Страшное дело. Тайна угрюмого дома

Следователь, конечно, не внял такому аргументу, но зато слова Самсона Ивановича произвели на него известное впечатление, тем более что про подобную способность старичка он от кого-то слышал.

Самсон Иванович в конце концов добился того, что следователь отнесся к делу с особенным вниманием.

Если бы, несмотря на такие веские улики, можно было бы найти какие-нибудь нити к оправданию обвиненного, это сразу составило бы ему, следователю, имя.

О нем бы заговорили как о ловком и талантливом мастере по своей многосложной профессии.

Когда затем явился Смельский, следователь не преминул в разговоре с ним на всякий случай назвать это дело очень странным и запутанным, несмотря даже на явные улики.

Веря в чудесную способность Самсона Ивановича, следователь сказал даже что-то насчет психологии факта и личности арестованного, далеко не соответствующих остальным обстоятельствам этого дела.

Смельский был даже немного удивлен этим сообщением.

Он предполагал встретить совершенно другое резюме по этому делу со стороны следственной власти.

Но вот ему дали пропуск в камеру заключенного, и в сопровождении Самсона Ивановича, еле поспевавшего за ним, молодой адвокат направился по длинному коридору второго этажа с асфальтовым полом, но с очень скупым освещением.

– Вот тут-с,?– коротко сказал старик, делая знак часовому, чтобы он отворил камеру.

Когда Краев при появлении незнакомого ему человека откинулся на постель, Смельский остановился перед ним в недоумении.

Потом он сделал знак старику, и тот вышел, зная порядки, допускающие свидание преступника с его защитником с глазу на глаз.

– Господин Краев! – громко сказал Смельский.?– Я присяжный поверенный Смельский, прислан к вам (если вам будет угодно воспользоваться моей защитой на суде) Анной Николаевной, сестрой вашей жены.

Только при имени Анны несчастный вздрогнул и приподнялся на локте.

– Что? Анна приехала? Она здесь?… Она знает?…

– Да,?– коротко ответил Смельский, в то же время быстро и пристально разглядывая своего будущего клиента.

– Она там, у нее?

– У кого?

– У Тани?… У жены?

– Да, там, но не в этом дело.

– Как не в этом дело?!! – как сумасшедший вскочил вдруг Краев, заставив этим шумным приветствием Смельского немного попятиться, а солдата отдернуть деревянное оконце и заглянуть внутрь.

– Как не в этом?! А в чем же? Или, может, и вы, господин защитник, хотите формально издеваться надо мною?…

– Помилуйте! Ничуть! – отступил еще шаг Смельский, и вдруг в душе у него сделалось неладно, какой-то тайный голос тоже вдруг шепнул ему, что этот субъект, стоящий перед ним теперь с таким открытым, честным и истинно страдальческим лицом, не мог совершить преступления.

– Ради бога, успокойтесь! – мягко сказал он.?– Я ведь не сторона ни обвинения, ни даже следствия. Я пришел к вам, чтобы вместе с вами обсудить шансы, если не на выигрыш дела, то на смягчение приговора.

– Смягчения?… Приговора?… Да за что? За что?! Скажите мне за что? За то, что я нашел какой-то проклятый бумажник под скамейкой почти пустого вагона и не передал его тотчас же жандарму и властям на станции, а поступил как мальчишка, желая похвастаться своей находкой перед женой?! За это суд и казнь? Тюрьма? Каторга? Это?!! О! Боже мой!!! – Краев схватился за лицо руками и, тяжело опустившись на кровать, упал головой в соломенную подушку, заливаясь слезами.

Смельский почувствовал к нему глубокую жалость, и в эту минуту еще более пошатнулась его недавняя убежденность в виновности его, хотя, с другой стороны, зачем он не отдал находки. Это одно и составляет центр и дела и подозрения, это основание всего здания обвинения, и основание вполне прочное.

Смельский сел рядом с продолжавшим рыдать Краевым и тронул его локоть:

– Полноте! Будьте мужчиной! Поговорим?!

Краев поднялся:

– Мужчиной? При чем тут – быть мужчиной? Во мне нет теперь ни мужчины, ни женщины, я просто животное из вида людей, животное это бьют, терзают, и оно кричит от боли! Оно должно кричать. Я плачу от душевной боли, я весь в ужасе, а главное, я не понимаю, за что, за что меня оклеветал этот человек с изрезанными руками и пораненной грудью… я никогда не видел его…

Смельский догадался, о ком говорил несчастный, и вздрогнул.

– Я сам ничего не понимаю,?– продолжал Краев, всхлипывая как ребенок,?– я знаю только одно, что я схожу с ума, потому что сама судьба ополчилась против меня. Если же так… то вместо всяких опросов и защит дайте мне веревку, нож… я вам руку поцелую перед тем, чтобы лишить себя жизни… Ведь все равно моя жизнь кончена. Тут вмешалось что-то фатальное, неизбежное… Только смерть, одна смерть… И Тане будет легче… Она опять выйдет замуж!.. Пусть… все равно я погибну ни за что!.. Много и кроме меня людей гибло ни за что, я не первый, да, видно, и не последний.

– Успокойтесь! – еще раз тихо сказал Смельский и, дружески положив руку на плечо заключенного, продолжил: – Может быть, все и разъяснится, может быть, Шилов ошибся… Но тогда как же попали эти билеты к вам и в третий класс?…

– Не знаю,?– тоже тихо ответил Краев.

– Ведь Шилов же не ездит в третьем классе? Но может быть, он проходил и обронил.

– Не знаю!

Какая-то мысль мелькнула в голове Смельского, немного дикая мысль, могущая, пожалуй, привести если не к прямым результатам, то хоть к косвенным…

– Вы не можете мне описать тех лиц, которые ехали в тот день с вами в вагоне?…

– Описать?… Как их описать?… Я помню, в углу сидело пятеро или четверо купцов, сильно пьяных, в другом углу клевал носом какой-то мужик, тоже, видно, подгулявший.

– Далеко от вас?

– Сейчас за мной.

– Где он вышел?

– Не помню, не видел! Кажется, на Сламотовке же! Да, да, на Сламотовке, он еще сильно покачивался и толкнул меня… а потом шел всю дорогу сзади, теперь я припоминаю. А вы зачем это спрашиваете?…

– Видите зачем! Я хочу попросить следователя вывесить на всех станциях дальше за Сламотовкой объявление, чтобы этот парень или те купцы, которые ехали в такой-то день, с такого-то часа поездом в вагоне третьего класса с вами пожаловали для дачи показаний в кабинет следователя.

– Да они же не видели, как я поднял бумажник. Я его поднял и спрятал потихоньку, зачем же их вызывать.

– А вот зачем! Разве вы не понимаете… важны тут не купцы, более важен этот парень, видевший, как вы говорите, вас идущим к даче… понимаете?…

Смельский сказал это и опять вздрогнул.

Если бы так случилось, если бы эта несбыточная штука удалась и нашелся бы какой-нибудь парень, который подтвердил бы и день, и час, и вагон, и компанию купцов, и самого Краева и затем показал бы, что последний прямо направился к своей даче, то… то, что же тогда будет с Шиловым?… На сторону чьих показаний перевесится чаша мерила справедливости?

Смельский чувствовал, что и у него идет голова кругом от этих соображений, догадок и недоумений.

Сердце его говорило ему, что Краев невиновен, а разум, как и всем остальным, холодно и документально заявлял противоположное.