Север – Юг. Заметки русского канадца о провинциальной Америке

Его история заслуживает отдельного рассказа, а, может и романа, но здесь речь лишь отчасти касается его личной судьбы. Достаточно сказать, что он, родившийся уже после второй мировой войны в семье профессионального антиквара и унаследовавший его бизнес, слушал в детстве рассказы двух своих дядьев, служивших во время войны в бомбардировочной авиации на европейском театре военных действий. В числе этих рассказов были и ужасы освобожденных лагерей смерти, которые эти ребята увидели сами. Впечатлительный мальчик Даррелл решился уже тогда на собирание артефактов нацистской культуры и истории, как не приносящую прибыли часть унаследованного бизнеса, чтобы затем открыть на ее основе и исключительно за свой счет комнату-музей в центре Норс-Адамса[10 - За исключением основной улицы под ожидаемым названием Мэйн стрит (Главная улица), все улицы этого населенного пункта – длиной в один квартал с одноэтажными строениями, выстроившимися в ряд без просветов между ними.].

Экспонаты, добытые им всякими правдами и неправдами, в основном собраны в приграничной с Канадой северной части Новой Англии, по-видимому, послужившей пристанищем человеческим осколкам воюющих масс, и, в частности, участникам Холокоста на неправой стороне.

Вот одно из первых на восточном фронте объявление по-украински о «выселении» местных евреев. Оно грозит расстрелом остальному населению не только за укрывание жертв, но и за последующие грабежи их имущества (немцы как-никак!).

Чего только здесь нет: и плетки, выдававшиеся еврейским капо в Освенциме, и мундир генерала СС Франка, губернатора оккупированной Польши, и керамическая пивная кружка с изображением трудолюбивого бауэра[11 - Крестьянин (нем.)], пашущего на двух быках, с надписью – «можете ли вы себе представить Мойше или Шмуля, пашущими землю?», номера газеты[12 - Главный орган антисемитской пропаганды до 1945го года] «Der St?rmer» и сувенирные блокнотики Отто Шиндлера[13 - Герой фильма Спилберга о спасении евреев успешным немецким бизнесменом, Отто Шиндлером].

В общем, читайте «Благоволительницы» Джонатана Литтелля[14 - Изд. Ad Marginem, 2011], для того, чтобы оценить воздействие деталей на силу восприятия, достигнутую этой выставкой. Достаточно стандартно сформулировав мотивацию для своей работы – предотвратить повторение ужасов через распространение правды, на вопрос, считает ли он все это возможным в Соединенных Штатах, наш Даррелл внезапно выхватил изящный пистолетик из кармана домашних треников и заявил, что эта штука в руках простых людей и есть настоящая панацея от фашизма. Оставим эту тему каждому для собственных размышлений.

Между тем, Даррелл рассказал, как он ездил по деревням Нью-Гэмпшира и Северного Массачусетса с показом своих экспонатов и лекциями, a мне представился крытый грузовичок, пробирающийся по узким, ухабистым дорогам в просеках бесконечных лесов без единого огонька в течение многих часов, и потом, освещенные слепящими кварцевыми лампами на потолке спортивного зала наивные школьники, знающие о тяготах примитивной жизни в американской глуши, и старающиеся себе вообразить, что можно жить намного хуже.

***

Мы возвращались домой в полной темноте, по дороге, освещенной нашими фарами с редкими белыми огнями встречных машин, и красными тех, что двигались в том же направлении, что и мы. Время от времени попадались маленькие скопления домов без огней в окнах, освещенные одинокими уличными фонарями, потом – снова полная темень на многие мили вокруг. Вдруг, на выхваченном светом фар пятачке, возле мусорных баков, выставленных для утреннего сбора, на меня сверкнули глаза лисы, которая, не дав среагировать, метнулась поперек дороги, и, как почти всегда это бывает, прямо под колеса. Что тут скажешь? В наших местах это происходит достаточно часто из-за обилия всяких мелких и средних животных, научившихся искать себе пропитание вблизи людских поселений, но так и не выучивших правила поведения на дорогах.

Вид раздавленной колесами лисы навсегда слился в моей памяти с достаточно страшными образами самодеятельного музея, посвященного геноциду 80-летней давности. Относитесь к этому, как хотите. Но мне бы хотелось закончить тем, что, возможно в силу моего собственного предубеждения, почти все, что было для меня интересного в этой поездке имело непосредственные истоки в Европе: и картины в музее Кларка, и морские сражения Кифера, и выразительные остатки нацистского наваждения, и даже «греческая пицца» или голландские «буренки» на подстриженных лужайках. Когда-то я прочитал о встрече известного в недалеком прошлом лидера афроамериканского возрождения, преподобного Джесси Джексона с радикальными студентами университета Беркли. Молодые люди стали в какой-то момент скандировать «Hey, hey! Ho, ho! Europe culture has to go! », на что преподобный устало заметил: «Но ведь это и наша культура». Это, на мой взгляд и сейчас так, только вместо живописи и музыки, Европа экспортирует идеи справедливого общества и равноправия меньшинств при ревностном сохранении абсолютной власти элит, вытекающие из ее собственного опыта.

L’Acadie – Madawaska County, ME

Восточная половина Соединенных Штатов пестреет французскими названиями и именами собственными несмотря на то, что франкоязычные американцы составляют ничтожное меньшинство общего населения. На мой взгляд объяснение этому лежит в национальном характере: да, французы в годы и десятилетия великих географических открытий активно устремились в достижимые концы вновь открытого материка Северной Америки, следуя своему экспансионистскому инстинкту, проявившемуся еще во времена Каролингов, когда на смену рухнувшей Западно-Римской Империи, пришел народ, находившийся с римлянами в наибольшем духовном и языковом родстве – галлы, и смешавшиеся с ними франки. Но их обычай коллективной жизни, со своей естественной иерархией вокруг «пэров» в каждой общине (иногда это были аристократы, иногда католические епископы), в большинстве разведанных мест был менее приспособлен к освоению необъятных пространств по сравнению с людьми, жившими своим умом и волей, т.е. протестантами всех оттенков из Англии, Германии и Голландии. Подобная же общинная ориентация у другого народа может, как мне кажется, служить объяснением того, почему Сибирь, завоеванная русскими примерно в то же самое время, оказалась даже к настоящему времени столь мало заселена, несмотря на колоссальные природные ресурсы.

В Соединенных Штатах одно из немногих мест, где местные говорят друг с другом по-французски, это кусочек лоскутного одеяла на Северо-Востоке США, пополам с Канадой. Народ один и граница выполняет в основном, роль работодателя для обеих частей того, что называется L’Acadie, а иногда, скорее с юмором, Republic of Madawaska по имени американской части этой, стиснутой высокими холмами долины реки Сент-Джон. Эти места были изначально заселены французами – современниками славной эпохи Людовика Четырнадцатого, и корсаров Жака Картье, чей бронзовый памятник с сабелькой стоит на набережной бретонского Сан-Мало, пальцем указывая на Запад.

После его вояжей сюда приехали авантюристы, женщины легкого поведения, «дочери короля» как их тогда называли, насильно отправляя на новые земли, и миссионеры-иезуиты для обращения индейцев. Кстати, обращали они ирокезов, таких же, по сути, мигрантов, как и они, прикочевавших за пару столетий до того в эти не слишком гостеприимные земли под давлением свирепых апачей, положивших глаз на кормившие тех пастбища бизонов в Аризоне и Монтане.

Так возникла Новая Франция (нынче провинция Квебек), которая укрепилась здесь языковыми корнями, католической верой, хозяйственностью и поощряемой церковью, плодовитостью бретонских крестьян, а уж затем, лишенная военной поддержки со стороны сибаритствующих потомков короля-Солнце, попала в подчинение к дисциплинированным и амбициозным англичанам, как раз начавшим строить свою, как они верили, величайшую империю всех времен и народов. Этот переход порой сопровождался проявлением коварства и жестокости, причем личные качества короля британцев[15 - Джордж III, похоже был душевнобольным, что, по-видимому, сыграло какую-то роль в новой истории] в данном случае играли второстепенную роль, разве что, давши формальный повод для горькой поговорки: «Just like the British King!»[16 - В точности, как британский король!], услышанной мною однажды из уст патентного адвоката, которого во время массовых сокращений штата большой компании, заставили уволить всех его помощников в обмен на обещание сохранить его должность, но затем «освободили» и его. Интересно заметить, что, хотя испанцы (итальянцы?)[17 - Сам Колумб и Америго Веспуччи, и даже Джованни Каботта более известный как Джон Кэбот – открыватель Ньюфаундленда] и норвежцы (исландцы?)[18 - Считается, что первым европейцем, достигшим Северной Америки (за 5 веков до Колумба!), был скандинав Лейф Эриксон (Счастливец)] открыли эти земли для европейской экспансии, именно французы, а затем и британцы превратили их в прямое продолжение начавшейся больше трех тысяч лет тому великой экспансии от очагов цивилизации Ближнего Востока[19 - По тем отрывочным сведеньям, которые дошли до автора, и минойцы и греки приплыли в Европу из Малой Азии (нынешняя территория Турции), пока евреи ковали свою великую религию всего в паре сотен километров от этих мест] в Европу, а потом, через Атлантику, на Запад, где ее представители столкнулась, наконец, на противоположном берегу нового континента со встречным потоком переселенцев из Китая, Индии и России.

Французы, насколько я понимаю, были в качестве массовых переселенцев первыми, и, захватив с собой свои традиции и элементы устоявшегося образа жизни, в самом конце XVI века поселились несколькими группами вдоль основных водных путей, ведущих из американской глубинки (т.е. Великих Озер) к Атлантическому Океану, на севере – вдоль Пролива Св. Лаврентия – выходцы из Бретани и Нормандии (в большой степени – носители раннегерманского наследия[20 - О чем, как считают некоторые наблюдатели, свидетельствуют натуральные русые волосы и характерно коренастые фигуры многих потомственных квебекцев и по сей день.]), а к югу – вдоль реки Сент-Джон (а в оригинальном французском варианте Сен-Жан) – крестьяне из при-средиземноморских провинций: Окситани и Гаскони. Последним достались плодородные земли и достаточно мирные соседи-аборигены из племени Микмак, с которыми можно было обмениваться обычаями и заключать смешанные браки. Так что, пока эта территория (названая уже тогда Аккадией) не отошла к английской короне в результате европейских разборок (окончание войны за испанское наследство), их жизнь не предвещала серьезных трагедий. Подвела их наследственная связь с поселенцами из Новой Франции (нынешний Квебек) благодаря языку и (что еще важнее) католической вере, причем заводилами будущих трагических событий явились именно католические священники, присланные (засланные?) Квебекским архиепископом. Они-то, судя по всему, и втянули наших южан в войну между протестантской Британией и католической Францией, о которой читайте у Фенимора Купера. Так или иначе британский губернатор Аккадии из соображений «береженого Бог бережет» организовал быструю и достаточно жестокую этническую зачистку, посадив почти всех франкоязычных жителей на корабли и развезя их по другим колониям вдоль Атлантического побережья вплоть до Луизианы (в то время еще формально принадлежавшей Испании), со всеми вытекающими отсюда массовыми потерями жизней, имущества и, в какой-то степени, национальной идентичности.

Плодородные земли, конечно, недолго пустовали и были заселены мигрантами из Великобритании, в основном кельтского, и, соответственно, католического корня. Через несколько десятилетий потомкам высланных позволили вернуться, и они, благополучно смешавшись с жившими там новоселами из Великобритании, образовали новую, в основном франкоговорящую группу, тесно связанную католической традицией, архаическими представлениями, и родственными, чуть ли не кровосмесительными узами. В этой связи мне было интересно отметить, что в поселке Мадаваска, что на южном берегу Сент-Джона, почти все магазинчики, заправочные станции и другие бытовые заведения носят ирландское имя Мартин, при этом все как один, жители говорят по-английски с естественным для них псевдо-французским акцентом. Между собой многие говорят по-французски, хотя не могу поручиться, что заезжий француз их легко поймет.

Не могу сказать, поубавилась ли у местного населения традиционная «галльская заносчивость», но, насколько я мог судить, они не считают себя одним народом с франкоязычным населением Квебека (с характерной для последних своеобразной комбинацией комплекса неполноценности и превосходства по отношению к англофонам и новым иммигрантам). Так в вялотекущем стремлении коренных квебекцев обрести государственность с помощью очередного референдума по отделению Квебека от Канады, мои знакомые обитатели граничащей с Квебеком Аккадии, начали всерьез подумывать об эмиграции в Штаты на случай раздела.

Забавным был эпизод остановки меня местным полицейским, когда я переехал по деревянному мостику из Канады в США, и не учел, что скорость машины нужно согласовывать с местными знаками в милях. Наклонившись ко мне через открытое водительское окно, он обратился ко мне по-французски, и, когда я честно признался, что плохо его понимаю, так обрадовался водителю с квебекскими номерами, не говорящему по-французски, что простил мне мое небольшое нарушение и пожелал счастливой дороги! Одна из немногих вещей, которые, как мне кажется, идейно объединяет две группы, это поклонение общему католическому авторитету Св. Иоанна Крестителя, чей день является национальным праздником для всех франкофонов в Северной Америке, да и, пожалуй, всех католиков. В один из моих приездов в Нью-Орлеан (одно из мест; куда депортировали аккадцев, и где французское влияние на язык и быт населения до сих пор ощущается), я увидел огромное панно на стене многоэтажного дома в центре города, сооруженное силами местных заключенных по эскизу и, возможно, под личным наблюдением Сальвадора Дали. Фотографии у меня нет, да и на интернете мне не удалось найти эту роспись, изображающую скелетообразного Св. Иоанна Баптиста, благословляющего костлявыми пальцами новый материк. Через пару лет панно исчезло без следа вместе с многоэтажным гаражом, на глухой стене которого оно тогда красовалось.

Здесь мне хочется остановиться на одной стороне моего личного североамериканского опыта: будучи с самого детства городским жителем с небольшими летними заездами на дачу или в провинциальный Чернигов, я здесь лицом к лицу столкнулся с абсолютно деревенским по выбору образом жизни людей, с которыми мне приходилось общаться по работе. Жизнь эта включает всевозможные удобства, начиная от кабельного телевиденья и возможности поужинать в местном ресторане с «живой» музыкой и кончая двумя-тремя автомобилями, стоящими в гараже или, чаще всего, на асфальтовом покрытии перед домом, причем один из них – вездеход для поездок на рыбалку-охоту или за стройматериалами для улучшения дома. Важно в данном случае то, что в таких поселениях, несмотря на мобильность, люди обычно знакомы с большинством соседей и, конечно, вовлечены в общее дело, будь то школьный совет, волонтерская пожарная команда или, на худой конец, церковь.

В Аккадии, по обе стороны канадско-американской границы, эта жизнь имеет особенности. Ну, во-первых, огромный по американским масштабам и активно посещаемый католический собор с приличными традиционными витражами на окнах и прекрасными цветными барельефами страстей господних известного впоследствии художника Жорди Бонета[21 - Португалец, художник-керамист, переехавший в Канаду и нашедший здесь свой отличительный стиль – рисовать картины на полу-застывших цементных плитах].

Во-вторых, хорошо заметная иерархия жителей и пиетет к людям (пэрам, как их называют французы), находящимся в положении работодателей для большинства населения, в-третьих – активное неприятие «выскочек», то есть людей, разбогатевших на глазах у своих сверстников вследствие своей предприимчивости – весьма «европейская» черточка на фоне принципиально эгалитарной и приватной жизни большинства американцев. Это замечание хочется продолжить тем, что в соответствии с классовой теорией, основанной на присутствии зависти в психологическом фенотипе[22 - Гипотеза автора], профсоюзы в этих местах – одни из самых ортодоксальных, то есть смело ведущих компании к разорению и банкротству. Справедливо заметить, что в соседнем Квебеке, где рабочий класс тоже традиционно организован в профсоюзы[23 - За небольшим числом исключений профсоюзы – чистый атавизм уходящего стиля в частном бизнесе Северной Америки.], особенно в государственном секторе, они проявляют известную гибкость, оставляя бизнесу и населению возможность перевести дух. По мнению автора, эта черта – результат длительно насаждаемого в Квебеке чувства национального единства, приводящего к солидарности между различными слоями общества, подобно тому, которую испытывало большинство немцев в годы нацистского правления.

В Аккадии не так. Здесь культурные травмы, связанные с изгнанием и последующей реабсорбцией франкоязычной части населения на правах граждан второго сорта (по крайней мере тогда) до сих пор доминируют в социальном сознании описываемой группы людей, не позволяя им объединиться на более позитивной основе самодостаточного национального образования. Эти мысли пришли мне в голову благодаря совместной поездке по делам в Шотландию с коллегой, талантливым инженером и одновременно – убежденным квебекским националистом. Совмещая бизнес с каким-никаким туризмом, мы, в оставшееся перед трансатлантическим перелетом время, отправились во многочасовую пешую прогулку по историческому центру Эдинбурга, где буквально на каждом шагу ты встречаешь монументы, чаще всего в форме фигур шотландских солдат в кильтах и беретах с помпонами, поставленные не отдельным героям, а целым полкам, павшим на всех континентах в завоевательных войнах Британской короны.

Памятники в центре Эдинбурга

Грустное зрелище, если вдуматься, но мой приятель пошел дальше. Он разразился гневной тирадой, осуждающей чрезмерную привязанность шотландцев к деталям своей трагической истории войн в интересах доминирующей нации, таким образом растравляя раны и обиды прошлого, вместо того, чтобы вырабатывать в себе позитивный взгляд на будущее, основанный на реальных (например присутствие запасов нефти в прибрежных водах и природную предприимчивость шотландцев) или воображаемых преимуществах существования Шотландии, как отдельной нации. Надо сказать, что несмотря на возможную разницу в подходах, ни два квебекских ни сравнительно недавно прошедший шотландский референдум, посвященные достижению независимости соответствующими народами, не увенчались успехом. Глядя с моей колокольни, позволю себе пожелать им успехов, но не при моей жизни, «not on my watch», так сказать…

Как часто бывает у людей, живших на какой-то территории в течение многих поколений, отличия в диете от окружающих национальных групп составляют одну из основ национальной гордости, возможно, и некоторого чувства превосходства[24 - Это явление, я наблюдал в разных странах, чаще всего у мужчин «попроще»: так в центре Стамбула случайно разговорившийся со мной местный житель исключительно гордился своими греческими корнями, которые не позволяют ему доедать назавтра остатки сегодняшнего обеда, в отличие от «турок».]. Здесь традиционно едят блины «ploy» из гречишной муки, вареную кукурузу[25 - Кукуруза здесь твердых сортов, и довольно грубая, как у румын или хорватов, в отличие от нежной и быстро-приготавливаемой кукурузы в других частях Америки.], доставшуюся им от микмакских предков и морских гадов, в основном так называемых лобстеров (Homard по-французски), т.е. морских раков невероятного размера (2 кг и более!). Сейчас-то последние стали желанным деликатесом по всей Канаде и Америке, но было время, когда этих членистоногих англичане считали непригодными в пищу нормальным людям и кормили ими заключенных. На крайнем юге США, в Луизиане, и тоже ассоциированные с потомками аккадцев (а по-местному «Cajun people»), популярны мелкие пресноводные раки под названием «crawfish», которых добывают в мутной воде дельты реки Миссисипи, и готовят методом горячего копчения с убийственной концентрацией перца.

Потом их мясом начиняют хлеб, и вкуснее этого блюда я Вам, сеньоры, не назову![26 - Искаженная цитата из Эдуарда Хиля] Тут я просто не могу не упомянуть супа «гамбо» (gumbo), знакомого, наверное, любому американцу если и не по вкусу, то по навязшей в зубах песне кантри-стиля «Джамбулайя», которую исполняют не только со специфически южным выговором, но и с характерными искажениями английского на аккадийский манер. Гамбо-суп Википедия без колебаний производит от созвучных слов из африканских диалектов[27 - In the Niger–Congo languages (https://en.wikipedia.org/wiki/Niger%E2%80%93Congo_languages) spoken by many enslaved (https://en.wikipedia.org/wiki/Slavery_in_the_United_States) people from West Africa, the vegetable okra was known as ki ngombo or quingombo; the word is akin to the Umbundu (https://en.wikipedia.org/wiki/Umbundu) ochingg?mbo and the Tshiluba (https://en.wikipedia.org/wiki/Luba-Kasai_language) chingg?mb? "okra] для обозначения окры и других наполнителей, часто добавляемых в суп после 3-часовой варки рыбы и курятины на медленном огне.

Но Вики не указ эссеисту, да и окру далеко не всегда добавляют в гамбо, который, например в районе Хьюстона, штат Техас, скорее смахивает на буйабес (имеющий вид глиняной суспензии и превозносимый французами в качестве образцового рыбного супа, но, конечно, в подметки не годящийся нашей ухе, приготовленной на прозрачном бульоне и безо всяких перемолотых морских гадов[28 - Федерико Феллини как-то сказал, что он не ест ничего отвратительного, как-то лягушек и всяческих моллюсков – знаем в чей огород камушек!)]). Так почему же нам не допустить, что гамбо происходит от Гамбринуса, или Гамбривиуса, легендарного предка древних германцев, принесшего в северные страны радость пива, и наверняка – интересной еды из своих средиземноморских набегов. И как насчет славного города Гамбурга или, скажем, старинного города Комбраи[29 - Место ожесточенных баталий 1й мировой.] вместо злосчастной окры в качестве лингвистического родича?[30 - Автор, как обычно, не претендует на абсолютное знание, но отстаивает свое право на сомнение.]

Ну и, наконец, небольшое психологическое отступление, которым я никак не хочу обидеть ни моих героев, ни вероятных читателей. Просто не воспринимайте последующее в качестве стереотипа. Как-то во время перерыва на кофе между обсуждениями технических проблем, стоявших перед местным производством, тогдашний директор коллектива из нескольких инженеров и пары десятков рабочих, рассказал нам, приехавшим в Аккадию специалистам из центра, как удачно он вместе с семьей обошел ужасные очереди ко входу во флоридский центр Диснея[31 - Я и сам – свидетель этих толп во время школьных каникул]. Наш Рене (так его звали), усадил младшего сыночка в инвалидное кресло и, подойдя к воротам в обход очереди, был пропущен с женой и старшими детьми в качестве сопровождающих. Мы, слушатели, лишь незаметно переглянулись, удивившись его лишенной сомнений откровенности.

Этот эпизод напомнил мне рассказ моего стажера, воспитанного в сугубо англо-канадских традициях, о том, что, когда он поехал с дочкой собирать поспевшую клубнику на одну из пригородных ферм (популярное развлечение горожан летними выходными), он наблюдал, как одна мамаша русского (судя по акценту) происхождения на своем неидеальном английском, инструктировала свою девочку, как можно больше есть этой клубники прямо на грядке перед тем, как придется платить за собранный продукт по весу. Ну что тут сказать: честность честностью, но имеется и национальная специфика.

Для полноты картины мне просто необходимо сказать что-нибудь об особом отношении к сексу и пристрастии к быстрой езде, ожидаемых от французов, даже если они оторвались от исторической родины на несколько столетий. Первая тема уже порядочно размыта в 70-е, прокатившейся через все расовые и национальные барьеры сексуальной революцией, продуктом отказа от религиозных «предрассудков» и укоренением противозачаточных таблеток. Тут мало что можно добавить оригинального, ну разве что Монреаль (главный город Французской Канады) с незапамятных времен был и остается одной из столиц бурлеска, стрип-клубов и подобных развлечений, которые привлекают туристов и посетителей технических симпозиумов из США и остальной части Канады. Традиционно в большинстве поселков и деревень Квебека, существуют бары с полу- или совсем голыми официантками, на роль которых претендуют совершеннолетние местные девушки из «нормальных» семей. Любопытно, однако, что таких заведений в Аккадии нет, поэтому местные мужчины с обоих берегов реки Сент-Джон периодически навещают стрип-бар (внешне выглядящий обычным одноэтажным домом с большим паркингом) «по ту сторону» границы с Квебеком. В барах же, расположенных «по эту сторону», имеется заметное преобладание женского полу, как некоторые утверждают, с отношением числа посетительниц к числу посетителей до двенадцати к одному. В остальной Америке, насколько я могу судить, таких аномалий не наблюдается.

Но зато быстрая езда (где это позволено) действительно восходит своими истоками к Новой Франции – нынешнему Квебеку, где изобрели и сделали мировым брэндом «сноумобили». Фирма «Бомбардье», их создавшая, превратилась в одного из строителей самолетов и поездов метро для стран Запада (не знаю, сами ли китайцы построили свои модели, или, как их часто подозревают, скопировали наши).

Езда на моторизованных санях теперь повсюду, где есть снег, но нигде она не приобрела настолько массового распространения, как в Квебеке и Аккадии, где, благодаря длительной истории фермерства на месте дочиста снесенных девственных лесов можно носиться затемно по равнине без ограничений скорости, или скажем, проверок на присутствие алкоголя в крови. Беда лишь, что стальная проволока, перегораживающая частные дороги или висящая на уровне метра от земли на скрытых снегом межах, становится незаметной в сумерки, так что зазевавшиеся наездники иногда (слава Богу нечасто) буквально теряют головы в бесполезных на такой случай шлемах, о чем друг другу потом рассказывают их товарищи за кружкой пива и тарелкой пережаренных моллюсков…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ: ЮГ

Atlanta, GA

Иосиф Бродский считал переписывание старых текстов неблагодарной работой, мол, старых чувств – не воскресить. И в этом конкретном случае, текст, написанный еще до президентства Барака Обамы, не говоря уже о Трампе и недавних попытках поднять восстание в американских городах по образцу социалистических революций, заставили меня несколько усомниться в правоте многих высказываний, которые я себе позволил в конце предлагаемого очерка. В частности, мои чересчур упрощенные представления о том, что социализм настолько чужд американскому образу жизни, что его единственным источником следует считать семена, посеянные более поздними выходцами из Европы начала XX века. События последних двух лет указали мне на правоту моего товарища, живущего в разящем социалистическим духом городе Портленде, штат Орегон: «что же делать, если обыватели натурально тяготеют к социализму?». Но пусть мои, возможно, ошибочные теперь замечания останутся просто как иллюстрация быстротечности времени и поворотов личной и общественной судьбы. Впрочем, время покажет....

Атланта – город, где живут и работают черные люди. То есть здесь, конечно, есть и другие – белые, мексиканцы, азиаты, но их почему-то не замечаешь. Впрочем, насчет живут тоже не совсем точно. В центре города живут, в основном, приезжие, командированные, участники технических конференций и так далее, живут в громадных отелях, соединенных надземными переходами, так как по тротуарам ходить как-то не принято (см. дальше). Кроме этого, здесь есть огромные офисные башни, которые, собственно, и составляют основную черту центра Атланты – прекрасную, запоминающуюся архитектуру современных небоскребов. Одна из ее особенностей – то, что она не подавляет зрителя ни вблизи, ни со скоростной дороги, оставляя достаточно негативного пространства, как говорят художники, чтобы наблюдателю не чувствовать себя муравьишкой, как это происходит в более насыщенных камнем и стеклом местах: Чикаго, Манхэттене, или там, в азиатских мегаполисах. Когда заведешь разговор с американцем об архитектуре Атланты, то, в первую очередь, он, наверное, вспомнит штаб-квартиру Кока-колы. Но мой любимый объект – небоскреб Джи-Пи (GP), который тут же и воспроизведен на первых двух фото. Остальные дома, хотя я и знаю их названия, останутся безымянными в этом репортаже.

Здание GP с пешеходного уровня и со скоростной дороги

Приезжие – приезжими, а что же местные – они – персонал отелей от менеджеров до уборщиц, полицейские, таксисты, бармены, музыканты, водители автобусов, продавцы и дорожные рабочие. Практически все они – черные, и все они жители большой Атланты, которых в конце смены отвозят домой городские автобусы, сменяя их толпой вечерних и ночных работников. Только одна категория черных обитателей никуда не едет, это – бездомные, тихие и не очень. Да что это я, черные да черные, а кто же проводит свои дни внутри многочисленных офисных башен? Эти люди, независимо от цвета кожи, как правило, являются обитателями пригородов, то есть живут в так называемых «gated communities», огороженных и охраняемых круглосуточно поселениях со всем необходимым: магазинчиками, парикмахерскими, детсадиками и кинотеатрами. Конечно, если кому-то захочется пойти в приличный ресторан, то воленс-ноленс, садись в машину и поезжай к центру, но, заметьте, не в центр. Рестораны, за исключением тех, что принадлежат отелям, находятся в зеленом кольце, опоясывающем центр на расстоянии пары километров, так что пешком из центра дойти можно, но в голову это никому, в том числе и бездомным, не придет.

В один из них мы набились порядочной толпой участников внутрикорпоративного совещания, приехавших на пару дней в Атланту, кто из близлежащих городков, а кто за тысячи километров из Западной Канады. Впрочем, набились мы только за один из длинных столов в зале, а остальные столы были уже заняты аналогичными группами или поменьше. Ресторан этот упомянут во всех сити-гидах, как подлинно итальянский, что визуально весьма далеко от истины, хотя бы по совершенному отсутствию хоть каких-то признаков стиля, вкуса, если угодно. Хозяин скорее напоминал американского «байкера», хотя время от времени ввертывал итальянское словечко из небольшого запаса, который он, по-видимому, почерпнул из словаря своих предков, приехавших два поколения назад, но на стене среди массы фотографий была одна – моложавого Паваротти с каракулями автографа. В общем, как у детей – Италия понарошку. Однако соус к спагетти из базилика и свежих помидоров был, вроде, настоящим, как подтвердила мне соседка справа – итальянка и тоже во втором поколении. Запомнились две шутки веселого байкера: первая – на вопрос, какое блюдо в меню – его любимое, он без паузы ответил – у нее сегодня выходной, а вторая: – у нас порции маленькие (мол, не беспокойтесь о лишних калориях), зато цены большие (что, в итоге оказалось не шуткой). На всякий случай даю имя этого заведения – «Il Localino» – вполне итальянское, хотя и отдает кинематографом.

Поднявшись вечером в свой номер на десятом этаже Хилтона, я открыл шторы, и увидел вторую часть городского пейзажа – ночь в Атланте. Передо мною был черный небоскреб, увенчанный ажурной пирамидой, сделанной из светящихся проволочек, но телефонная камера была не в состоянии разрешить детали светящегося объекта на черном фоне.

Ночная Атланта

Следующий день прошел за круглым столом в слушаньи скучных, и не очень, докладов, с перерывом на кофе и ленч, когда можно было выйти на террасу и посозерцать купальщиц в бассейне под открытым небом на крыше соседнего отеля. По окончании, решили сперва идти в бар, и, будучи довольно большой группой, двинулись по еще людным улицам вместо предоставленного для этих целей надземного перехода.

День еще догорал на юго-западной стороне каждого из небоскребов, зато ночь уже наступила на северо-восточной. Я, как со мной часто случается, немного поотстал, пытаясь схватить игру формы и света с помощью своего верного друга – телефона системы Блэкберри.

В одном из темных отрезков тротуара мое внимание привлекли две каменные пантеры в пошловатом, на первый взгляд, но эффектном стиле, напоминающем Эрте[32 - Эрте – художник, скульптор, ювелир и модельер русского происхождения, работавший на стыке искусства и коммерческого мира высокой моды], на ступенях у входа в один из отeлей[33 - Читателю может показаться интересным, что эти скульптуры на самом деле – копия каменных «львов» перед входом в собор 14-го века в Бельгийском Динане, на которых я случайно наткнулся 10 лет спустя].

Увлекшись поисками подходящего ракурса, я вступил в темноту и замер от неожиданности. Из черного угла поднималась мне навстречу внушительная тень и трубный бас воззвал: -«Хей мэн, к'мон даун хир» – подойди, мол, сюда. Остановившись с занесенной для следующего шага левой ногой и камерой наготове в правой руке, я с примесью испуга ощутил почти радостное возбуждение, от мысли, что я, наконец, окажусь участником (в страдательном смысле, конечно) ограбления в центре Атланты, о которых время от времени слыхал от различных коллег и знакомых, испытавших его на себе. Но мои спутники не дремали. Остановившись на следующем, освещенном солнцем углу, они обратились ко мне с разного рода призывами и жестами от пригласительных ладошкой, до осуждающих с помощью кручения указательным пальцем у виска.

Дальше все пошло без приключений, но все-таки я кое-что я снял, и ракурсы, и светотени, и футуристическое 25-этажное фойе отеля, в котором нам предстояло дождаться ночи.

В баре после своего стандартного двойного Джеймисона с кусочком льда, я, после нескольких десятков лет в Сев. Америке приобщился, наконец, к очаровательному напитку, так называемому «олд-фашион», что означает – «старомодный».

Научил меня молодой человек иранского происхождения по имени Амир, по-видимому, адаптировавшийся к местным условиям лучше моего и за более короткий срок. Американцами, выражаясь, так сказать, гиперболически, реже рождаются, но очень часто становятся – культурный пласт тонок и легко растягивается с тем, чтобы вместить еще одну вариацию.

На следующий день, который как бы уже наступил в баре, нужно было вставать до рассвета, чтобы успеть на утренний рейс. Я оставил шторы в номере открытыми с видом на башню с золотой короной, недоступной фотографии.

Проснувшись через несколько часов, я обнаружил, что башня все еще горит на фоне светлеющего неба, и фото на этот раз – получилось! Этот купол – состоящий из светящихся паутинок шатер на голове у черного столба высотой в 55 этажей, весьма созвучен моему личному ощущению Америки: чего-то громадного и летучего в одно и то же время, казалось бы, не обремененного пахнущей кровью и потом историей строительства цивилизации, как будто возникшего совсем недавно из ничего и готового унестись в космос по первому зову очередного ЕТ.[34 - Русскому читателю этот симпатичный пришелец из космоса, герой ультра популярного детского фильма Спилберга с одноименным названием, менее известен, чем американцам всех возрастов] Может быть образ Америки, как таинственный сияющий город на холме, о котором любил говорить президент Рейган, и есть тот космический корабль, который мне привиделся предрассветным утром в Атланте.