обживаться в нём. Диван и стулья покупают на деньги из конверта, преподнесенного на свадьбе.
Роман с трудом и неловкостью тратит эти мятые, аккуратно («по кепке») разложенные и
приглаженные ладонью мамы денежки на необходимые, в общем-то, вещи. Выбором вещей
занимается Ирэн. Ей это просто легче, потому что она не знает, что сами-то родители Романа
покупали бы на свои деревенские денежки что-нибудь попроще.
Беременность она переживает воодушевленно, проявляя бурную активность и в размене
квартиры, и в переезде, и в покупке мебели, и в небольшом ремонте. Её вкусу, чувству
соразмерности и умению создавать уют нельзя не поражаться. Новые представления о чистоте и
порядке после жизни в общежитии впитываются Романом с готовностью и радостью. Оказывается,
достоинства женатой жизни куда значительней, чем предполагалось. Приятно ходить в
простиранных и отглаженных рубашках, вкусно ужинать и спать на чистых простынях, дыша
ароматом волос любимой женщины. Период Большого Гона, казалось бы такой откровенный,
циничный и потому надёжный, запросто поглощается лёгкой и воздушной Эпохой Голубики.
Именно «Эпохой» – по-другому это не назовёшь. Новая эпоха приходит, кажется, навсегда, потому
что происходящий внутренний переворот грандиозен. Изучать одну женщину, оказывается, куда
интересней, чем всех, потому что постижение одной женщины куда душевней – здесь тепло не
рассеивается вовне, не уносится уходящими и исчезающими ночью или утром.
Расставаясь с прошлым, Роман делает ревизию записных книжек и фотографий. Книжки с
телефонными номерами и наиболее откровенными пометками рвёт в мелкие кусочки и – в мусор, а
вот фотографии из чёрного пакета жалко. В конце концов, это ведь всего лишь карточки, никаких
ниточек к реальным женщинам от них уже не тянется. И потом – каким бы беспутным ни было
прошлое, но оно было… Выбрось снимки, и останется дыра. Для верности Роман укладывает
чёрный пакет в обычный, белый, и заклеивает его, так что коллекция становится неотличимой от
пачки новой фотобумаги. Надёжней такого сейфа нет ничего, потому что самое важное знание,
которое ещё в детстве привил дочери Иван Степанович, тоже увлекающийся фотографией, – это
то, что фотобумагу открывать нельзя – она испортится.
А сколько разных любопытных деталей открывается женатому мужчине ещё. Оказывается,
например, что сборы женщины куда-либо – это принципиально иное, чем сборы мужчины. Если
вечером выходного дня им предстоит идти в театр, так обожаемый женой, то голову она «заводит»
(её словцо) ещё с утра, прикрыв бигуди газовой косынкой, и со своими синими глазами становится
при этом совершенно инопланетным существом. Длинные, красивые ресницы красит чуть
подстриженной зубной щёткой; впервые увидев эту щётку, Роман с новой силой осознаёт всю
роскошность её ресниц. А какие у неё потом получаются глаза: взглядом таких оптических
аппаратов только сердца клинить на всём ходу. И, кажется, для того, чтобы моргать этими веерами,
требуется специальное, дополнительное усилие. Когда Голубика занимается собой, Роману не
сидится: в квартире слоисто колышатся волны трепетных ароматов. Даже на улице от одного
такого касательного дуновения мозги набекрень и голову вкось, этак инстинктивно по дуге, чтобы
непременно оглянуться, а куда от этих запахов деваться в четырёх стенах? В то время, как
большинство людей, которых знает Роман (уж не говоря о родителях), несколько экономят себя в
стремлении к яркому, Ирэн, можно сказать, «по-капиталистически» прожигает жизнь всем самым
ослепительным и сильным. Ничего не оставляя на завтра и про запас, она всем самым лучшим
живёт прямо сегодня.
Очень редко, лишь в просветы между бодрствованием и сном – утром и вечером – Роман видит
её неподкрашенной. Во всё остальное время Ирэн в «готовом» виде. Косметика в её жизни – это
столь фундаментальная категория, что естественным она считает лицо в макияже, а не наоборот.
Роману понятна её страсть к раскраске. Голубика недовольна своими светлыми бровями и
ресницами, несмотря на их шикарную длину. Однако он-то любит её всякой. Накрасившись, когда
они куда-нибудь идут, Ирэн становится королевой. Дома же перед сном, во сне и утром она такая,
какой её не видит никто: светленькая, милая, отчего-то более беспомощная, более интимная и
совсем-совсем своя, родная. Ирэн сильно комплексует от своей, как она однажды нечаянно