Роман без героя

– Звонкие фразы – пусты. Потому и звонкие… Чаще всего это враньё во спасение собственного имиджа. Ложный пафос, Владимир, безотказно работает на охмурение толпы невежд. Но ты-то – не просто полицейский… Ты пришёл в сыщики из науки. У тебя должна быть интуиция, без которой не бывает даже малюсенького учёного!

В подъезд ввалился детина в куртке с поленявшей надписью «Мосгорлифт», в рук он держал тяжёлый пластиковый чемодан для инструментов.

– Мне сказали, что какой-то педераст в лифте застрял, – сказал представитель «Мосгорлифта». – На каком, мужики, этаже?

Отец и сын пожали плечами. Ремонтник выплюнул на пол окурок, задрал голову и, бросив вверх короткое словцо «сволочи!», грузно стал подниматься вверх по лестнице.

– Знаешь, когда бросаются фразами, где есть слово «человечество», я уверен, что этому человеку надобно было идти в актёры. Или в политики. Большинству из этих пафосных трепачей плевать на человечество со своей высокой колокольни.

– И тебе, пап? – повернулся к отцы Владимир. – Найти путь к бессмертию – благородные благие намерения светлых голов…

Профессор помолчал, прислушиваясь к щелчкам и гулу мотора старого лифта, дёрнувшемуся было, но снова затихшему наверху.

– Не нами сказано, что благими намерениями, знаешь куда путь выстлан? Достаточно продлить жизнь людей на пяток лет, чтобы за считанные годы Земля наша превратилась в планету стариков.

Профессор, прислушиваясь к буханью кувалды, которое гулким эхом теперь неслось сверху, саркастически засмеялся, становясь похожим на старого сатира с античных полотен:

– Может, миллионы лет до нашей эры, когда ОН из неживой глины (или какого другого подручного материала) лепил тело человека, чтобы потом вдохнуть в него живой Атман, дать неживому живую Божью искру, гарантийный, так сказать, срок у человеческого тела равнялся двум – трём столетиям. Среда была чистой, не загаженной самим же человеком. Вирусы, опять же, были не такими сволочными мутантами, какими стали в цивильное время… А теперь что? Дожить телу до семидесяти выдаётся за величайшее достижение! Но к этому времени все функциональные системы организма – ни к чёрту! Мозг, например, со своими старческими, склератическими сосудами превращает человека не просто в старика, а в маразматика.

Игорь Васильевич от души рассмеялся и снова достал квадратик носового платка, чтобы вытереть слёзы.

– Планета маразматиков… Ха-ха… Тебе это надо? ЕМУ – точно, нет. ОН, сын мой, вообще ставит своё табу на всём, что может умножить вселенскую скорбь. И Высший Разум прав и в этом вопросе. Как всегда. Человеческая гордыня землян смешна, когда они пытаются с НИМ соперничать. Глупо и смешно.

Владимир, заразившись от отца азартом спорщика, возразил:

– Хорошо, но позволь только один пример, отец.

– Позволяю.

– ОН поставил своё табу на управление человеком термоядерной энергией, которая даст цивилизации новый толчок к её развитию, но учёные создали коллайдер и вплотную приблизились к, казалось бы, неразрешимым проблемам… Значит, наука делается не благодаря, а вопреки? Да и весь твой научный опыт, это движение вопреки…

– Насчёт движения ты прав, господин бывший аспирант! – перебил отец сына. – Только «не вопреки», а всё-таки «благодаря». Я просто хочу вернуть телу, оболочке бессмертного Атмана, заложенный Создателем гарантийный срок эксплуатации. Вот и всё. Какое же здесь – «вопреки»?

Профессор в сердцах ударил кулаком по кнопке вызова лифта.

– Зря ты, Володька, бросил науку. Интуиция у твоего Атмана отменная. Это её спасительная подсказка на моём экзамене.

Игорь Васильевич перевёл дух и продолжил импровизированную дискуссию на лестничной площадке:

– Движение – это путь всего живого, потому что всё живое, одушевлённое Атманом, имеет волновую структуру. Любые волны – это вечное движение. Фауст когда-то воскликнул: «Остановись, мгновенье! Ты – прекрасно!». И что? И тут же кувырком полетел в тартарары.

– Я не об этом, – пропустил мимо ушей похвалу отца Владимир. – Если ОН ставит своё табу, чтобы, как ты говоришь, не умножать вселенскую скорбь, то скажи, отец, что тогда двигает твою науку? Высокие стремления ты отметаешь. Но что-то двигает… Деньги? Слава?

– Науку двигает элементарное человеческое любопытство, – пожал плечами Игорь Васильевич. – Хотя тщеславие – тоже пригодится настоящему учёному. Ещё обострённая интуиция, призвание, то есть то, на что тебя Господь сподобил… Но ключевые слова в этом длинном ряду – неуспокоенность и вечно неудовлетворённое человеческое любопытство. Это, с точки зрения Вечности, и человеческий порок. И великий дар Ноосферы. А вечная жизнь в дряхлеющем год от года теле – это нонсенс. С научной ли, религиозной точек зрения. Уже к пенсионному возрасту большинство хомо-сапиенс полностью исчерпывают самих себя, превращаясь в балласт для общества. Это, может быть, цинично, но это, увы, – так. Зачем им, опустошённым, завершившим свою миссию, бессмертие, Володя? Моё изобретение будет работать только для тех, кто досрочно уходит из жизни… Чью миссию на Земле досрочно прервала авария, пуля, катастрофа, болезнь… Эти молодые люди, далеко не исчерпавшие свои таланты, способности, не воплотившие в жизнь свои плодотворные идеи, по моему глубокому убеждению, должны жить. И они будут жить. А старики… Что старики? Они себя, увы, исчерпали. Они должны уйти. Такова мудрость вечного кругооборота жизни и смерти.

Владимир упрямо, по-бычьи, замотал головой.

– Какая-то антигуманная у тебя научная доктрина, отец! – воскликнул сын. – Ты – старый человек. Но ведь ты себя не исчерпал? В прошлом году Бергман твою кандидатуру, насколько мне известно, в первый список номинантов на Нобелевскую премию хотел включить…

– Слава Богу, что не включил, – резко оборвал сына отец. – У нас разный подход к проблеме. Исаак ратует за ремонт, так сказать, наших бренных тел, освоив в лаборатории выпуск запчастей к организму хомо-сапиенс – искусственного сердца, печени, лёгких, селезёнки… Эта половинчатость в решении проблемы искусственной оболочки по уже отработанной на принтере 3 D программе «Один в один» – путь в очередной тупик. Ну, дотянет с искусственной селезёнкой наш пациент до 90, потом, как в старой машине, начнёт сыпаться то, это… Никаких денег на запчасти не хватит. Легче сразу новую машину купить. Я вот четыре «Волги» за последние 30 лет сменил, пересаживаясь из одной модели в другую… И что? Разве моя сущность, моя живая душа пострадала от подобной технической риенкарнации?

Волохов-старший замолчал и раздражённо ударил ладонью по кнопке вызова лифта. На минуту показалось, что лифт, наконец-то, поехал вниз. Но снова остановился, перехваченный кем-то более проворным, чем старый профессор. Послышались приглушённые голоса. Потом послышался звук закрывающейся двери, и кабина старого лифта с нарастающим завыванием заскользила к первому этажу.

– Жизнь – это добро. Смерть – это зло. Вечная борьба добра со злом. И если «светлые умы» борются за продление жизни, неважно какими методами, – стволовыми ли клетками, запчастями, – то они, согласись, отец, делают добро…

Профессор повернулся к сыну и, не обращая внимания на прибывшую к ним кабину лифта, укоризненно покачал головой:

– Какая же каша у вас, молодых конформистов, в головах!.. Жертвы вековых ненаучных заблуждений!

Наверху кто-то хлопал дверью, нетерпеливо топотал ногами, дожидаясь прибытия лифта, гостеприимно раскрывшего двери перед Волоховыми. Но те, увлекшись спором, приглашения того не приняли.

– Рождение и смерть – неотделимы друг от друга, продолжал свою лекцию профессор. – Именно круговорот рождения и смерти. Божественная искра, Атман, как называют душу индусы – бессмертна. Тело, оболочка Атмана – да, оно подвержено рождению и смерти. Но Божественную искру, Атман, может только потушить ТОТ, КТО управляет Ноосферой, как называл этот центральный космический информационный центр ещё Вернадский. Бессмертие всего человечества явно не в ЕГО планах. Круговорот жизни и смерти на Земле – вечен. И только так возможно вечное обновление жизни. Вот почему жизнь и смерть всегда идут рядом. Как добро и зло.

Волохов-старший, устав от дискуссии, снял шляпу и стал обмахиваться ею, показывая всем видом, что спор на тему жизни и смерти закончен. Наверху перестал стучать молоток хмурого лифтёра. Скоро он и сам торжественным шагом прошествовал мимо Волоховых, буркнув на последок:

– Ноги моей тут больше не будет! Не лифт, а ржавый гроб на верёвочках… Забегают, когда загремит в тартарары.

– Сейчас приедет? – вежливо спросил Владимир. – Можно вызывать?

Лифтёр, гремя своим пластмассовым чемоданом, ничего на это не ответил.

– Я знаю, – тихо проговорил профессор, – человеку лучше в ЕГО планы не вмешиваться, но я всё-таки решил вмешаться. И уже на пороге великого открытия.

– Ради человечества? – без тени иронии в голосе спросил сын.

– Ради тебя, дурачок! Старость не страшна даже со своей немощью и болячками. Вечного ничего нет.

– А что же тогда страшно?

Волохов неожиданно грустно улыбнулся:

– Одиночество. Оно, сынок, страшнее старости.

Владимир театрально пожал плечами: мол, вот тебе, бабушка, и юрьев день… Дверь пустой кабины лифта захлопнулась, и старый трудяга, скрипя ржавыми тросами, поползла вверх.

– Ну вот, – развёл руками сын. – Теперь пешедралом…

– Движение – это жизнь. Тут я с тобой не спорю, – сказал профессор.

Со скрипом открылась дверь первой квартиры, в которой жила дворничиха баба Дуся со своим сожителем. К образовавшейся смотровой щели приникла голова пожилой женщины в очках, к которым вместо дужек была привязана старая пожелтевшая резинка.

– А я думала, что опять пьяная компания тут базарит, – в щель высунула свой нос любопытная бабуля. – А это вы, пан профессор… Здрастьте. Нынче страшно по вечерам и на улице, и в подъезде. Моё место консьержа эта чёртова управляющая компания, – в этом месте своего монолога баба Дуся всхлипнула, – незаконно сократила, паразиты проклятые!.. Говорят, в целях экономии средств. А сами, понимаете ли, свои карманы набивают и набивают долларами и евриками этими… Вот рубль и дешевеет, дешевеет, а гречка всё дорожает и дорожает…

– Здравствуйте, – кивнул дворничихе Владимир, уже поднимаясь по лестнице.

Профессор ничего не сказал «незаконно сокращённому» консьержу, переквалифицированному в дворники. Он на дух не переносил дворовых сплетниц, уже давным-давно полностью «исчерпавших» не только себя, но и богатырский запас его, профессорского, терпения.

***