и страдала, как мама тут вчера высказалась. Это уж она тебе подыграла. Меня тяготило глупое
положение, из которого я не могла выпутаться. Но ты мне помог. Сегодня я позвонила ему, и ничего
не объясняя, сказала лишь одно слово: «прощай». Так что, ответственно тебе заявляю: его уже и в
самом деле нет. И вообще отбрось все мысли, что ты вроде вместо кого-то. Давай решим так: ты
81
есть сам по себе, и никого другого не было. Если хочешь знать о нём подробнее – я расскажу. Но
если можешь, то не спрашивай, потому что ценности он для меня не представляет, и, не
рассказывая о нём, я забуду его ещё быстрей.
– Хорошо, – соглашается Роман, – пусть всё так и будет.
Некоторое время они сидят молча, словно осваиваясь в своих новых волнующих жизненных
ролях.
– А знаешь, что удивило меня больше всего? – говорит Ирен. – То, что мои так легко поверили
нам. Но их, конечно, потрясло то, что ты оказался таким… ну, давним знакомым.
– А тебя не потрясло?
– Скажешь тоже! Я ж говорю, что в шоке была! Я это совпадение восприняла как некий знак. Ну,
не может такое быть случайным.
– Да, наверное… А ты Пылёвку помнишь? Ведь когда-то ты меня просто не замечала.
– Нашел, что вспомнить… Тогда я была девочкой с претензией, глупой, в общем. Ты же был
таким… неброским, что ли. А в этот раз… Ведь на самом-то деле, ты понравился мне ещё там, в
троллейбусе, ещё до того, как всё выяснилось. Когда ты подошёл к двери, то был хоть и сонным,
но всё равно таким важным, самодостаточным, неприступным. А потом растерялся и будто
обнажился. В таких нелепых ситуациях с людей обычно слетает всё лишнее. И я увидела тебя
таким, какой ты, наверное, и есть. На какой-то миг ты мне таким своим, таким беспомощным
показался. Я поняла, что этому впечатлению нельзя не верить.
– А я в этот момент просто улетел, – говорит Роман.
– Но кстати, как ты понравился моим… Они тут вчера сидели, обсуждали тебя так и сяк.
Решили, что ты очень серьёзный молодой человек, что в тебе есть что-то основательное,
«крестьянское», как сказал папа. Знал бы ты, сколько уже я намекала им про этот размен. Мне
ведь тоже хочется жить самостоятельно. А тут сразу, как на блюдечке – пожалуйста… Всё: молчу,
молчу. Про эту нашу несчастную будущую квартиру – ни слова… Хотя, надеюсь, она станет
счастливой.
Разговор о квартире Роману и впрямь, как яма на ровной дороге, но сияющие и волнующие
глаза Ирэн сравнивают все ямы и ухабы.
На ужин сегодня очень вкусный суп с косточкой и котлетка с картофельным пюре. Поужинав,
они выходят в комнату. Сынишка, очень похожий на Голубику, сидя на диване, пытается собрать
конструктор: там всякие планки с дырочками, уголки, маленькие гаечки и винтики. Роман садится
рядом, заговорщицки подмигивает ему – ребёнок стеснительно прячет глаза.
– Тебе ведь надо ещё и про Серёньку рассказать, – говорит Ирэн. – Я, как ты знаешь, уже и
замужем успела побывать… Он был студентом – будущий физрук, такой мускулистый квадрат.
– Не лыжник?
– Нет. А почему он лыжником должен быть?
– Ой, прости. Это я так… Почему-то всем красивым женщинам нравятся спортсмены, особенно
лыжники.
– Вот и я сейчас этому удивляюсь. И как он мне, дуре, мог приглянуться! Я убежала в его
комнатушку в общежитие… Ну, ты понимаешь теперь, почему мама так на общежитие реагирует.
Но, кстати, вот тогда-то мои родичи про размен даже не заикались: не верили ему. Отец так его
вообще пустоцветом называл. Потом-то я и сама поняла, что в голове у него не больше двух
извилин. В общем, стукнулись мы с ним задницами и, как горшки, разлетелись в разные стороны:
кто дальше. А Серёнька вот остался, как осколочек.
Голубика ласково треплет сынишку по голове. Сын – это оправдание всей её нескладной