Отчего умерла моя мама

Она тогда жила в хорошем доме рядом с Театром Вахтангова. Это скрывалось от публики, а услугами знаменитой целительницы пользовались многие высокопоставленные начальники, включая членов тогдашнего политбюро. А квартиру ей помог получить, кажется, Промыслов, председатель Моссовета.

Нетрадиционная медицина официально не признавалась. Но Джуна верила в то, что она делает, и огромное количество людей были ей благодарны.

Я, неимоверно стесняясь, вошел в ее дом, но все было не так, как я предполагал. Мне открыла дверь обаятельная грузинского вида женщина, а точнее – ассирийка. В доме была куча людей. Дверь, похоже, вовсе не запиралась. Меня тут же попытались чем-то угостить. Я отказался и попросил разрешения просто понаблюдать за работой Джуны. Она много говорила по телефону и как будто ничего не делала, но в какие-то промежутки времени вдруг звала очередного человека и делала какие-то пассы. Я внимательно смотрел, хотя ничего не понимал и очень во всем сомневался. Она потрогала мои руки и сказала, что у меня очень сильная энергия.

Я стал учиться, но оказался «учеником чародея»: у меня все получалось наоборот. Ведь энергией нужно уметь управлять, а у меня человек, который приходил со стенокардией от моих пассов хватался за сердце. Жена как-то попросила снять ей приступ мигрени и чуть не хлопнулась в обморок.

Как-то я пришел к ней, и в это время ввалились иностранцы с переводчицей. Телевидение Люксембурга. Джуну на западе знали тогда лучше, чем в СССР. Им нужно было интервью. А ей, видимо, все это уже надоело. И она вдруг брякнула, показав на меня:

– Вот мой ученик. Поговорите с ним.

У меня отвалилась челюсть. Конечно, приятно, когда тебя снимают для иностранного телевидения. Но и идиотом себя чувствовать не хотелось. Я судорожно искал выход из положения и в итоге сообразил. Я сказал:

– Вы не слушайте, что она говорит. Я никакой не ученик. Я представитель КГБ и приставлен за ней присматривать.

Нужно помнить те времена. «Люксембург» мгновенно от меня отвалил. А Джуна укоризненно на меня посмотрела.

Вскоре я это занятие забросил, но все же однажды позвонил Джуне и поздравил ее с 8 марта. По-моему, ее это, к моему удивлению, тронуло. Ходил-то я к ней, может, всего месяца три.

В итоге я вернулся к своей обычной профессии.

А потом началось послабление с выездом за границу. Перестройка. И моего близкого друга по работе, который в служебной иерархии занимал более высокое положение, отправили в недолгую командировку в Камбоджу укреплять местную медицину. Тамошние кхмеры только что освободились от коммунистического диктатора Полпота, но все еще шла партизанская война.

В целом их государство тогда еще не отказалось от коммунистических идей и пускало в страну только представителей социалистического лагеря.

Мы загрузились коробками с какими-то лекарствами, благотворительной помощью и полетели. Как выяснилось, с нами были еще несколько женщин из института эпидемиологии.

Все-таки те времена были удивительными.

Мы с приятелем отправились заграницу в первый раз.

Полет в Камбоджу длинный. Где-то 18 часов. Самолет для дозаправки сделал остановку в Индии, в Бомбее. Пассажиров, как принято, попросили выйти, и мы, приехавшие из унылой, тогда уже горбачевской Москвы, оказались в сумеречно освещенном зале, который вдруг расцвел ярким светом. Мы попали в «дьюти-фри».

Наши глаза полезли из орбит. Чего там только не было. Услужливые индусы наперебой предлагали разные товары.

Но все было не так просто. Для нас это был просто музей. Мы могли только посмотреть. В том советском прошлом никто не удосужился дать нам хотя бы 10 долларов в дорогу. Просто на мороженое. Мы пускали слюни, но ничего купить не могли. Рубли были не в ходу.

В конце концов добрались до Пномпеня. Никто не встречал нас с цветами. А точнее, не встречал никто. Мы долго и тупо, начиная волноваться, сидели в аэропорту, если этот большой барак можно было так назвать. Наконец, с большим опозданием, приехала какая-то машина.

Встреча была вежливо равнодушной. Мы не были инспекционной комиссией. Мы, в принципе, вообще там никому не были нужны, но все же поселили нас в красивом месте. Представьте себе странного почти красного цвета реку, название которой я не помню и которая не вызывала желания в нее окунуться, а на ее берегу – деревянные домики, построенные в виде пагод, причем со всеми удобствами внутри. А вокруг тропическая, но ухоженная природа с пальмами, цветами и т. п. Просто рай.

Вы помните, как раньше ездили русские заграницу. Со своими консервами, кипятильниками, чаем. Мы были такими же. И поскольку не имели ни гроша, то это нас, голодных представителей великой державы, здорово выручило. Но через пару дней нам в консульстве выдали деньги на месяц из расчета 18 долларов в день. И к тому же за жилье платить было не нужно. То есть каждый получил по 540 долларов карманных денег. И мы для постполпотовской Камбоджи вдруг оказались очень состоятельными людьми. Если пересчитывать их местные деньги, реалы, в доллары, то средняя зарплата коренного жителя составляла в месяц только 4 бакса.

Мы прошли строгий инструктаж: как себя вести, куда можно ходить, а куда нет. В принципе, оказалось, что никуда, кроме больницы. Впрочем, нам показали рынок, где мы могли тратить деньги. Для поездок по городу за нами закрепили какой-то задрипанный джип.

Мы познакомились с колонией русских врачей, которая, как бы сейчас сказали, в качестве гуманитарной помощи обслуживала бывший французский гопиталь: Камбоджа в прошлом – колония Франции.

Русские врачи говорили на плохом французском, который знали многие кхмеры, а мы не понимали ни бельмеса.

Вскоре выяснилось, что мы со своей двухмесячной командировкой скорее крутимся под ногами и мешаем, чем помогаем: все прекрасно справлялись и без нас. Нам тогда было лет по 30, и мы были намного младше тех, кто там работал, хотя оба были кандидатами наук.

В результате, мы, может, пару раз что-то и сделали по профессии, а в сущности просто приходили в больницу отмечаться. Привезенные нами благотворительные лекарства украли на второй или третий день нашего пребывания. Но удостовериться, что они существуют, можно было еще долго. Напротив госпиталя стояли ряды лавочек, где продавали все, включая лекарства. И скоро мы увидели распакованные коробки с русскими надписями.

Не думаю, что это был прибыльный бизнес.

Вообще, я до сих пор не понимаю, зачем кхмеры госпитализировались. Они не принимали таблетки, которые им прописывали доктора. Они верили в свою народную медицину, и мы не сразу поняли, почему у некоторых больных три круглых синяка на лбу, а на животе следы ожогов. Кхмеры ставили «банки», как в России, но не на спину, а на лоб. Или прижигали живот. А порядочную кхмерскую женщину, чтобы осмотреть, вообще нельзя было уговорить раздеться. И мы, грубо говоря, работали как шаманы, не понимая, что происходит.

Но кхмеры, выздоравливая, тепло благодарили. Слава богу, от многих болезней выздоравливают и так. Но потом выяснялось: аккуратно собрав в целлофановый пакет выдаваемые им лекарства, местные жители продавали их следующему пациенту, объясняя, что это панацея.

Естественно, что местные традиции и порядки за столь короткий срок мы не могли понять. Но с русскими врачами, которые вначале отнеслись к нам довольно высокомерно, я решил «разобраться». И решил сыграть на том, что все тогда держались зубами за свои долгосрочные контракты.

По чистой случайности через несколько дней пребывания в стране нам предложили вместе с персоналом сняться на видеокамеру. И я решил воспользоваться тем же трюком, что и с телевидением Люксембурга. В несколько ином варианте.

Когда на меня направили объектив, я строго сказал, загородившись рукой:

– Ребята, извините. Нам сниматься нельзя. Запрещено.

Бог ты мой, как они все сжались. Так вот кто на самом деле эти парни, выдающие себя за врачей, как видно подумали они. И даже стали приносить кляузы… А мы с приятелем ржали полночи.

Не стоит говорить, что после этого наши взаимоотношения с «аборигенами» изменились в лучшую сторону, и мы даже могли себе позволить разговаривать со всеми чуть строже.

В целом все было вначале интересно, а потом стало скучно. Мы, конечно обалдели от рынка и сразу купили по японскому двухкассетному магнитофону и какие-то шмотки для жен. При наличии денег получить здесь можно было все, что хочешь. Товары были контрабандой, но высокого качества. Вот только мы тогда не знали, что надо было еще и торговаться. Много переплатили. Но, в конечном итоге, не пожалели. Вещи служили нам много лет.

Но если для женщин-эпидемиологов посещения рынка были милым развлечением, то нам с приятелем это скоро надоело. И чем мы могли себя занять после необременительной работы?

Очевидная наша ненужность через какое-то время дошла и до сведения камбоджийского министерства здравоохранения, и приставленные к нам его представители куда-то исчезли, прихватив симпатичную переводчицу. А затем стал регулярно пропадать и работавший на нас кхмер, водитель джипа, и нам чаще приходилось ходить пешком. Потому что пользоваться каким-то другим транспортом, включая рикш, нам категорически запретили. Впрочем, на рикшу я бы и сам не сел. Я видел как в одной из них везли прикрепленную ремнями здоровенную свинью.

Как-то вместе с женщинами мы вышли прогуляться. Хорошо походить по красивому, хотя и загаженному городу. Но ведь надо было и возвращаться обратно. А было ужасно жарко. У меня кончилось терпение и, увидев какой-то грузовичок, я начал голосовать.

– Что ты! Что ты! – зашикали на меня женщины. – Запрещено.

Грузовичок остановился. В нем сидел европеец и водитель-кхмер. На плохом английском я спросил его, не могли ли они нас подвезти. Тот спокойно сказал:

– Залезайте.

Я спросил остальных, присоединятся они ко мне или пойдут пешком дальше. Никто не отказался. Мы с приятелем подсадили женщин и вскоре оказались в своей гостинице. Европеец, живший там же, был венгром, каким-то инженером. Я дал его водителю немного денег, хотя венгр говорил, что не надо. С тех пор я испытываю к мадьярам большую симпатию.

Как выяснилось чуть позже, в гостинице жили три группы иностранцев. Немцы из бывшего ГДР – вокально-инструментальный ансамбль, венгры-инженеры и мы. Никаких отношений мы не поддерживали. Видимо, у них были такие же строгие инструкции, как и у нас. В конце концов, мы с приятелем начали умирать от скуки. А я к тому же страдал от страшной ностальгии.

Конечно, там была классная местная банановая водка, называемая «Баньон». Но сколько можно было ее выпить?.. Хотя бухали в Пномпене все иностранцы.

В итоге мы начали по вечерам петь.

Приятель пел очень хорошо, а я плохо. И репертуар был специфический. Это были песни или военных лет, типа про танкиста, «Враги сожгли родную хату», или блатные, вроде «Таганки». Представляете, сидят два подвыпивших мужика и орут во весь голос. Мы всех поставили на уши. Кхмеры запутались. Кто же приехал на гастроли? Немцы или мы? А нам было пофигу.

Правда, скучно было на самом деле не всегда. Запомнились некоторые встречи с местной живностью.

Врачи, приехавшие по контракту, жили в отдельном доме на территории больницы. Как-то нас пригласили в гости, и по дороге в жилой корпус между нашими ногами проскользнула крупная змея. Сказать, что мы не труханули, было бы преувеличением.