можно сказать. Думаешь, так не живут?
Роман убито лежит навзничь. Тихие слёзы катятся не только по вискам – внутрь они глотаются
скользкими кусками. Кусками горькой, как хина, обиды. Не хочется, чтобы его слабость видела
жена. Роман просто расплющен – ещё ныряя под это уютное одеяло, знал, что Голубика – его
судьба, а теперь как у разбитого корыта. Выходит, утверждение, что первые годы молодые живут в
согласии и любви, не правильно? (О чём-то похожем говорила ему и та женщина в розовых
колготках, имя которой уже забыто.) Нелюбовь начинается потом. А у них, точнее у Голубики,
любви нет уже с начала. А как же та жирная линия судьбы, что их свела? Что же, линия судьбы и
линия любви не есть одно и то же? Возможно и так. Почему он считает Ирэн своим идеалом и
судьбой? Да лишь потому, что когда-то в детстве он, глупый и ничего ещё не понимающий в жизни,
влюбился в неё. А влюбился от того, что она оказалась копией той удивительной фарфоровой
статуэтки, которая каким-то таинственным образом очутилась в их доме. Но Голубика-то на самом
деле такая, какая есть, совершенно безотносительно и к его детской влюблённости, и к фигурке на
комоде. Он придумал её, как мечту, а она реальная и другая. Сейчас расклад их отношений прост:
он любит её, а она лишь позволяет себя любить. И не более того. Причём, позволяет так это по-
царски, снисходительно, принижающе.
– Всё понятно, – тихо и обречённо произносит Роман, – значит, я всё-таки примак. Причём
примак не только материальный, но и душевный. Я должен довольствоваться тем, что мне
достаётся…
– Ой, Мерцалов, ну чего ты так прибедняешься-то, а? Тебе это совсем не подходит…
– А ты посмотри, что выходит, посмотри. Я люблю тебя, а для тебя, этакой цацы, моё чувство
вроде какого-то мусора. Ну, вот разверни эту ситуацию на себя. Представь, что в ней оказалась ты.
– Ну, Мерцалов, – слегка усмехнувшись, говорит она, – ты эту ситуацию создал сам. Уж я-то в
таком положении никогда не окажусь. Я такое даже примерять на себя не хочу.
Вот это да! Роман в шоке от её наглости. Он её любит, любовь делает его зависимым, потому
что кто любит, тот и слаб, а она вместо того, чтобы дорожить его чувством, цинично возносится,
заявляя, что он из-за этого никто. Ай да Справедливый! И впрямь, поставил себя в ситуацию… Не
поставил даже, а просто влепил, вклеил! Для неё он, оказывается, как все. Как её бывший муж,
спортсмен-увалень, как прочие неудачливые кавалеры, о которых она рассказывала со смехом.
Натыкаясь на холодность Ирэн, они готовы были в лепёшку расшибиться, лишь бы заполучить её
расположение. Они угождали, заискивали, стлались перед ней, а она уверенно помыкая ими,
смотрела свысока и с насмешкой. И вот теперь, избалованная ухажёрами, она решила, что и он
такой же. «А вот и нет, моя дорогая Голубика, – мысленно говорит он ей, – тут ты очень сильно
ошибаешься. Я не из отряда пресмыкающихся и стелющихся».
Только что, получасом раньше, он признался ей в любви, а теперь от обиды уже не разберёт,
есть ли она у него вообще. От наполненной жизни остаётся пустой, выветренный каркас, очевидно
похожий на её «драматургию» – некую умственную конструкцию их семейной жизни, места для
чувств в которой не очень много… Вот, кстати, в чём смысл этой теории для Ирэн – она у неё
вместо любви. Было б чувство – стало бы не до умственных построений. Кажется, Голубика
относится к той категории женщин, которых чем больше любишь, тем они холодней и заносчивей.
Первая их встреча в городе потрясла её, взволновала (как трогательно и душевно, ещё на этой
волне, разыграли они тогда Серёгу!), но постепенно Ирэн успокоилась, вернувшись в образ той
холодной фарфоровой девочки, а он в её глазах съехал к пацану со старым велосипедом без
крыльев и со штаниной, закатанной до колена. Вот причина её постоянной взыскательности.
Любой свой вопрос, любую фразу она произносит так, словно он ей что-то заведомо должен, будто
он её несомненная карманная собственность. Её самолюбие не знает предела. А тот, кто слишком
88
любит себя, уже не способен любить других.
Конечно, жизнь ломать из-за этого пока что не стоит. Ведь Ирэн просто и близко не с кем
сравнить. Таких синих глаз, как у неё, ему уже не встретить никогда. Но сапоги или туфли снимать