Отчего умерла моя мама

Страдал Гаврила от гангрены,

Гаврила от гангрены слег.

А в твои пятнадцать лет случилось «непредвиденное». Женился старший брат, к невесте которого девочка по-девчачьи приревновала. И всем назло через год привела в дом хорошего мальчика, с которым начала жить, успокоив тем самым бурлящие гормоны. Учиться девочка не хотела, ее все-таки избаловали, но, чтобы не слушать ворчание родителей, устроилась после школы на какую-то «не бей лежачего» секретарскую работу. Мама и папа все-таки были недовольны, что их умница и красавица не хочет получать высшее образование, и Катя, чтобы от нее отвязались, поступила в самый халявный из близлежащих учебных заведений институт культуры. Но учеба там ей скоро наскучила, и она его бросила. Драмы не произошло. Родители, привыкнув к мысли, что дочь идет своим путем, надеялись, что рано или поздно она повзрослеет и решится получить настоящее образование или найти серьезную творческую работу. В конце концов, не в дипломе дело.

А дальше девочка как-то незаметно стала женой при муже, взяв того под полный контроль, и жила припеваючи, благо мама не забывала отстегивать денежку на то, чтоб доченька не бедствовала. А потом родилась Алиса, внучка папы и мамы, и все остальное у бабушки и дедушки ушло на второй план. Весь мир начал крутиться вокруг этого крошечного существа, которое сестренка при любой возможности пыталась им подкинуть. А мама и батюшка безропотно, хотя часто в ущерб своим интересам, забирали внучечку к себе. А ты ведь, Катя, нигде долго не работала, в основном сидела дома, правда, как потом выяснилось, измученная страданиями, которые у тебя вызывал этот несовершенный мир. Алису, говоря по справедливости, в детстве воспитывали мама и батюшка.

Я тебя, сестренка, не осуждал. Если материальное положение позволяло родителям оказывать тебе и твоей семье при нестабильности заработка твоего мужа достаточную поддержку, чтобы обеспечить вам, точнее тебе, барскую жизнь, то почему этим не пользоваться. Кому-то ведь должно в жизни повезти. Я был рад, что у тебя хорошая, благополучная семья и достаток. Что еще от жизни надо? Мы ведь тогда дружили семьями и часто все вместе весело проводили время.

Кстати, сестренка, не мог не обратить внимания, что в твоем произведении неоднократно звучит осуждение алкоголизма, перемежающееся с выражением жалостливого презрения к брату-алкоголику, чему в противовес ты поставила вашу с твоим нынешним мужем Женечкой принципиальную трезвость. В связи с этим позволь мне вспомнить одну историю.

Это было в горбачевские времена, когда повсеместно началась война с пьянством и алкоголизмом, и выпивку было не достать. Но только не сотрудникам кафедр медицинских институтов. Я не знаю, кому пришла гениальная идея, да будет этому человеку земля пухом, выдавать нам медицинский спирт, якобы для научных опытов. (Хотел бы я видеть ту каплю спирта, которая действительно пошла на опыты.) Ассистентам, коим был и я, полагался литр, что эквивалентно пяти поллитровкам водки. И я навострился делать настойку из польской мороженой смородины, причем дошел в этом до совершенства. Мой напиток на вкус был подобен морсу, и алкоголь в нем не чувствовался вообще, хотя крепость составляла все те же водочные сорок градусов. И из-за этого «букета» мне, знавшему о коварности настойки, приходилось не один раз оправдываться перед гостями за то, что я, жмот, разливаю «компотик» по водочным рюмкам.

Однажды мы встречали у меня новый год. И были ты, Катя, с мужем и мой двоюродный брат с женой. Все молодые, любящие повеселиться и не чурающиеся спиртного. Я тебя, Катя, честно предупредил быть поосторожнее с моим «морсиком», но, похоже, он тебе сильно понравился. Ты к нему основательно присосалась и в результате попыталась нам испортить новый год, потому что демонстративно ушла «умирать» на диван, а потом заблевала весь туалет. Может, ты стала той единственной, которой действительно удалось сдержать данную с перепоя клятву больше не пить?..

А через какое-то время я уехал на ПМЖ. И связь с тобой, Катя, практически прекратилась. Я так и не понял, почему, как не понял и то, почему ты ни разу не поинтересовалась с тех пор ни знакомым тебе племянником Сашей, родившимся в Москве, ни появившимися позже в Израиле Мишей и Даником. Я, как ты знаешь, по отношению к твоей дочери Алисе вел себя по-другому.

Первые годы все было еще ничего. Регулярно разговаривая с мамой, я, в общем, был в курсе семейных событий и искренне обрадовался, когда узнал, что ты написала книгу, продолжение истории «Вам и не снилось». Более того, я эту книгу прочитал и маме похвалил. Сказать честно, у меня в тот момент отлегло от сердца. Я решил, что ты, как автор книги, нашла себя и теперь сумеешь занять достойное место если не в литературе, то в журналистике, и мамины переживания из-за твоей неприкаянности, наконец, прекратятся. Но я ошибся. Ни писателем, ни журналистом ты не стала. И чем больше я общался с матерью, тем больше понимал, что, продолжая в финансовом отношении эксплуатировать ее, ты, помимо всего, превратила ее в помойное ведро для своих комплексов, жалоб на то, что тебя не ценят, подсиживают, что все к тебе несправедливы, и вообще мир ополчился против тебя. И чем дальше, тем было хуже. А ведь мама была уже немолода.

В твоей исповеди, Катя, меня удивило и позабавило повторяющееся противопоставление тебя, настоящей интеллектуалки, серости и необразованности матери и отца. Про себя я не говорю. С алкоголика-то что взять? А про других родственников даже боюсь упоминать. Это вообще мрак. Но особый восторг у меня вызвало еще и более конкретное заявление в одном из твоих писем ко мне о том, что мы, твоя убогая родня, не соответствуем выставленной тобой с юного возраста высокой интеллектуальной планке, и только сейчас, слава богу, нашлись люди, с которыми ты можешь разговаривать на одном уровне. В связи с этим я предлагаю тебе поиграть со мной в детские «считалочки».

Ты, Катя, окончила школу, честь тебе и хвала, но в этом ты не отличаешься от миллионов других детей, в том числе и меня. Ты окончила (а может, и нет, не уверен) также музыкальную школу. Замечательно, но таких, как ты, тоже миллионы. Признаю, тут ты меня, конечно, обскакала, потому что меня музыке никто учиться не заставлял. Куда ж мне с моим-то слухом. Но забавная деталь. После девятого класса я сам, по собственной инициативе пошел сдавать экзамены в вечернюю музыкальную школу по классу игры на семиструнной гитаре и отучился год, благополучно сдав два экзамена. Жаль, что мне не хватило пороху пойти учиться раньше, потому что из-за института музыкальную школу пришлось бросить.

Дальше «считалочки» становятся все интереснее. Я не собираюсь упоминать в них все твои краткосрочные потуги где-нибудь работать, включая журналистские, потому что все они развивались по принципу «начала-кончила» и ни к какому результату не привели ни с точки зрения карьеры, ни с точки зрения престижа. Но всегда, заметь – всегда, твое расставание с работой происходило, конечно же, по независящим от тебя причинам.

Далее. Ты поступила в институт культуры. Честь тебе и хвала. Но бросила его, потому что, оказывается, необходимость сдавать экзамены вызвала у тебя тяжелую, чуть не приведшую к смерти болезнь. (Я правильно понял эту часть твоей исповеди?) А я, толстокожий алкоголик, поступил в медицинский институт, в котором и конкурс, и уровень обучения чуточку, самую малость, отличается от таковых в институте культуры, и, поскольку не болел и не умирал от экзаменов, получил диплом врача.

Ты, Катя, написала книгу. Это круто. Жаль только, что не придумала что-то свое оригинальное, а лишь развила идею мамы. Но брата, вроде, засунула за пояс. Одна слабина. У меня в Эстонии в русскоязычном журнале «Вышгород» вышел триллер «Dеj? vu». Он, может, и не шедевр, но уж точно далек по всему от творчества Галины Щербаковой.

А дальше мне про тебя, Катя, нечего считать, придется – только за себя самого.

Я закончил двухгодичную клиническую ординатуру по инфекционным болезням и, сдав экзамены, получил соответствующую «ксиву» специалиста по инфекционным болезням.

Я три года отмотал в аспирантуре и стал кандидатом медицинских наук.

Четыре года отработал ассистентом кафедры инфекционных болезней, сочетая работу врача с преподаванием студентам.

Получив израильскую лицензию врача, я пять лет учился и работал в университетской клинике наравне с израильтянами, чтобы, сдав два сложнейших экзамена, стать специалистом по внутренним болезням.

Меня в той же клинике взяли на должность старшего врача, в обязанности которого, помимо лечебной работы, входило, как и у ассистентов в России, обучение молодых врачей и студентов, и проработал на этом месте восемь лет.

Я, Катя, соавтор американского патента по кардиологии. Можешь поискать в интернете, если интересуешься болезнями аортального клапана.

Глупо об этом упоминать, но я еще и бывший офицер медицинской службы израильской армии и служил на египетской границе.

Так какую, сестренка, ты мне, сыну своих и твоих интеллигентнейших родителей, можешь установить интеллектуальную планку? Или есть такая отдельная для подобных тебе недоучек?

В одном ты права. Я действительно алкоголик. Но это не помешало мне достичь того, что я достиг.

Мне уже 53, и, хотя это еще далеко не старость, волей-неволей начинаешь думать, а что останется после смерти. И кто, кроме собственных детей, да и то, если повезет, тебя вспомнит? Я пытаюсь себя успокоить тем, что в жизни все-таки чего-то добился. И когда умру, надеюсь, помянут меня добрым словом какие-нибудь пациенты, сочувственно кивнут коллеги, возможно, всплакнет кое-кто из докторов немужского пола, может, вспомнит мой триллер кто-нибудь в Эстонии и ухмыльнутся в память о былом друзья-собутыльники. А кто и за что вспомнит тебя, Катя?

Ты для меня долгое время оставалась загадкой. Мне, как доктору, была совершенно непонятна твоя болезнь. Справедливости ради надо отметить, что ты никогда не пользовалась моими услугами как специалиста, и я врачебный осмотр тебя никогда не проводил. Впрочем, осмотр был и не нужен, потому что речь шла всегда не столько о проблемах соматических, сколько о психических. Но все равно прошу прощения за то, что большая часть информации о тебе получена не напрямую, а опосредованно, через родителей, хотя, в конце концов, короткая переписка с тобой и прочтение твоей исповеди в какой-то степени помогли мне прийти к определенным выводам.

Ты можешь, Катя, не поверить, но в течение многих лет основной темой моих разговоров с мамой был не я, не моя жена и дети, а ты и Алиса. Об Алисе практически до последнего времени все говорилось только в превосходной степени, а о тебе – по-разному. Вначале, в первые годы – почти как об Алисе, затем – озабоченно-сочувственным тоном, а потом – каким-то подавленным. Все это выглядело как следствие развития у тебя какой-то болезни, заставляющей тебя навязывать матери бесконечные изматывающие ее разговоры, цель которых, если вдуматься, была одна – оправдать собственное безделье. Оттуда и вечное недовольство всем и всеми, жалобы на упадок сил, неизвестного происхождения боли, невозможность пошевелить ни ручкой, ни ножкой, преувеличенное внимание к ощущениям своего тела, его температуре и артериальному давлению. У мамы просто стали кончаться силы из-за этого непрекращающегося нытья. А ведь объективно ничего с тобой не происходило, ты как была, так и оставалась очень хорошо выглядевшей ухоженной дамой. Зато что-то происходило с отцом и матерью, которые от тебя устали. Но тебе, по-видимому, было мало, что они материально обеспечивают достаточно высокий уровень жизни твоей семьи и занимаются внучкой, тебе хотелось, чтобы они считали это еще и за честь. И ваши отношения начали портиться, что и привело в конце концов к разрыву. И, полагаю, это вызвало у тебя вполне обоснованные опасения, что кормушка может закрыться, а один только Шурик, твой первый муж, не мог обеспечить желаемый уровень жизни. И ты полезла в сайт знакомств. Как ты честно сообщила всем читателям, правда, в несколько завуалированной форме, перепихнуться с другими мужиками тебе проблемы не составляло, а идея найти обеспеченного мужа давно не оригинальна и придумана не тобой.

Я, Катя, восхищен тем, сколько сил ты потратила, пытаясь убедить окружающий мир, что тяжело больна. Но если наивный и любящий муж (мужья) вместе с родителями покупались на эту удочку легко, то с врачами было сложнее, они не очень были впечатлены твоими жалобами. И как ты сама, Катя, пишешь, ты только методом проб и ошибок нашла, наконец, доктора-спасителя, который, удивившись, как его дураки-коллеги сразу не догадались, поставил тебе диагноз болезни, которой у тебя в природе нет. Я весьма скептически отношусь к российской медицине, хотя уверен, что и в ней полно отличных докторов, но, извини, я могу отличить медицину от прибамбасов. Поэтому твоя душераздирающая история о настолько запущенной болезни, что тебе даже пришлось ставить капельницу, меня ни в чем не убеждает. Сходи в Израиле к частному доктору, заплати деньги и получишь капельницу, заплатишь больше – получишь две. Зайди в частную клинику и, если твои средства позволяют, тебя убедят, что дело швах и нужно лечь на обследование и лечение. И из-за той же проклятой недоверчивости, услышав рассказ о единственном докторе-спасителе среди многих других неспасителей, я не закатил от умиления глаза, а подумал, что шарлатанам хорошо живется. А еще удобнее, когда вралей два, один делает вид, что болеет, другой, что лечит, платит-то все равно третий, муж Женечка.

Если помнишь, Катя, то до того, как я полностью прочитал твою исповедь, я в переписке предположил, что у тебя синдром Мюнхаузена, чем вызвал бурную негативную реакцию семьи Шпиллер. Я прошу прощения за допущенную ошибку. Для этого синдрома у тебя недостаточно критериев. Хотя я бы даже гордился таким диагнозом, уж больно название оригинальное. У тебя, Катя, вообще нет ни синдрома, ни заболевания. Есть определенный тип нарушения личности. А лекарств от этого не существует. Ты, сестренка, страдаешь (этот глагол не очень подходит по смыслу) от нарциссизма, осложненного патологической завистью к маминой славе. В этом корень всех проблем. Пока ты была девчушкой и тебя и так все любили, а мама еще не была писательницей, жаба тогда тебя еще не душила, ты была чудесной, на радость всем девочкой, дочкой и сестричкой. Но когда стала подрастать и понимать, что не весь мир собирается тебя любить и тобой восхищаться, а мама, получив известность, вдруг стала привлекать в доме больший, чем ты, интерес, ситуация стала меняться, и ты, сознательно или нет, стала переключать внимание на себя, бесценную. И появился образ никем непонятой, пренебрегаемой всеми, страдающей от тирании матери девочки Золушки, который с годами становился все более ярким и многоликим.

Ты, Катя, много места в своей исповеди посвятила описанию симптомов своей неизлечимой болезни, употребляла такие термины, как депрессия и послеродовая депрессия. Лучше бы ты этого не делала. Конечно, на невежественных людей, вроде твоих подружек-интеллектуалок, это может произвести впечатление, но у любого грамотного доктора это вызывает только насмешку. Если бы ты написала, что после родов тебе захотелось задушить или покалечить собственного ребенка или самой покончить жизнь самоубийством, я бы, может, и поверил что это проявление депрессии, которая, кстати, временная, но описание как симптома избыточного беспокойства за здоровье дочери – это, извини, не в кассу. Развлекло меня описание и твоих попыток самоубийства. Что-то типа «…я взяла горсть таблеток и хотела проглотить, но какая-то сила остановила меня». Ты, Катя, на кого хочешь произвести впечатление? Ты таблетки даже для виду в рот не положила. А полное трагизма описание, как ты резала себе вены… По твоим словам, ты нанесла себе страшные раны, но кровь почему-то не потекла. Что ж это за раны такие? И в каком месте ты их наносила? Вообще-то, где режут самоубийцы вены на руке, знает любой дурак, и вызвать порезом кровотечение из них не составляет большого труда. Может, ты просто поставила себе усложненный вариант пробы Пирке? А рассказ о том, как ты после резания вен чудом еле-еле доползла до кровати… А почему ты, собственно говоря, ползла? Что тебе мешало идти? Ты резала руки, а не ноги. Кровь у тебя не пошла. Значит, кровопотери не было. Так почему же еле-еле? Я, работая в приемном отделении больницы в Израиле, насмотрелся, слава богу, всякого, в том числе и на самоубийц. И есть среди них одна совершенно определенная категория. Это те, кто совершает, чтобы привлечь к себе внимание окружающих, демонстративную попытку суицида, при этом стараясь не нанести себе особого вреда и ни в коем случае не собираясь умирать. Спектакль устраивается или в присутствии близких, сразу приходящих на помощь, или в непосредственной близости от телефона, чтобы немедленно вызвать «скорую помощь». Привет тебе от них, Катя. А что стоят в исповеди твои полные скрытого кокетства разговоры про смерть и новое самоубийство, которое ты, конечно, не совершишь, чтобы не причинить горя любимому человеку Женечке. Я так и вижу тебя стоящей с этими словами на сцене любительского театра.

Забудь, Катя, про депрессию. Это не про тебя. Она у тебя какая-то странная и, по твоим же словам, удивительным образом проходит, когда ты сидишь с Женечкой в Риме в кафе и пьешь красное вино или когда шляешься по бутикам. Твой случай – это настоящий case report для солидного психиатрического журнала.

А на матери ты просто паразитировала и, чем старше становилась, тем сильнее. Ведь ты, даже когда писала книгу, неслучайно сделала ее продолжением «Вам и не снилось». Кто тебе, такой талантливой, мешал написать что-то свое? Но ты не стала. Все было просчитано. Напиши ты что-нибудь просто от себя, шанс быть опубликованной был бы равен нулю. Напиши продолжение «Вам и не снилось» какая-нибудь Люба Холобудина из Урюпинска, и ее шанс опубликоваться тоже был бы нулевым. А тут почти беспроигрышный вариант. Талантливая дочка пишет продолжение романа талантливой матери.

Меня, Катя, мучает любопытство, почему ты выпустила в свет свою исповедь именно сейчас, а не десять лет назад? Или что-то изменилось? Можешь, не отвечать. Конечно, изменилось. Ты, по странному совпадению, заявила о себе в интернете в год тридцатилетия фильма «Вам и не снилось», когда страна не могла не вспомнить о повести-первоисточнике писательницы Галины Щербаковой. А разве справедливо вспомнить о ней и забыть про тебя, бесценную. Но кто бы тебя заметил, напиши ты какой-нибудь никому не нужный рассказик. Зато кто пройдет мимо истории, где дочь поливает грязью свою знаменитую мать, о которой как раз вновь заговорили, а заодно и остальных родственников? Разве мало в миру вуайеристов?

Ты, Катя, много места уделила в своей исповеди вопросам чистоплотности, противопоставляя нас, грязнуль, вам, чистюлям, т. е. тебе и Женечке. Хочу заметить, что, кроме физической чистоплотности, существует и нравственная чистоплотность. Но что это такое, тебе, похоже, неизвестно.

Я на этом бы мог и закончить, но потерпи, Катя, осталось немного.

Я полагаю, что тебя вряд ли мучает совесть от того, что в январе ты выпустила свое «Мама, не читай», а в марте мама умерла. Это ведь для тебя просто стечение обстоятельств. У пожилой женщины после тяжелой операции на печени не выдержало сердце. Со всяким может случиться. А я, Катя, человек дотошный и досконально расспросил батюшку о том, что произошло в день маминой смерти, и прочитал всю медицинскую документацию. А о том, что происходило до этого, знал и так из предыдущих разговоров с мамой и отцом.

Наша мама, сестричка, была человеком очень терпеливым к физическим страданиям и боли, которую она предпочитала перебарывать самостоятельно. Зато была душевно очень ранима и довольно легко обижалась, хотя и старалась это скрыть. Это почти диаметрально противоположно образу, описанному в исповеди тобой. Этот дурацкий стоицизм к физическим страданиям и привычка пытаться все перебороть запутывала иногда не только ее саму, но, главное, и меня, потому что я никогда не знал, как относиться к употребляемой ей фразе «нет сил» или «нет прыгучести», и считать ли это признаком просто хандры или симптомом настоящего заболевания, ведь мама продолжала, несмотря ни на что, вести себя как обычно. Путало это и лечащих ее врачей, обращаться к которым, как и к любым другим, она ужасно не любила.

Если помнишь, Катя, я начал свое открытое письмо со ссылки на разговор с матерью, в котором она советовала не читать твою исповедь. И у нее был тогда ужасный голос, который, как она полагала, объяснялся тем, что была полностью выбита из колеи твоим произведением. Одновременно она жаловалась на какие-то непонятные боли справа в области нижних ребер, вроде бы, по мнению доктора, объясняемыми межреберной невралгией. С другой стороны, этот же врач порекомендовал на всякий случай сделать УЗИ живота. А мама продолжала чувствовать, что у нее совершенно нет сил, а такое бывало и раньше, когда она чересчур перерабатывала, или очень редко, когда случалось нечто внешнее из ряда вон выходящее и неприятное. Найдя себе объяснение, почему плохо себя чувствует, мама перестала обращать внимание на общее недомогание и постаралась забыть о боли в правом подреберье. Кончилось это тем, что батюшка, когда ей уж стало совсем невмоготу, чуть ли не силком потащил ее на ультразвук, и там были обнаружены камни в желчном пузыре. Но мама, что на нее похоже, опять особо жаловаться не стала. Ей было сказано, что необходимости в срочной операции нет, ее можно сделать, когда общее самочувствие улучшится. Но улучшение не происходило. А время шло. И только на сделанной позднее компьютерной томографии был обнаружен абсцесс, в связи с которым она была срочно прооперирована.

Абсцессы печени – штука редкая. А уж такие, которые развиваются как осложнение воспаления желчного пузыря в наши дни не встречаются практически вообще, потому что холециститы диагностируются и лечатся так же легко, как насморк. Мама, по-видимому, оказалась таким редким случаем. И было это результатом нескольких факторов: 1) клиника острого калькулезного холецистита была затушевана общим плохим состоянием, вызванным душевной травмой, нанесенной, Катя, твоим произведением, 2) симптомы были неправильно интерпретированы как самой мамой, так и пошедшими у нее на поводу врачами, и 3) следствием вышеизложенного было то, что холецистит был диагностирован поздно и успел привести к развитию абсцесса печени.

Но операция была сделана успешно, и мама пошла было на поправку, но не совсем. В течение всего послеоперационного периода у нее продолжались подскоки температуры, что говорило о «тлеющей» инфекции, но антибиотики она не получала. Точнее, получала, да не те. Хирургами, великолепно выполнившими свою хирургическую часть, абсцесс был, с моей точки зрения, неправильно расценен как паразитарный, т. е. вызванный возбудителем, вообще не встречающимся ни в Москве, ни в центральной России, в связи с чем был назначен соответствующий антибиотик, который не действует на микроорганизмы, характерные для острого холецистита. Скрытая инфекция продолжала развиваться и дала о себе знать в день смерти, когда у мамы произошел сосудистый коллапс.

Мама умерла не от сердечной недостаточности, а от септического шока, приведшего к сердечной недостаточности. Если бы мама не была выбита из колеи и не чувствовала себя плохо из-за твоего, Катя, произведения, холецистит мог бы быть диагностирован и пролечен вовремя, и всех остальных последствий, вероятно, можно было бы избежать. Обвинять тебя, Катя, в маминой смерти бессмысленно. Это – как падение в пропасть, но ты маму туда не толкала. Но, уверен, что подвела к краю именно ты.

А. Режабек, брат-алкоголик

P.S. Катя, когда в следующий раз будешь что-нибудь писать, делай это осторожнее, а то может случиться конфуз. Зачем ты так подвела собственного мужа? Мне-то в принципе твой Евгений безразличен так же, как и народ Гондураса, потому что совершенно не знаком. Единственное, что могу сказать на основании переписки с ним, это то, что по манере письма он – напыщенный индюк, хотя по жизни, может, и мать Тереза. Но все-таки: зачем ты, Катя, всему миру заявила, что мама прозвала его Швондером? Он теперь так для всех и останется в памяти Швондером, а ты – Катей Швондер. Зря ты полезла в эту тему и даже стала намекать, что Галина Щербакова стала антисемиткой. Это моя-то мама, у которой в Израиле растут три обрезанных внука? И что плохого ты увидела в Швондере? В «Собачьем сердце» он вообще фигура малозначительная. Вот если бы мама стала называть его, подобно другому герою произведения Булгакова, Полиграф Полиграфычем, намекая на издательскую деятельность Евгения, тогда бы я не сомневался, что это действительно выпад против твоего мужика. А так Швондер – он Швондер и есть.

2010

Девочка

День начинался погано. Я должен был идти на лекцию нудного профессора, который и лектор был никакой. Видимо, он это понимал и просто терроризировал студентов в аудитории. «Перестаньте шептаться». «Повторите, что я сейчас сказал». А потом требовал сдачи экзамена на основе конспектов его лекций.

Пропустить эту пару было не сложно. Конспекты всегда можно достать. Но было худшее зло: семинар, на который я бы предпочел не ходить. Я немножко запустил учебу и, честно говоря, понятия не имел, о чем на нем пойдет речь. А выглядеть дураком очень не хотелось, а потом еще и ходить на так называемую «отработку».

И вдруг фортуна улыбнулась мне. Я увидел маленькое объявление о дне донора. Это же решение проблемы. Студент, сдавший кровь, освобождается от занятий и получает талон на бесплатный обед.

Но было маленькое «но». Я, выпускник, шестикурсник медицинского института, который не боялся разложенных трупов, спокойно стоял на операциях, падал снопиком в обморок, когда у меня брали кровь. Я пытался закалять характер, несколько раз был донором, но результат был один и тот же. Я находил себя на полу.