Сквозь Bookовый лес. Роман-обретение

Поляна, которую каратели выбрали для расправы, находилась в конце длинного и глубокого оврага, что, не спеша, с северной стороны огибал высокий и пространный мыс с каменной церковью, погостом и двумя древними, оплывшими от времени земляными валами.

Когда-то, давным-давно, здесь находилось древнее городище, с которого пошла родная для Пашки вятская сторона [17]. Так говорил дед Афанасий. Только Пашка не всему верил. Потому что тот много чего говорил. Например, о том, что придет время, и люди научаться летать по небу, как птицы, или, как ангелы, неожиданно исчезать и появляться в другом месте. Может, за сотню верст или даже сотню лет. Дед рассказывал, будто, однажды в молодости, когда он возвращался с Великой реки [18] и остановился на ночлег в Филейском монастыре [19], то собственными глазами видел, как один из старцев сначала неожиданно исчез, а затем столь же неожиданно появился на том же месте, но уже в сопровождении более молодого спутника [20].

Помнится, как, впервые услышав об этом, Сережка засмеялся, за что тут же получил от пашкиного отца подзатыльник. По-родственному. Без обид. Потому что смеяться над старшими нехорошо. Даже, если дед Афанасий и приврал. С той поры, стоило Пашке замечтаться, Сережка не упускал случая поддеть друга.

Вот и на этот раз, едва они, цепляясь за кусты и корни деревьев, спустились в овраг и, увидев, над собой, в потемневшем небе, купол церкви с большим, позолоченным крестом, Пашка на секунду замешкался, друг не без ехидцы спросил:

– Че? Опять кого-то увидел? Ангела или летающего старца? А, может, зря мы ждем – старого попа уже кончили, и это его душа отлетела?

Сережка рассмеялся, но Пашка не обиделся. Почему-то ему стало страшно. Так, что свело живот и захотелось вернуться назад, домой. Пусть даже отец выпорет. Лишь бы мать не искала, не плакала. Довольно с нее старшего брата Петрухи, что уже месяц как пропал – вышел утром из дома и, не обмолвившись даже словом, куда и зачем пошел, исчез. Словно его и не было.

– Ты, как хочешь, а я пойду. Мне… это самое… надо… Потому что я…

Пашка попытался, было, объяснить товарищу, почему должен вернуться домой, но Сережка, которому ничуть не хотелось оставаться в ночном лесу одному, не дал ему договорить, задав вопрос, который, единственный, мог остановить друга.

– … обосрался?

Какое-то время приятели стояли и молчали.

– Да, ну тебя! – махнул рукой Пашка и начал спускаться по склону оврага к поляне, очертания которой уже угадывались сквозь поредевшую листву.

Глава 4. Контра!

Вскоре друзья были на месте и, покрутившись пару минут среди кустов и деревьев, заняли позицию, с которой могли видеть все и всех, а их не видел никто. По крайней мере, так они думали.

Солнце окончательно село, и сумерки сгустились настолько, что, глядя на собравшихся людей, было трудно понять, кто здесь «каратели», а кто «зрители». Приглядевшись, Пашка насчитал всего лишь пять винтовок и подумал о том, что «зрители», которых было в разы больше, при желании легко могли бы освободить заложников. Но те лишь нервно переминались с ноги на ногу, курили самокрутки и напряженно молчали.

– Гляди! – одними губами прошептал Сережка и кивнул в темноту. – Одного уже привели!

В центре поляны чернела свежевырытая могила, около которой освященный пламенем костра сидел человек в подряснике. Он не был связан и казался случайным путником, который промозглым сентябрьским вечером проходил мимо, встретил знакомых и присел погреться. Это был отец Виктор, молодой священник, тридцати с небольшим лет, с копной кудрявых, черных как смоль волос, которого красноармейцы под конвоем привели из соседней Сидоровки.

Рядом с арестантом, также на земле, подогнув под себя подол, сидели молодая женщина и девочка примерно трех лет – его супруга и дочь, у которой в тот день были именины. В руках девочка сжимала большую красивую куклу, подаренную отцом. Неожиданно девочка повернулась, и пламя выхватило из тьмы ее заплаканное лицо. На мгновение Пашке показалось, что девочка заметила его, сидящего в кустах с другой стороны костра. Но это было невозможно. Девочка снова отвернулась и прижалась к маме, ища защиты и тепла.

– Видел? – прошептал Сережка.

– Что?

– Какая у нее кукла. Видел?

Пашка не ответил. Ему почему-то стало жаль девочку, и происходившее на поляне показалось какой-то дурной нелепицей, ошибкой, которую никак нельзя допустить, и в которой взрослые обязательно разберутся. Ведь на то они и взрослые!

– Контра! – выдохнул, почти прошипел друг, и Пашке снова, второй раз за вечер, стало страшно.

Между тем, послышались голоса, которые с каждой секундой становились все ближе и ближе. Только тогда друзья заметили, что стоят в двух шагах от тропы, по которой, минуту спустя, четверо сыновей внесли на носилках на поляну отца Николая. Их постоянно подгоняли конвоиры, такие же молодые ребята, ровесники, красноармейцы, с винтовками на перевес, спешащие так, словно им тем вечером предстояло переделать еще немало дел. Фигура одного из конвоиров показалась Пашке знакомой, и, когда он вгляделся в его лицо, то не поверил своим глазам. Это был Петруха, старший брат! «Так вот с кем он теперь!» – подумал Пашка и, чтобы брат его не заметил, отступил на шаг назад, в чащу леса.

За носилками на поляну, подобно сошедшему с горы оползню, с шумом влилась толпа и быстро заполнила пространство, выкрасив его в серый мышиный цвет. Где-то в ней должен был находиться отец, пытаясь разглядеть которого, Пашка привстал и, вытянув шею, увидел то, на что десятилетнему парнишке никак нельзя было смотреть.

В тот момент, когда сыновья проносили отца Николая мимо выкопанной ямы, комиссар, без каких-либо объяснений и пламенных речей о победе мировой революции, со всей дури, пнул сапогом в край носилок и перевернул их так, что лежавший на них священник свалился в яму. Превозмогая боль, отец Николай попробовал подняться, но комиссар выбросил вперед руку с наганом и нажал на курок. Грянул выстрел. Священник упал в могилу. Эхо от выстрела раскатилось по поляне и, отразившись от деревьев, за одним из которых прятались друзья, вместе со стаей перепуганных птиц резко взмыло вверх и улетело за реку, чтобы спустя пару мгновений вернуться назад.

– Ух, ты! – забыв о конспирации, воскликнул Сережка.

Следом, почти без остановки, прозвучал новый выстрел, и в яму свалилось еще одно тело. Это был отец Виктор. Раздался женский крик, затем детский плач. Комиссар выстрелил снова, на этот раз в воздух, и крикнул сиплым, простуженным голосом: «Разойдись!». Конвоиры дружно заработали лопатами и спустя пару минут, наскоро забросав могилу землей, растворились в темноте. Друзья слышали, как рядом кто-то грязно выругался и сплюнул. Люди стали расходиться. Молча и понуро. Неожиданно стало зябко и сыро – это в низинах начал собираться туман.

Вскоре на поляне остались только родственники казненных. Наконец, тропа была свободна, и Пашка уже приготовился бежать во всю мочь, чтобы вернуться домой раньше отца, как Сережка неожиданно дернул его за руку:

– Смотри!

Вглядевшись в окутавший поляну туман, Пашка увидел, как один из сыновей отца Николая, стоявших у могилы родителя, наклонился и положил в нее какой-то сверток.

Друзья переглянулись.

– Сокровища! Вот контра! – выдохнул Сережка и добавил. – А, может, это деньги, из-за которых церковного старосту грохнули? Попята вместе с ним тырили, а теперь, вот, решили спрятать?

По лицу приятеля пробежала хитринка, и Пашка сразу догадался, что именно тот задумал.

– Уходят!

Друзья затаились, пока мимо них не прошел последний прохожий. Теперь они были одни. Какое-то время оба молчали. Затем Сережка встал, вздохнул, неожиданно перекрестился и, сказав «ну, сам Бог велел», решительным шагом направился к расстрельной яме, зиявшей посреди поляны холодным, черным пятном. Там он еще немного постоял на краю и, собравшись с духом, нырнул в могилу, как в темную гладь деревенского пруда.

Что оставалось Пашке? Покойников он не боялся. Не то, что бы совсем. Чего их бояться? Если только чуть-чуть. Но прослыть в глазах приятеля трусом было еще страшнее. Пашка шагнул следом и оказался у могилы как раз в тот момент, когда друг вылез из нее, держа в руке загадочный сверток.

– Ну, вот! Че я говорил? – глаза Сережки горели, как два только что вынутых из костра уголька. – Щас будем реквизировать!

Пашка хотел, было, спросить, что означает это странное слово, но тут неожиданно, совсем рядом хрустнула ветка, и незнакомый, молодой голос спросил:

– А ну-ка, пацаны, покажите, что вы нашли!

Это был один из конвоиров, совсем еще молодой красноармеец, почти мальчишка, которого комиссар, опасавшийся, что родственники могут раскопать могилу и забрать тела казненных, направил охранять место казни. Приятели оцепенели. Красноармеец для пущей острастки снял с плеча винтовку и направил на Сережку.

– Отдай!

– Тикай! – во все горло крикнул Сережка и почему-то бросил сверток другу, а сам стрелой кинулся в другую сторону и нырнул в кусты.

Караульный сделал шаг вперед и ткнул винтовкой в грудь мальчика.

– Я сказал – отдай!

Позже, вспоминая о том, что произошло дальше, Пашка не раз думал, что, возможно, ему следовало поступить иначе – отдать сверток красноармейцу или просто бросить его на землю и убежать. Но вместо этого, неожиданно для самого себя, Пашка сделал шаг назад и, наступив на мягкую, податливую землю, свалился в могилу. Падая, он, что было силы, прижал к груди злополучный сверток, внутри которого что-то щелкнуло и запищало, словно в нем прятался котенок. Сверток загудел, по его поверхности побежали разноцветные огоньки.

Последнее, что увидел Пашка, как караульный тянет руки, пытаясь толи вытащить его из могилы, толи отобрать сверток. После чего лицо красноармейца озарила яркая вспышка, и оно пропало. Караульный исчез! В мгновение ока! Как будто его и не было! Пашка зажмурил глаза и услышал, как откуда-то, из неожиданно окружившей его пустоты, долетели слова:

– Матерь Божия! Это же…

И наступила тишина.

Глава 5. Можжевеловая тропинка

Первое, что пришло в голову, когда Пашка, пересилив страх, открыл глаза и увидел над собой ночное небо, что Большая медведица должна быть в другой его части. «Странно!» – подумал он и, стараясь не шевелиться, огляделся. Караульного не было.