Страшное дело. Тайна угрюмого дома

Он еще раз посмотрел на Краева.

Тот сидел, уронив голову и руки, в классической позе бессилия и отчаяния.

И вдруг на исхудалом, бледном лице несчастного появилась нервная усмешка.

Это была страшная, полуидиотская, полусумасшедшая, улыбка.

– Гм! – сказал он.?– У меня еще спрашивают про каких-то сообщников, заставляют назвать их имена!.. А откуда я их возьму? Гм!.. Имена!.. О господи!..

Краев помолчал и вдруг обратился к Смельскому:

– Господин адвокат, бросьте это дело! Если меня не защитит Бог, который все это совершил надо мною, то вам не спасти меня!.. А вот что лучше… Простите меня, несчастного!.. Впрочем, все равно, думайте обо мне что хотите… Вот что я прошу у вас взамен защиты… если у вас есть лишний рублишко, дайте моей Тане… Она теперь без гроша… да попросите добрых людей помочь ей… Она сама горда, просить не будет… да она и больна теперь, я слышал!.. Мне сказал следователь, когда я просил у него с нею свидания. Вот что я прошу у вас, господин присяжный поверенный… Вы ведь прежде, чем сделаться присяжным поверенным, родились человеком, так внемлите просьбе несчастного… облегчите хотя бы этим мою участь!..

Смельский горячо стал рассказывать про то участие, какое принял в его семейном горе граф Сламота.

– Награди его Господь! – со слезами на глазах сказал несчастный.

Смельский вышел из камеры бледный и взволнованный.

Через несколько минут он говорил со следователем.

Разговор со следователем и его результат

Случалось Смельскому быть около преступников, в виновности которых он сомневался и которые были потом действительно оправданы, но такого потрясающего впечатления на него не производил ни один.

Не потому ли, допрашивал он себя, что тут замешана Анна, он так горячо отнесся и к этому делу, и к самому его виновному и приходил к заключению, что Анна Анной, но и сам обвиняемый возбуждал в нем какое-то такое чувство, которое он словами не мог бы и передать.

Теперь, свидевшись снова со следователем ради более детального ознакомления, он вдруг напал на графу «осмотр местности», в которой значилось, что ничего подозрительного ни на земле, ни на траве вокруг места, указанного потерпевшим, не было найдено.

– Неужели так-таки ничего? – быстро спросил Смельский.

– Ничего! – ответил следователь.

– А следы борьбы на песке аллеи? А помятая трава?

– Ничего.

– И вам не кажется это странным?

– Именно что да,?– с хитрой физиономией подтвердил следователь,?– именно да… И в этом я нахожу кое-что очень выгодное для вашего клиента.

И опять Смельский вздрогнул, опять он вспомнил, что это открытие бросает тень на Шилова.

– Трава, впрочем, могла подняться за ночь,?– продолжал следователь,?– а следы на проезжей дороге могли изгладиться, хотя дело в том, что предварительный осмотр местности, произведенный жандармом и урядником, ничего не обнаружил, несмотря на то что времени с момента происшествия не прошло и получаса.

Смельский задумчиво покачал головой.

Сообщив следователю свои предположения насчет вызова путем приклеенной на вокзале следовательской повестки тех купцов, которые ехали в вагоне с Краевым, и мужика, который, по его словам, вышел вместе с ним, Смельский, впрочем, и сам отверг эту меру ввиду ее полной бесполезности.

Взамен этого его что-то тянуло домой, не то для того, чтобы сообщить свои первые впечатления Анне, не то, чтобы повидаться еще раз с Шиловым и о чем-то переговорить с ним.

О чем? Он и сам, впрочем, не знал.

Все уже было переговорено, кажется.

«Но как же это так – ни на траве, ни на дороге, в этом месте страшной борьбы одного против четверых или пятерых не было следов спустя всего несколько минут»,?– думал он уже в вагоне, едучи назад.

Но скоро его мысли оторвались от этого факта, вернувшись к Анне, которая должна была его встретить на вокзале.

«Она ждет теперь с нетерпением результата моего разговора с заключенным».

«А какой результат? Что я могу сказать? Я теперь понимаю во всем этом еще меньше, чем понимал ранее».

Подъезжая к станции, Смельский вышел на площадку вагона, чтобы легче было заметить встречавшую его Анну. Вот и платформа, но ее нет… Он смешался с дачной публикой, выходившей из вагона и стоявшей на платформе, поглядел налево, направо, но Анны нигде не было.

Что бы это могло значить?

Не хуже ли Краевой, не потому ли она не вышла к поезду, как обещала?

Нет, совсем другое задержало Анну, потому что, приехав на виллу, Смельский не застал Шилова.

Он вышел из дому, как ему сказали, за полчаса до его приезда.

– А граф? – спросил Смельский у лакея.

– Они пошли на охоту.

Смельский переоделся и принялся ходить из угла в угол по отведенной ему комнате.

Он теперь забыл уже даже и про то обстоятельство, что Анна, вопреки своему обещанию, не вышла его встретить; он весь был поглощен соображениями насчет дела, которое он решил взять на себя.

Профессиональный оратор-защитник проснулся в нем во всей своей силе, как просыпается талант и творческая сила артиста, невзирая ни на какие житейские обстоятельства. Он чувствовал потребность спасти этого человека, печальная угнетенная фигура которого так и стояла перед его глазами.

Но по мере того как возрастала эта потребность, какое-то новое чувство просыпалось в нем к Шилову.

Шилов в эту минуту напоминал ему прокурора, которого всегда ненавидит в минуту обмена доводами защитник.

Ему хотелось разбить его, но он вдруг вспомнил, что это – Шилов, что это товарищ его, почти друг, что разбить его – значит возвести на него страшнейшее из преступлений – ложный оговор.

Да и не может этого быть, не может быть, чтобы Шилов рассказал не то, что с ним произошло на самом деле…

А если это так?

И вдруг в воображении молодого адвоката мелькнул целый ряд картин возможных подтасовок этого факта.

Положим, все они были слишком далеки от «возможного» и от той правды, которую хранил Шилов, но уже было сомнение, уже было желание идти в сторону с прямой дороги следствия.

Отчего это?