй, да какие же мы всё-таки непосредственные-то», – с издёвкой думает Роман.
– Зачем? – пожав плечами, спрашивает он. – Это не интересно.
Нина больше не настаивает, однако, чем дольше они потом сидят и зябнут, тем чаще Роман и
сам подумывает о том, почему бы им и в самом деле не пойти и не испытать дугообразную
хозяйкину, должно быть, очень тёплую постель? А уж наутро и распрощаться, наконец. Конечно,
реакцию старухи трудно даже предсказать, но идти-то больше некуда…
Хозяйка, открыв дверь и обнаружив уже двух квартирантов, оторопело отступает в сторону.
Роман поспешно предупреждает, что это всего лишь гостья и что вскоре она уйдёт. Старуха в
раздумье отквашивает губу и вдруг решительно требует у обоих документы, отчего у Романа тут же
отлетает всякое сомнение в реальности её милицейского стажа. Теперь в прострации оказывается
Смугляна, не имеющая с собой никакого докуомента, объясняющего её. Роман же роется в своём
чемодане и находит там паспорт, заботливо положенный женой. Бывшая сыщица мгновенно
устанавливает, что татарка Нина – это явно не «Ирина Ивановна Мерцалова» из графы «семейное
положение». Увидев дряблую ироническую улыбочку хозяйки, Роман мысленно уже прощается с
этой странной жилплощадью, однако старуха вдруг приглашает их за стол и, уж чего совсем нельзя
было ожидать, уже с первыми глотками чая предлагает Нине остаться на ночь.
– А вообще-то, – уже в конце чаепития вдруг опять же ни с того ни с сего объявляет она, – ты
тоже можешь жить у меня.
Роману кажется, что хозяйка его предаёт. Да лучше она бы, напротив, попросила Смугляну уйти,
а так ведь выходит, что она, сама того не понимая, соединяет их.
Ночью покладистость хозяйки, от которой обоим любовникам уже не по себе, несколько
объясняется. В длинном ночном разговоре с Ниной возникает пауза, и тут-то Роман вдруг
чувствует такую звенящую тишину, словно в комнате работает некая всасывающая звуковая губка.
Он осторожно отстраняет занавеску и в порции света от уличного фонаря видит, что старуха,
приподнявшись на локте, держит ладошку локатором около уха. Глаза её закрыты то ли от полного
перевоплощения в слух, то ли оттого, что она так и спит, продолжая поглощать информацию. Что
ж, её задумку стоит оценить. Одно дело – подглядывать где-то на улице, и другое – создать почти
лабораторные условия за занавеской. Всё-таки старое оружие ржаветь не должно. Роман шёпотом
рассказывает Нине, что хозяйка наверняка зафиксировала всё, чём они тут недавно занимались,
хоть и стараясь не шуметь. Но кому она напишет отчёт – непонятно. Смугляну это не смущает. Она
смеётся и шепчет, что, наверное, подглядывание – это уже последнее, на что ещё способна
старуха.
Некоторое время они лежат молча, отчего-то разделенные этой её шуткой.
– Я тебя сразу полюбила, – выдаёт вдруг Смугляна совершенно неожиданное. – Я почему-то
поверила тебе. Хотя никогда не мечтала о таком… как ты. За мной ухаживали художники, учителя,
музыканты и даже один журналист. Дарили цветочки, шоколадки, сюсюкали чего-то. Но всё это не
трогало. И вот вчера я поняла почему. Потому, что для этого должен был появиться ты. Ты –
настоящий мужчина с очень крепкой сердцевиной. Тебе сейчас трудно, но ведь и трудности у тебя
самые реальные – такие, какие и должны быть в настоящей жизни…
«Дурочка ты дурочка, – с усмешкой думает Роман, – знала бы ты мою главную «сердцевину»,
которая выгнала меня из семьи…»
– А ты, наверное, осуждаешь меня за то, что я так быстро, да? – продолжает Смугляна.
– Да чего уж там, – обезоруженно бормочет он, смутившись угаданным, – мы же не дети…
Роман вдруг вспоминает и рассказывает ей о недотроге Свете Овчинниковой – Пугливой Птице,