Пашка засмеялся и потянулся за бутылкой.
Сейчас иду по площади, смотрю какой-то старик к памятнику Карагодиным живые цветы кладет. Очки надел и читает мемориальную надпись… И платочком слезу промокает. Знал бы он, что в одной из могил собачьи кости лежат…
Пашка вздохнул:
– А так прочитал золотые слова на позеленевшей бронзе, всплакнул – и пёс в могиле перевернулся.
– И никто не забыт, и ничто не забыто… Он-то про собаку не знает. Верит, что там истинные герои покоятся, – тоже вздохнула моя жена. – И хорошо, что не знает. И хорошо, что верит. Отними у него эту веру – и рухнет человек, на ней только и держится.
Паша снисходительно улыбался, слушая Моргушу.
– А знаете, братцы, чтобы я на могильном камне на могиле нашего главврача написал?
– Понятия не имеем, – ответил я за двоих.
– Эх, вы, литераторы, лишенные права на профессию!.. Я бы долотом выбил: «Под камнем сим, разинув хайло, лежит Онищенко Михайло». Простенько и со вкусом. Люди бы подходили, улыбались и покойнику было бы тоже хорошо.
– Главное – правдиво. Ни одного слова неправды, – сказал я.
Пашка предложил обед перенести на завтрак. Мол, что-то он проголодался, последний раз в прошлом году ел. Моргуша тут же запрягла нас помогать накрывать на стол. Мы бегали к холодильнику и от него с тарелками и кастрюльками.
– Это я, каюсь, вырезал бритвой остальные странички…
– О чем они были?
– Я тебе уже сказал.
– Так дай почитать.
– Нет.
– Почему? – спросила Моргуша, – если там нет «ничего такого» по нынешним временам?
– А это мой секрет…
– Да врет он все про секрет, – сказал я, проходя мимо Пашки с холодцом..
– Нет, – серьезно ответил Павел. – Не вру. По этим запискам можно было вычислить местожительство Григория Петровича.
– А, думаешь, Черт жив и сейчас?
Шулер лукаво мне подмигнул:
– Думаю, да. Потому-то Степан так настойчиво требует передать ему эту часть отцовского дневника.
– А у меня требует мою часть, – сказал я.
– Так отдайте, дураки! – воскликнула Моргуша. – Тогда тебя, Иосиф, может, назад, в газету возьмут, хотя бы журналистом.
– Журналист – это профессия, – сказал я. – Писатель – это судьба.
Но Маруся не слушала меня.
– …А тебе, Паша, подпишут все бумаги на заслуженного рвача. И овцы целы, и волки сыты. И цена за радость – плевая.
Паша перестал возиться с сервировкой стола, подошел к окну, стал курить в открытую форточку.
– Радость со слезами на глазах… – вздохнул он.
Я достал свою пачку сигарет и присоединился к другу.
– А, может быть, его великий учитель Гельгард был прав, что та болезнь – заразная, и Фока Лукич, близко общаясь с отцом и сыном, заразился «синдромом Карагодина»? Я ведь догадываюсь, о чем он в последней части «Записок мёртвого пса» написал.
Павел усмехнулся:
– Чушь собачья… Это я тебе как дипломированный врач говорю.
Я положил ему руку на плечо.
– Ну, вот и хорошо… Вот и забрезжил свет в конце туннеля. Ради даже одного светлого пятнышка и жить, и писать стоит.
Он деликатно снял мою руку с плеча, без приглашения сел за стол и наколол на вилку огурец.
– Ну, вот, – улыбнулся он светло и радостно. – Наконец-то слышу слова не мальчика, но мужа.
Глава 46
ЗАПИСКА ПОСЛАННИКА НИЖНЕГО МИРА
От лица Иосифа Захарова
Наши дни
Степан Петрович, как я и предполагал, даже в «большие новогодние каникулы» был на работе.
Принял сдержанно, но в аудиенции не отказал.
– Всё пишешь? – спросил он вместо «здравствуй».
– Уже написал… – ответил я.
– Ну-ну, пришел клянчить спонсорских на издание?
– Упаси, Господь…
Глава, щелкнув модными подтяжками по накаченным мышцам, откинулся на спинку кресса, медленно закурил дорогую сигарету из элитного сигарного табака.
– Ну-ну, значит, свою часть сумасшедшего доктора принес…